Церемонию хотели приурочить к декабрьскому визиту Риббентропа в Париж, но всё испортили итальянцы с криками о Корсике и Савойе, и от перенесения останков пришлось отказаться. Два года спустя проект был воскрешен. 12 декабря Гитлер личным письмом пригласил Петена на церемонию, куда, по слухам, собирался приехать сам. Однако в Берлине не знали о зревших в Виши интригах. Маршалу, уже собравшемуся в путь, внушили, что на оккупированной территории он будет похищен немцами, а Лаваль займет его место. 13 декабря произошел дворцовый переворот, организованный министром юстиции Рафаэлем Алибером и министром внутренних дел Марселем Перутоном с согласия Петена. Лаваль был снят со всех постов и посажен под домашний арест, закон о его назначении наследником главы государства отменен, пост вице-премьера упразднен. Руководство кабинетом взяла на себя Директория в составе министра иностранных дел Пьера Фландена, министра национальной обороны генерала Шарля Ханциже и морского министра адмирала Франсуа Дарлана, который и отправился почтить память Орлёнка. Церемония прошла скромно.
Противники сотрудничества с Францией, которых в руководстве рейха хватало, торжествовали. Риббентропу пришлось отказаться от запланированной поездки в Париж для переговоров о смягчении оккупационного режима, но Абец уговорил шефа вступиться за Лаваля как гаранта политики сотрудничества и потребовать его возвращения в правительство. 17 декабря, заручившись согласием рейхсминистра, посол отправился в Виши, чтобы сделать Петену внушение, но добился лишь освобождения Лаваля из-под стражи, замены нескольких неугодных немцам министров и назначения де Бринона полномочным представителем в оккупированной зоне. В отношении Лаваля маршал остался непреклонен, письменно изложив Гитлеру свою позицию{46}. Экс-вице-премьер был отпущен в Париж после того, как обещал Петену воздерживаться от политической деятельности, и в январе 1941 года Абецу удалось формально помирить их{47}. Однако только в апреле 1942 года Лаваля попросят вернуться в правительство. Встреча фюрера с Дарланом, назначенным главой Директории, 24 (по другим данным, 25-го) декабря в присутствии Абеца, но без Риббентропа показала, что во французской политике появился новый человек, с которым придется считаться{48}.
Из Монтуара спецпоезд Риббентропа выехал в направлении Парижа для продолжения переговоров, но вернулся с полпути и помчался во Флоренцию вслед за фюрером, тоже изменившим маршрут. Гитлер узнал, что Муссолини вот-вот нападет на Грецию, и решил отговорить его от самоубийственного шага, но было поздно. Дуче не предупредил союзника, желая отплатить за его прошлые сюрпризы. «Фюрер, мы выступили!» — гордо сказал он по-немецки, встречая Гитлера на перроне. Гость энтузиазма не проявил и обошел эту тему, когда читал соратнику лекцию о международном положении. Муссолини завел разговор о территориальных притязаниях Италии к Франции, которая должна платить, как будто он одержал над ней победу. Но наибольшее внимание хозяев привлекло известие о предстоящем визите Молотова в Берлин{49}.
Глава 10. Евразийский соблазн(1940)
Потому что искусство политики требует жертв…
Тринадцатого октября 1940 года Риббентроп написал Сталину письмо с изложением своих геополитических идей (полный текст в приложении), которое было немедленно передано в Москву. 17 октября Молотов получил русский текст из рук Шуленбурга, который пояснил, что содержащееся в нем предложение о конференции четырех держав пока ни с кем не согласовано. Нарком возразил, что об этом уже открыто говорят иностранные журналисты.
«Шуленбург отвечает, что он совершенно ничего не понимает […], заявляет, что он не выпускал из рук письма и что кроме Гитлера, Риббентропа, Шуленбурга и Хильгера [который осуществлял перевод. — В. М.] никто не знает содержания письма. […] но он предполагает, что эти слухи возникли в Берлине, а оттуда уже проникли в Токио»{1}. 16 октября информация просочилась в японскую газету «Хоти», связанную с военными кругами, но установить ее источник не удалось. 19 октября ТАСС официально опроверг сообщение. В тот же день Молотов известил Шуленбурга, что приглашение посетить Берлин принято, а письменный ответ будет дан 21 октября{2}.
