{37}.
С другими союзниками немцы были откровеннее: Антонеску узнал о готовившемся нападении на СССР 11 июня, Хорти — 15 июня. Раньше всех, как ни странно, были оповещены японцы. По итогам встреч с Гитлером и Риббентропом 3 и 4 июня Осима телеграфировал: «Оба сказали мне, что по всей вероятности война с Россией неизбежна», а через несколько дней посоветовал прекратить проезд соотечественников через территорию СССР, многозначительно добавив: «Вы поймете почему»{38}. В Токио поняли. Поняли и американцы, которые взломали японские шифры и всю войну читали отчеты хорошо информированного посла.
Только 15 июня в Венеции, где отмечалось присоединение Хорватии к Тройственному пакту, Риббентроп как бы невзначай сказал Чиано, что «русско-германские отношения в последнее время существенно ухудшились», «возникновение кризиса более чем возможно», а потому до конца месяца фюрер намерен предъявить Москве ультиматум. Итальянский министр сделал вывод, что Гитлер решил воевать, но отметил неожиданно благодушное и даже расслабленное настроение своего коллеги{39}. Однако официально о нападении Муссолини будет оповещен лишь после того, как германская армия пересечет советскую границу.
Какие мысли владели Риббентропом накануне начала операции «Барбаросса», мы не знаем. Но опубликованные О. В. Вишлевым секретные сводки «Бюро Риббентропа» (это название сохранилось за личным штабом министра) помогают понять, какой информацией он располагал. Под руководством Ликуса «штаб… тщательнейшим образом перепроверял сообщения внешней разведки и включал их в сводки агентурных донесений для подачи наверх (не только Риббентропу, но и Гитлеру) только в том случае, если их качество не вызывало сомнений». Одним из главных источников стал Орестс Берлингс, бывший корреспондент латвийской газеты «Брива Земе», завербованный советской резидентурой в Берлине — советником полпредства Амаяком Кобуловым («Захар») и представителем ТАСС Иваном Филипповым («Философ») в августе 1940 года. «Лицеист», как окрестили Берлингса в НКГБ, сразу же предложил свои услуги немцам, которым был известен как «Петер». Попавший в дипломаты по протекции (его брат Богдан был приближенным Берии), Кобулов не знал иностранных языков, поэтому на встречи с «Лицеистом» горе-разведчику приходилось брать с собой «Философа» в качестве переводчика.
«Хотя ни советская, ни немецкая сторона полностью не доверяли Берлингсу, — продолжает Вишлев, — тем не менее, информация, поступавшая от него, шла на самый верх: в Москве она представлялась Сталину и Молотову, в Берлине — Гитлеру и Риббентропу. Последний, правда, заподозрил Берлингса в двойной игре и 18 июня 1941 года распорядился установить за ним „строгое наблюдение“, а с началом войны „обязательно взять под арест“[82]. После нападения Германии на Советский Союз „бюро Риббентропа“ переправило Берлингса в Швецию, по-видимому, в расчете на продолжение его использования в агентурных целях… Сообщения „Петера“—„Лицеиста“ были для обеих сторон важным источником информации, а для Берлина одновременно и каналом дезинформации противника… Донесения свидетельствуют, что советская сторона в конечном счете поддалась на дезинформацию относительно намерения Германии достичь мирного урегулирования отношений с СССР».
Это подтверждали сообщения германских дипломатов об общении с советскими коллегами, из которых можно было сделать вывод о готовности Сталина к серьезным уступкам. С середины мая «Бюро Риббентропа» фиксировало слухи о том, что «между Германией и Советским Союзом заключено секретное соглашение» (право прохода вермахта через советскую территорию и долгосрочная сдача «пшеничных полей Украины» и части бакинских нефтепромыслов в аренду Третьему рейху на условиях «свободного выхода к Персидскому заливу» — 28 мая), что «состоялась либо состоится в ближайшее время тайная встреча фюрера со Сталиным или имперского министра иностранных дел с Молотовым», а «германские войска уже движутся с разрешения советского правительства через Киев в район Черного моря», «в Ирак и Персию» (30 мая и 4 июня). Документы показывают, что до момента объявления войны «принципиальные вопросы советско-германских отношений ни советской, ни немецкой стороной не поднимались… германская сторона не предъявляла никаких требований уступок, а советская сторона, в свою очередь, их не предлагала»{40}. Однако до сих пор не прокомментированы утверждения, содержащиеся в служебном дневнике начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Франца Гальдера: «г. Молотов хотел 18.6 говорить с фюрером» и в личном дневнике доктора Геббельса от 21 июня: «Вчера… Молотов просился с визитом в Берлин, однако получил решительный отказ»{41}. Просился или нет? Российские «Документы внешней политики» хранят по этому поводу гробовое молчание…
Двадцать седьмого мая «Петер» сообщил Филиппову со ссылкой на начальника отдела печати МИДа Шмидта: «Имперский министр иностранных дел придерживается точки зрения, что политика сотрудничества с Советской Россией должна продолжаться. Он сказал: „Я не позволю оказывать влияние на мою политику всякому, кто преследует собственные интересы“. Фюрер же обходит полным молчанием германо-русские отношения». Это резонно считается дезинформацией. «Тайна относительно подлинных замыслов фюрера… была сохранена фактически до последнего дня», — суммировал Ликус 22 июня. Но в сообщении «Петера» есть не менее интересная и более правдивая часть: «Шмидт высказал мнение, что главный вопрос в данный момент — это вопрос арабских народов и установления нового порядка в арабском мире… Германия стремится добиться и на Ближнем Востоке таких же всеобъемлющих, рассчитанных на длительное время решений, каких она добилась на Балканах»{42}. Это подводит нас к истории проекта Риббентропа, которым он, похоже, рассчитывал отвлечь Гитлера от плана «Барбаросса».
