.
В обеих столицах с тревогой ожидали новых сюрпризов. 29 июля Молотов поинтересовался у Шуленбурга содержанием переговоров Гитлера и Риббентропа с румынским премьером Ионом Джигурту, болгарским премьером Богданом Филовым и президентом Словакии Йозефом Тисо. Рейхсминистр оперативно отправил запрошенную информацию: речь шла об урегулировании взаимных территориальных претензий. Нарком поблагодарил, так как на следующий день должен был выступать в Верховном совете{76}. Отношения с Германией и Италией он охарактеризовал как наилучшие. Сессия приняла в состав СССР Литву, Латвию и Эстонию, а также постановила образовать Молдавскую ССР. Но этим изменения на карте Европы не закончились — впереди был Второй Венский арбитраж.
Двадцать третьего августа германские и советские газеты отметили годовщину заключения Пакта о ненападении. Днем позже были прерваны венгерско-румынские переговоры о Трансильвании. Чувствуя слабость противника, Венгрия начала готовиться к войне. В конце июня она привела армию в состояние мобилизационной готовности, но резкие ноты Риббентропа от 1 и 4 июля и беседа Гитлера с венгерскими руководителями 10 июля удержали ее от решительных действий: рейх отказывал Будапешту не только в военной помощи, но и в урегулировании возможных последствий. Затем фюрер призвал румынского короля Кароля II удовлетворить требования соседей, пообещав при этом условии сотрудничество и помощь{77}. Стремясь, с одной стороны, не допустить войны на Балканах с возможным участием СССР, а с другой — обеспечить бесперебойные поставки стратегически важной румынской нефти, Гитлер решил выступить арбитром спора, показав всему миру свое миролюбие, а спорщикам — кто в доме хозяин. 28 августа он и Риббентроп пригласили Чиано в Оберзальцберг для выработки общей позиции.
Министры приняли венгерских и румынских представителей 29 августа, припугнув и тех и других, а на следующий день вынесли в Вене свой вердикт: Венгрия получила северную часть Трансильвании с населением в 2 385 987 человек. Лишь на этих условиях Берлин и Рим гарантировали неприкосновенность Румынии. Увидев карту с новыми границами, румынский министр иностранных дел Михай Манойлеску упал без чувств{78}. Результатом стал политический кризис в Бухаресте 4–6 сентября, закончившийся отречением Кароля II в пользу своего 19-летнего сына Михая и переходом власти в руки прогермански настроенного министра обороны генерала Иона Антонеску. 7 сентября Румыния, по «настоятельному совету» Берлина и с одобрения Москвы, дополнительно передала Болгарии Южную Добруджу в границах 1913 года (7695 квадратных километров с населением в 350 тысяч человек).
Шуленбург явился к Молотову с известием о состоявшемся Венском арбитраже 31 августа. Хильгер зачитал перевод послания Риббентропа, начинавшегося словами: «Принимая во внимание дружественные отношения с СССР, германское правительство решило уведомить об этом советское правительство в наикратчайший срок». Нарком заявил, что это — нарушение статьи 3 Пакта о ненападении, предполагавшей консультации сторон о вопросах, затрагивающих их общие интересы, и недовольно заметил, что «в сообщениях печати о третейском решении в Вене сказано больше, чем в информации Германского правительства»{79}.
Телеграмму посла передали в спецпоезд рейхсминистра, который уже на следующий день беседовал в Берлине с Шкварцевым. Говорить об арбитраже он не стал, пояснив, что завтра пошлет наркому подробный ответ, и перевел разговор на общие темы, чтобы сгладить неприятное впечатление: «Этот год принес большие выгоды как Германии, так и России. Германия одержала большие победы и будет одерживать их. Я думаю, они были полезны СССР, так как СССР смог осуществить свои планы. Это было бы невозможно без разрушения англо-французской политической системы. Экономические отношения, которые благоприятно развивались в прошлом году, будут еще больше развиваться на благо обеих стран»{80}.
Третьего сентября разъяснения были переданы в Москву, но Шуленбург смог вручить их Молотову только 9-го. Риббентроп посчитал, что «после разрешения вопроса о Бессарабии у СССР и Германии в отношении Румынии и Венгрии нет общих интересов с точки зрения договора о ненападении», а также напомнил, что Берлин был проинформирован о действиях Москвы в Прибалтике и Бессарабии буквально в последнюю минуту. «В отношении заявления о том, что Германия ставит Советский Союз перед совершившимся фактом, Имперское правительство считает необходимым заметить, что, если меры, принятые Советским Союзом, были запланированными мерами по оккупации различных территорий по соседству с Германией и о них предварительно не было объявлено Имперскому правительству, то действия Имперского правительства в отношении Румынии и Венгрии служат цели обеспечения мира в Придунайском регионе, которому серьезно угрожала напряженность между двумя странами, и сделать это было возможно только путем скорейшего дипломатического вмешательства. Кроме того, Имперское правительство, вероятно, не ошибается, считая, что этот акт умиротворения в Придунайском регионе сослужил существенную службу всем прилегающим к нему странам»{81}.
