[69] 67. Условия перемирия многим показались мягкими и, во всяком случае, не унизительными, хотя северная часть страны, включая Париж и атлантическое побережье, была оккупирована Германией. Тем не менее скрыть ликование от победы над «вековым врагом» было невозможно.
«Сообщение германских властей о предстоящем возвращении Гитлера из Франции вызвало неописуемый восторг жителей Берлина… Город утопает в знаменах. На улицах — огромные массы людей всех возрастов. Полиция выбивается из сил, чтобы организовать бурлящий живой поток… Появление Гитлера на площади вокзала встречено оглушительными криками приветствия. Вильгельмштрассе покрыта толстым слоем живых цветов, по ним медленно движется машина Гитлера. До позднего вечера шумел и ревел Берлин. На Вильгельмплац люди буквально давили друг друга, стремясь увидеть Гитлера, который то и дело появлялся на балконе своей канцелярии»{68}. Это — воспоминания корреспондента ТАСС, а не пропагандистские материалы ведомств Геббельса или Дитриха…
Рассчитывая на взаимопонимание с Францией и стремясь не допустить отъезда правительства в Северную Африку, Гитлер и Риббентроп умерили аппетиты итальянских союзников, нацелившихся на французские колонии в дополнение к прежним претензиям на Ниццу и Корсику. 19 июня на прямой вопрос Чиано: «Что предпочитает Германия в настоящий момент — мир или продолжение войны?» — Риббентроп четко ответил: «Мир»{69}.
Вновь вопрос о переделе французских колоний Чиано поднял 7 июля в беседе с Гитлером и Риббентропом. Он также предложил «уменьшить югославское государство, типичное создание Версаля, продукт антиитальянской ориентации». Эти предложения были решительно отвергнуты. Фюрер напомнил, что у Германии есть более основательные претензии к Франции, и призвал урегулировать все эти проблемы в мирном договоре, заключение которого предпочитал отложить до конца войны в Европе, в том числе из-за нежелания выводить оттуда войска. Итальянцы же хотели заключить договор поскорее, чтобы закрепить свое участие в победе и дележе трофеев. По мнению Гитлера, результатом любой акции против Югославии стала бы новая война на Балканах, где тоже накопилось много нерешенных проблем и территориальных претензий. Чиано отметил в дневнике, что Гитлер был особенно приветлив с ним, а Риббентроп настроен воинственно{70}.
Беседа Молотова с Шуленбургом 17 июня не ограничилась «самыми теплыми поздравлениями». Нарком проинформировал посла «о балтийских делах, основные сведения о которых ему, вероятно, известны из газетных сообщений. Советский Союз договорился с Латвией, Литвой и Эстонией о смене правительств этих стран и о вводе советских войск на их территорию. Основной причиной мероприятий Советского правительства явилось то, что Советский Союз не хочет оставлять в прибалтийских странах почву для французских и английских интриг. С другой стороны, Советский Союз не хочет, чтобы из-за прибалтийских стран его поссорили с Германией. […] Политика Советского Союза всегда была пролатвийской, пролитовской и проэстонской. Теперь Советский Союз хочет обеспечить со стороны балтийских стран просоветскую политику»{71}.
Больше всего Германию обеспокоило то, что ее не поставили в известность о готовившемся поглощении стран Балтии, хотя внешне декорум сотрудничества был соблюден: по личному указанию Риббентропа МИД сразу же разъяснил, что у Германии «нет никаких причин для волнения, каковое нам открыто приписывается некоторой частью зарубежной прессы», а после июльских выборов, проводившихся под советским контролем и закончившихся просьбами новых парламентов принять три республики в состав СССР, не принял ноты протеста у литовского и латвийского посланников и отговорил их эстонского коллегу от аналогичного демарша. Прибалтийским дипломатам разрешили остаться в Германии при условии их отказа от политической деятельности{72}.
Однако Сталин не собирался останавливаться на «успехах советской внешней политики в Прибалтах», как скромно назвал это Молотов 1 августа в докладе Верховному совету СССР. 23 июня в печати появилось сообщение ТАСС, опровергавшее слухи о концентрации советских войск на литовско-германской границе и вызвавшее облегчение в Берлине, которое однако оказалось недолгим. В тот же день Молотов, выслушав расплывчатый ответ Риббентропа на вопрос трехнедельной (!) давности о возможности согласования позиций Германии, Италии и СССР на Балканах, огорошил Шуленбурга новостями: Советский Союз потребовал от Румынии не только Бессарабию, от претензий на которую никогда не отказывался, но и Буковину, в состав России никогда не входившую. Требование предполагало применение силы: «Красная армия встала на границе с Румынией, готовая пусть к локальной войне, но войне крупномасштабной»{73}.
