Молотов ехал в Берлин подготовленным к конкретному разговору, что свидетельствует о серьезности намерений Москвы. В противном случае его совершенно секретные записи, сделанные для себя и только для себя, а не для истории, были бы совершенно иными.
Готовились к визиту и в «новой Европе». 4 ноября Риббентроп встретился с Чиано, чтобы сверить часы. «Первоочередной проблемой, как по времени, так и по важности, являются отношения России с „осью“ и с Японией. Хотя работа в этом направлении только началась, г-н фон Риббентроп считает возможным вести переговоры о соглашении между державами Тройственного пакта и Россией после визита Молотова в Берлин, который состоится 11 числа этого месяца. Во время переговоров он [Риббентроп. — В. М.] будет находиться в тесном контакте с итальянским и японским правительствами. Поскольку возможность достижения военного соглашения с Россией исключена, Риббентроп считает, что политический и экономический договор должен быть основан, прежде всего, на взаимном признании территориальной ситуации [сфер влияния. — В. М.], на обязательствах каждой из сторон ни в коем случае не оказывать помощи врагам другой и, наконец, на положении о широкомасштабном сотрудничестве и дружбе. К договору должны быть приложены два секретных протокола. […] [Далее излагается проект, который будет подробно рассмотрен ниже. — В. М.] Что касается итальянско-русских отношений, Риббентроп признал желательность некоей акции, направленной на то, чтобы сделать их более сердечными, но в ожидании заключения пакта четырех держав попросил нас пока отложить какие-либо шаги в сторону двустороннего соглашения. […] По его мнению, если не произойдет ничего нового, Московский пакт [вот уже и название появилось! — В. М.] может быть заключен в течение несколько недель»{7}.
Диалог в Берлине оказался куда более сложным и напряженным, чем предполагали обе стороны. Сталин и Молотов думали, что Гитлер и Риббентроп хотят достичь согласия — хотя бы временного, поскольку в долгосрочное, стратегическое партнерство с рейхом не верили, — и были готовы торговаться. Настроенный на стратегическое партнерство, Риббентроп был готов к торгу, в отличие от Гитлера, не верившего в возможность партнерства с Москвой. Фюрер вообще не привык обсуждать какие-либо варианты, отличные от его собственных. Он был мил и любезен, когда с ним соглашались сразу, — так было с Муссолини или Хорти. Но он был гневен, когда с ним не соглашались, — так было с Шушнигом перед аншлюсом. Он менял гнев на милость, когда гнев производил должное впечатление, — так было с Чемберленом перед Мюнхенским соглашением. Он спокойно и величественно принимал покорность — так было со всевозможными кондукаторами и поглавниками вассальных стран. Он мог демонстрировать уважение к старшим и благородство к побежденным — так было с Петеном. И неизменно добивался своего — кроме случая с Франко. На сей раз дело обстояло по-иному. «Представители Германии и Советской России собрались в Берлине для серьезного, профессионального бокса. […] Так в моем присутствии с Гитлером не разговаривал ни один иностранец», — вспоминал Шмидт{8}.
Предварительная информация о визите появилась в печати 10 ноября в виде предельно краткого коммюнике. Молотов посетит Берлин, говорилось в нем, «чтобы в рамках дружественных отношений, существующих между обеими странами, путем возобновления личного контакта продолжить и углубить текущий обмен мнениями». Составившая его одна-единственная фраза была предложена Риббентропом, но на протяжении целой недели служила предметом обсуждения, согласования и дипломатической переписки между обеими столицами.
Визит был обставлен с большой пышностью. Советская делегация насчитывала более шестидесяти человек, включая охрану и обслугу. Молотова сопровождали его заместитель Владимир Деканозов, нарком черной металлургии Иван Тевосян, заместитель наркома внутренних дел Всеволод Меркулов, заместитель наркома внешней торговли Алексей Крутиков, заместитель наркома авиационной промышленности конструктор Александр Яковлев, шеф протокола Владимир Барков, группа дипломатов и военных экспертов, а также послы Шуленбург и Шкварцев. Переводить переговоры должны были Павлов и Хильгер, вести протокол — Бережков и Шмидт.
На границе делегацию ждал спецпоезд германского правительства, но Молотов отказался пересесть в него и продолжал поездку на своем. 12 ноября в 10:45 утра на Ангальтском вокзале в Берлине кроме Риббентропа его встречали Генрих Гиммлер, Вильгельм Кейтель и Роберт Лей (Геббельс и Розенберг от этой церемонии уклонились). Ждали Геринга, но он не появился. Был исполнен остававшийся до конца 1943 года государственным гимном СССР «Интернационал» — наверно, впервые в Берлине после прихода нацистов к власти. Когда на Вильгельмштрассе обсуждался протокол встречи, Шмидт пошутил, что многие немцы, наверно, будут подпевать, так как еще не забыли слова, и тут же поймал на себе сердитый взгляд Риббентропа. Но ничего — гимн играл, дипломаты стояли навытяжку, генералы отдавали честь[73]. Министры обошли строй почетного караула, а затем гости отправились в отведенный им бывший кайзеровский дворец Бельвю.