С лета 1940 года ведущий специалист МИДа по ближневосточным делам Фриц Гробба пытался привлечь внимание руководства к арабскому движению за независимость как потенциальному союзнику в борьбе с Англией. Гробба, бессменный посланник в Ираке с обретения этой страной независимости в 1932 году и до разрыва ею под давлением Лондона дипломатических отношений с рейхом 6 сентября 1939 года, располагал настолько обширными связями, что его сравнивали с Лоуренсом Аравийским. Против англичан он предложил использовать иракского премьера Рашида Али аль-Гайлани и великого иерусалимского муфтия Амина аль-Хусейни, сторонника независимой арабской Палестины. В декабре 1940 года Гайлани через итальянцев попытался восстановить дипломатические отношения с Германией, но 3 февраля 1941 года был отправлен в отставку. Его преемник тут же попросил у англичан 750 тысяч долларов, но получил ответ, что их еще надо заслужить. 20 января муфтий написал Гитлеру письмо с предложением о сотрудничестве и отправил с ним в Берлин своего помощника, который через неделю встретился с заместителем статс-секретаря Вёрманом, отвечавшим на «германо-арабскую весну». 7 марта он и Гробба составили записку по иракскому вопросу{43}.
Тем временем 2 апреля в Багдаде произошел переворот, 13 апреля Гайлани вновь возглавил правительство. В промежутке между этими событиями 8 апреля Вайцзеккер по указанию Риббентропа дал положительный ответ на послание муфтия, а Вёрман и Гробба представили министру меморандум, советуя не упустить возможность закрепиться в стратегически важном районе. Черчилль, под предлогом защиты нефтепроводов и воздушных коммуникаций, приказал ввести в Ирак войска. 18 апреля иракское правительство запросило помощи у Берлина, но фюрер не спешил. 27 апреля и 3 мая Риббентроп подал ему две записки, призывая вмешаться как можно скорее, поскольку успех в Ираке позволит взять в свои руки Суэцкий канал. Рейхсминистр нашел деньги и договорился о совместной операции с итальянцами и французами (с территории Сирии), однако Гитлер подписал соответствующую директиву ОКВ только 23 мая. Гайлани молил о помощи, но было поздно. К концу месяца англичане заняли всю территорию Ирака и с помощью голлистов вторглись в Сирию, где нанесли поражение французским войскам, сохранявшим верность режиму Виши. Гайлани и его сторонники бежали из страны{44}.
Стремясь использовать все возможности, немцы продолжали контакты с Гайлани и муфтием, попросившими убежища в рейхе. 20 июля рейхсминистр распорядился поддержать движение за независимость Сирии. В августе он призвал немецкую агентуру в Кабуле к осторожности, но подготовка операции «Тигр» против Британской Индии продолжилась. Приехавший в Берлин в начале ноября муфтий 28 ноября был принят Риббентропом и Гитлером, от которых попытался добиться официальной декларации в поддержку арабского движения за независимость, вроде «декларации Бальфура» 1917 года, обещавшей евреям создание «национального дома» в освобожденной от турок Палестине. Рейхсканцлер решил, что делать подобные заявления преждевременно, но согласился оказать арабам финансовую и военную помощь. Вскоре в Берлине появился Гайлани, попросивший официально признать его полномочия{45}.
В отличие от Риббентропа, Гитлер пренебрежительно относился к арабам (семиты!), поэтому муфтий перебрался в Рим и стал соперничать с оставшимся в Германии Гайлани. Признанный главой иракского правительства в изгнании, тот в 1942 году заключил договор о союзе с Италией (31 марта) и Германией (14 мая). Немцы использовали добровольческий «Арабский легион» против англичан и поддерживали национальную оппозицию в Еги