Молотова такое объяснение не удовлетворило. Он повторил прежние претензии, а 21 сентября вручил послу обобщавшую их пространную записку. Более серьезные вещи были переданы на словах: «Если для Германии статья 3 Договора о ненападении представляет неудобства и стеснения, то Советское правительство готово обсудить вопрос об изменении или отмене данной статьи». Шуленбург поспешил заверить его, что об этом речь не идет{82}.
Причины недовольства Москвы верно понял Гафенку. Гарантирование новых границ Румынии рассматривалось как предупреждение Советскому Союзу и ограничение его дальнейшей экспансии. Молотов не раз спрашивал немцев, зачем они вообще дали эти гарантии, если Румынии никто не угрожает. Ответ мы уже знаем. Что касается Пакта о ненападении, то Молотов все-таки был прав, ибо «если не буква, то его дух требовали предупреждения и консультаций» о готовящихся акциях{83}.
«Наши отношения с Россией начинают портиться», — меланхолично записал Вайцзеккер{84}.
Глава 9. Построение фаланги(1940)
Вся Европа сегодня поделена —
Завтра Азию будем делить.
Переход войны в Европе в активную фазу весной 1940 года поставил перед руководством рейха два вопроса: о союзниках и о политическом обустройстве занятых территорий. Мощь Великогерманского рейха возросла колоссально, но сфера деятельности Вильгельмштрассе сократилась: в Норвегии, Бельгии, Нидерландах и Люксембурге, где в дополнение к военным властям водворились имперские комиссары, дипломатов сменили офицеры связи МИДа, не имевшие никаких полномочий; посланники в Дании и Словакии были не более самостоятельны, чем сами эти страны; с Францией так и не был заключен мирный договор, хотя в Париже появилось германское посольство во главе с Абецом. Венгрия, Румыния и Болгария окончательно превратились в сателлитов, немногим отличавшимся от протекторатов.
Целью Гитлера была унификация Европы под германским господством с формальной уступкой части влияния Муссолини, однако в нацистской верхушке существовали и другие проекты. Одним из них было создание «новой Европы» — блока формально независимых и равноправных государств, добровольных союзников Третьего рейха по «крестовому походу против мировой еврейской плутократии» (с 22 июня 1941 года к врагам добавится «иудео-большевизм»).
«Необходимость создания новой европейской цивилизации» стала одной из главных тем разговора рейхсминистра с новым итальянским послом Дино Альфиери 19 мая 1940 года. В марте Аттолико был отозван по настоянию Гитлера и Риббентропа и к огорчению Вайцзеккера. Нацисты просили прислать в Берлин бывшего генерального секретаря фашистской партии Роберто Фариначчи или Альфиери — министра народной культуры (то есть пропаганды), а затем посла в Ватикане. Поначалу дуче на ум пришла кандидатура шефа аппарата МИДа Филиппо Анфузо, но в итоге он выбрал Альфиери. Новый посол, как и его предшественник, не владел немецким языком, зато искупал это активным участием в светской жизни и способностями к пиару, подобно своему шефу Чиано. От него же он перенял предвзятое отношение к Риббентропу, с которым, по собственному признанию, «так и не смог установить человеческие отношения»{1}.
Но прежде чем строить «новую Европу», предстояло разобраться с последним противником — Великобританией. С одной стороны, Гитлер пребывал в уверенности, что она находится на последнем издыхании и жаждет мира, а потому с радостью откликнется на любое его предложение. С другой — продолжал считать необходимым сохранение Британской империи и сознательно не наносил ей последний, решающий удар. После разгрома Франции фюрер решил сделать Лондону очередное «великодушное предложение», поскольку слухи о попытках британских агентов в нейтральных странах выйти на контакт с немцами будоражили его воображение.
Привыкший чутко улавливать настроение вождя, Риббентроп поинтересовался у Фрица Хессе (который теперь работал у него экспертом по Англии) шансами на успех такой акции и тем, что могло бы подвигнуть Альбион к диалогу. Хессе набросал следующий вариант: на Западе — отказ от территориальных аннексий и репараций, на Востоке — возвращение к границам 1914 года с во