«Румыния поступит разумно, — сказал нарком, — если отдаст Бессарабию и Буковину мирным путем. Она пользовалась ею [так в тексте. — В. М.] 21 год, зная, что те не принадлежат ей. […] Если же Румыния не пойдет на мирное разрешение Бессарабского вопроса, то Советский Союз разрешит его вооруженной силой. Советский Союз долго и терпеливо ждал разрешения этого вопроса, но теперь дальше ждать нельзя».
После Финляндии не принимать подобные заявления всерьез было уже невозможно. Посол опешил: «Я сказал Молотову, что такое решение является для меня неожиданным. Я считал, что советское правительство будет настаивать на своих претензиях к Бессарабии, нами не оспариваемых, но не предпримет самостоятельных действий для их реализации. Я боюсь, что внешнеполитические трудности Румынии, которая в настоящее время снабжает нас значительным количеством важнейшего для военной и гражданской промышленности сырья, серьезно затронут германские интересы». В советской записи его слова приведены подробнее: «По мнению Шуленбурга, в свое время постановка вопроса о Бессарабии была такова: СССР заявит свои претензии на Бессарабию только в том случае, если какая-нибудь третья страна (Венгрия, Болгария) предъявит свои территориальные претензии к Румынии и приступит к их разрешению. СССР же не возьмет на себя инициативу в этом вопросе. Шуленбург боится, что разрешение Бессарабского вопроса Советским Союзом в настоящий момент может создать хаос в Румынии, а Германии сейчас до зарезу нужны нефть и другие продукты, получаемые из Румынии».
Посол пытался уговорить наркома отсрочить решительные действия, пока он не проконсультируется с начальством. «Просьбу Шуленбурга тов. Молотов обещал сообщить Советскому правительству, но предупредил, что Советское правительство считает этот вопрос чрезвычайно срочным. Я рассчитываю, сказал в заключение тов. Молотов, что Германия в соответствии с договором не будет мешать Советскому Союзу в разрешении этого вопроса, а будет оказывать поддержку, понятно, в пределах соглашения»{74}.
Решение Бессарабского вопроса стало для отношений между Москвой и Берлином более серьезным испытанием, нежели «Зимняя» война, тем более что территориальные претензии к Румынии имелись у Венгрии (Трансильвания) и Болгарии (Южная Добруджа). Это также было наследием мирных договоров в Трианоне (ст. 27 и 45) и Нейи (ст. 27). 25 июня Шуленбург передал Молотову ответ Риббентропа:
«1. Германия остается верной московским соглашениям. Поэтому она не проявляет интереса к бессарабскому вопросу. Но на этих территориях живут примерно 100 000 этнических немцев, и Германии, естественно, их судьба небезразлична, она надеется, что их будущее будет гарантировано. Имперское правительство оставляет за собой право в подходящее время сделать советскому правительству определенные предложения по вопросу о переселении этих „фольксдойче“, по примеру этнических немцев Волыни.
2. Претензии советского правительства в отношении Буковины — нечто новое. Буковина была территорией австрийской короны и густо населена немцами. Судьба этих этнических немцев также чрезвычайно заботит Германию.
3. В других районах Румынии Германия имеет очень важные экономические интересы. Эти интересы включают нефтяные поля и сельскохозяйственные земли. Германия поэтому, как мы неоднократно информировали советское правительство, крайне заинтересована в том, чтобы эти районы не стали театром военных действий.
4. Полностью симпатизируя урегулированию бессарабского вопроса, Имперское правительство вместе с тем надеется, что, в соответствии с московскими соглашениями, Советский Союз в сотрудничестве с румынским правительством сумеет разрешить этот вопрос мирным путем. Имперское правительство, со своей стороны, будет готово, в духе московских соглашений, посоветовать Румынии, если это будет необходимо, достигнуть полюбовного урегулирования бессарабского вопроса в удовлетворительном для России смысле».
Шуленбург мягко заметил, что отказ от претензий на Буковину «будет существенно способствовать мирному решению. Молотов возразил, сказав, что Буковина является последней недостающей частью единой Украины и что по этой причине советское правительство придает важность разрешению этого вопроса одновременно с бессарабским».
На следующий день нарком известил посла о том, что под воздействием вчерашнего разговора Москва решила ограничиться северной частью Буковины с городом Черновцы. Риббентроп поддержал советский ультиматум, врученный вечером 26 июня; то же самое сделал и Чиано. Румыния официально отказалась от франко-британских гарантий и политики нейтралитета, что означало ее окончательный переход в лагерь «оси» в качестве сателлита{75}