График переговоров был насыщенным. После краткого отдыха Молотов встретился с Риббентропом. Готовя советского гостя к беседе с фюрером, хозяин обрисовал ему стратегическую ситуацию, какой ее видели в Берлине (я использую советские записи, иногда дополняя их германскими){9}.
«Германия уже выиграла войну… Никакое государство в мире не в состоянии изменить положения, создавшегося в результате побед Германии… Мы переживаем начало конца Британской империи. Англия разбита, и когда она признает поражение — это только вопрос времени… Англия имеет одну надежду — помощь США… Вмешательство США и какие-либо новые действия Англии заранее обречены на провал… В Англии, руководимой такими политическими и военными дилетантами, как Черчилль[74], царит неразбериха… Мы не раздумываем более над тем, как выиграть войну. Мы думаем о том, как скорее кончить успешно выигранную войну. Желание Германии окончить возможно скорее войну привело нас к решению искать друзей, которые хотят препятствовать расширению войны и желают мира».
Подводя итог, рейхсминистр поставил на повестку дня вопрос о «совместном рассмотрении того, каким образом державы Тройственного пакта могли достигнуть с Советским Союзом какого-либо соглашения, заявляющего о поддержке Советским Союзом целей Тройственного пакта, как то: предотвращение эскалации войны и скорейшее установление всеобщего мира». Он также заявил, что окончательное решение всех вопросов остается за Гитлером.
Давая высказаться принимающей стороне, Молотов терпеливо дожидался, когда сможет задать интересующие его вопросы. «Разумеется, у него, Молотова, как у представителя государства, не участвовавшего в подготовке этого [Тройственного. — В. М.] пакта, имеется потребность получить ряд разъяснений по этому вопросу. Пакт говорит о новом порядке в Европе и в великом восточноазиатском пространстве. Желательно, прежде всего, знать границы этих сфер влияния. […] Что касается предположений о тех или иных акциях, в которых СССР мог бы участвовать вместе с другими державами, — то это заслуживает обсуждения и их следовало бы предварительно обсудить здесь, потом в Москве, о чем было в общей форме договорено при обмене письмами». На конкретные вопросы Риббентроп не ответил, ограничившись разъяснением, что «понятие „великое восточноазиатское пространство“ не имеет ничего общего с жизненно важными сферами интересов СССР».
Беседа закончилась, и Молотов немедленно телеграфировал ее содержание Сталину{10}. Затем нарком встретился с Гитлером, который, по свидетельству Хильгера и Шмидта, приветствовал гостя «на удивление дружелюбно». Фюрер произнес пространный монолог. Молотов периодически выражал согласие с ним (это засвидетельствовано записями обеих сторон) и ждал, когда сможет вставить слово о том, что его интересовало. Гитлер начал с глобальных перспектив, постепенно переходя к конкретике двусторонних отношений:
«Речь идет о двух больших нациях, которые от природы не должны иметь противоречий, если одна нация поймет, что другой требуется обеспечение определенных жизненных интересов, без которых невозможно ее существование. Он уверен, что сегодня в обеих странах такой режим, который не хочет вести войну и которому необходим мир для внутреннего строительства. Поэтому возможно при учете обоюдных интересов — в особенности экономических — найти такое решение, которое оставалось бы в силе на период жизни настоящих руководителей и обеспечило бы на будущее мирную совместную работу.
Тов. Молотов приветствует это заявление рейхсканцлера. […]
Германия в настоящее время находится в войне, а Советский Союз — нет. […] После этой войны не только Германия будет иметь большие успехи, но и Россия. Если сейчас оба государства трезво проверят результаты совместной работы за этот год, то они придут к убеждению, что польза была в этом для обоих. […] Эти два народа, если будут действовать совместно, смогут достичь больших успехов. Если же они будут работать друг против друга, то от этого выиграет только кто-то третий.
Тов. Молотов считает это заявление правильным и подчеркивает, что все это подтверждает история».
Гость запасся терпением. Произносить красивые фразы, сопровождая их, смотря по ситуации, велеречивой риторикой или жестким сарказмом, он тоже умел. Но он ждал конкретного разговора, а Гитлер рассуждал о тотальном поражении Великобритании и послевоенном переустройстве мира. Молотов напомнил о соглашениях по поводу Польши и Финляндии, а затем задал главный вопрос: «Если говорить о взаимоотношениях на будущее, то нельзя не упомянуть о Тройственном пакте… Молотов хотел бы знать, что этот пакт собой представляет, что он означает для Советского Союза?»