Письмо Сталина было недвусмысленным, кратким и деловым:
«Многоуважаемый господин Риббентроп!
Ваше письмо получил. Искренне благодарю Вас за доверие, так же как за поучительный анализ последних событий, данный в Вашем письме[72].
Я согласен с Вами, что вполне возможно дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающееся на прочную базу разграничения своих отношений на длительный срок.
В. М. Молотов считает, что он у Вас в долгу и обязан дать Вам ответный визит в Берлине. Стало быть, В. М. Молотов принимает Ваше приглашение. Остается договориться о дне приезда в Берлин. В. М. Молотов считает наиболее удобным для него сроком 10–12 ноября. Если он устраивает также Германское правительство, вопрос можно считать исчерпанным.
Я приветствую выраженное Вами желание вновь посетить Москву, чтобы продолжить начатый в прошлом году обмен мнениями по вопросам, интересующим наши страны, и надеюсь, что это будет осуществлено после поездки Молотова в Берлин.
Что касается совместного обсуждения некоторых вопросов с участием представителей Японии и Италии, то, не возражая в принципе против такой идеи, мне кажется, что этот вопрос следовало бы подвергнуть предварительному обсуждению.
С глубоким уважением, готовый к услугам И. Сталин»{3}.
«Молотов добавил устно, — телеграфировал Шуленбург, — что он планирует прибыть в Берлин 10, 11 или 12 ноября»{4}.
Нарком ехал в Германию готовый к конкретному деловому разговору, о чем свидетельствуют его записи «Некоторые директивы к берлинской поездке», сделанные «для памяти» по указаниям Сталина, если не непосредственно под его диктовку{5}. Цель поездки изложена в них следующим образом (для удобства читателя раскрываю без дополнительных обозначений сокращения, расшифровка которых не вызывает сомнений; выделенные слова подчеркнуты Молотовым):
«а) Разузнать действительные намерения Германии и всех участников Пакта 3-х (Германия, Италия, Япония) в осуществлении плана создания „Новой Европы“, а также „Великого Восточно-Азиатского Пространства“; границы „Новой Европы“ и „Восточно-Азиатского Пространства“; характер государственной структуры и отношения отдельных европейских государств в „Новой Европе“ и в „Восточной Азии“; этапы и сроки осуществления этих планов и, по крайней мере, ближайшие из них; перспективы присоединения других стран к Пакту 3-х; место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем.
б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в Ближней и Средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Германией (а также с Италией), но не заключать какого-либо соглашения с Германией и Италией на данной стадии переговоров, имея в виду продолжение этих переговоров в Москве, куда должен приехать Риббентроп в ближайшее время».
Относительно намерений Германии и ее союзников сомнений у Сталина и Молотова не было — Советской России предлагался политический, а возможно, и военный союз. При наличии изрядно обескровленной, но полностью сохранившей колониальную империю и лояльность доминионов Великобритании и совершенно не затронутых войной Соединенных Штатов это было рискованное предложение, принимать которое стоило только при наличии значительных выгод и гарантий собственной безопасности. Далее по пунктам шли конкретные требования и вопросы, свидетельствовавшие о серьезности подхода к проблеме.
Предписывая не заключать во время визита никакого соглашения, Сталин, очевидно, решил еще раз сыграть в свою любимую игру на выжидание, но от перспектив союза не отказывался, поскольку о последующем, притом скором, визите Риббентропа в Москву говорится как о деле решенном. Историк Л. А. Безыменский резонно заметил: «Этот ход значительно облегчал задачу Молотова, поскольку любые предварительные договоренности можно было бы уточнить (или отменить) на следующем этапе, участником и хозяином которого, естественно, должен был стать сам Сталин. В своих воспоминаниях дипломат В. М. Бережков, который как переводчик присутствовал в Берлине под фамилией Богданов, счел нужным обратить особое внимание на то, что Сталин хотел увенчать своим присутствием заключительный этап оформления новой стадии советско-германских отношений»{6}.
Для того чтобы визит в любом случае показался результативным и не разочаровал хозяев, предполагалось следующее: «Предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав (если выяснится благоприятный ход основных переговоров: Болгария, Турция и др.) на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возврата Германии ее прежних колоний и немедленного предоставления Индии прав доминиона».