Нас остановило только у противоположной стены перед жертвенным камнем, оформленным с особым изыском умелым дизайнером.
Сзади донесся крик, вроде бы даже пахнуло жаром. Устыдившись, ведь это мои люди, а я – вожак, надо привыкать к этому статусу, я круто развернул коня, пальцы уже сорвали с крюка молот.
Позади сплошное море огня, словно вспыхнуло озеро бензина. Из пламени выметнулись всадники, последним в храм на полном скаку ворвался Гунтер. Его конь обезумел от жалящих искр, шерсть кое-где тлеет, пытается сбросить седока и унестись куда глаза глядят.
Дракон пронесся у зияющего входа, как крылатая ракета. Я никогда не видел, чтобы летали с такой скоростью и легкостью. За пределами видимости он развернулся и появился снова. Я увидел горящие глаза и медленно распахивающуюся пасть…
– Ах ты ж… гадюка, – прошипел я и пустил коня ближе к выходу, – ну тогда не скули…
– Ваша милость, – вскричал Гунтер вдогонку, – он огнем бьет!
– У меня огнетушитель.
Всадники спрыгивали с коней под защитой стен, хватали под уздцы и накидывали на конские головы мешки. Я напрягся, ухватил взглядом стремительно вырастающего в размерах дракона, с силой метнул молот. Дракон распахнул пасть шире, для огненного плевка напалмом, молот с шумом влетел в пасть, как в жерло огненной печи.
Я не успел отодвинуться, дракон не сумел выровняться, его тряхнуло, всхрапнул, огромное красное тело мелькнуло у входа и со страшной силой ударилось о камни. Нас подбросило, на каменных плитах вспыхнуло пламя. Я держал ладонь раскрытой, сильно и победно шлепнуло рукоятью. Зайчик попятился, я закрылся локтем свободной руки, чувствуя как горят волосы, ресницы, брови. Вокруг ад, у входа все горит, воздух в храме, как в печи, кони испуганно ржут, кричат люди.
Мы с конем пятились, я все еще держал молот наготове, прокричал:
– Гунтер!.. Гунтер!
Из-за спины донесся крик:
– Мы здесь! В укрытии…
Огонь быстро затухал, по ту сторону огненной завесы проступила распластанная по земле туша. Голова на длинной шее оказалась внутри храма почти на середине зала, а сам дракон едва не закупорил вход. Казалось огромную медузу бросили с высоты многоэтажного дома, окровавленные кости прорвали мясо и кожу, тонкие, острые, слишком тонкие, чтобы этот зверь мог сражаться, как те драконы, которых я уже видел, крылья изломаны, хрупкие, как у воздушного змея. Даже голова от удара треснула и почти рассыпалась, удерживаемая только кожей.
Мы кое-как протиснулись наружу, кони ржали, вырывались из рук и не желали покидать храм.
Я окинул взглядом крылатого исполина. Впечатление такое, что потерпел катастрофу гигантский биплан братьев Райт или же огромных размеров воздушный змей, какие умеют запускать только в Китае: многоэтажный коробчатый, цветной, обтянутый яркой материей. Но так кажется только из-за исполинских крыльев, где между тонкими гибкими костями натянута пленка, а сам дракон достаточно огромный, распластался шагов на двадцать в длину и на два в ширину.
Из храма вылез, вытягивая за повод коня, Гунтер. Оба оскальзывались на вытекающей бесцветной крови, странно густой и тягучей, Гунтер ругался в отличие от коня, а тот только дико всхрапывал, таращил глаза, пена капала с удил. Лицо моего начальника стражи почернело от копоти, но в глазах страх быстро уступает место ликованию.
– Великолепно, ваша милость!.. Прикажете, разделать?
Он торопливо привязал коня к обгорелому, все еще дымящемуся дереву. Зигфрид с рычанием выдернул из ножен длинный нож, Ульман, влюбленный в Зигфрида, тоже вытащил нож и смотрит на рыцаря в ожидании сигнала. Зигфрид бросился к дракону, зачем-то полез на спину.
Я повесил молот на пояс, спросил осевшим голосом:
– А что, мясо… деликатес?
Гунтер отмахнулся:
– Одни жилы. Зато чешуя на вес золота. Та, что на спине. Можно неплохо продать и ту, что с боков, а вот кожа с головы особо ценится для королевских чехлов… Это же такая редкость, ваша милость!.. Такие драконы появились только в первый натиск Тьмы, а потом их истребили… Неужели где-то выжил?
Я уже восстановил дыхание, осмотрел небо.
– Если так, то еще хорошо.
– А что плохо?
– Если второй натиск, – ответил я. – Ну, настоящий натиск, а не просачивание одиночками или мелкими группами для террора и паники.
Двое лучников торопливо разложили костер, еще двое вытаскивают из храма упирающихся коней. Я вспомнил, почему у медведя от ушей и хвоста одни отметины: когда уговаривали попробовать мед – уши оборвали, а когда оттаскивали – оборвали хвост. Сейчас уже никто и не вспомнил, что старинного храма надо бояться: ни кони, ни люди.
Я заставил себя перевести дыхание и окинуть все орлиным, надеюсь, взором. Я сеньор, а это значит, вместе с правом первой брачной ночи на меня обрушилось намного больше обязанностей. И как на отца-командира, и как вообще на хозяина, ведь я не просто командую, я – владею. А это значит, что жизнь, здоровье и благополучие этих людей в моих руках.
Ульман, как оруженосец, хоть и не мой, сбегал в храм и вывел под уздцы моего коня. Ничего не придумав лучшего, я вскочил в седло, в самом деле: не разделывать же тушу, на это есть мясники и, как теперь вижу, благородные рыцари. Но я не просто рыцарь и даже паладин, я – сеньор, феодал, что вообще-то отмазка, на самом деле брезгаю вспарывать живот и рыться во внутренностях, отыскивая драконьи печень и сердце. Ну не виноват, что успел вкусить жизни с телевизором и холодильником, ездил на машине, пусть даже на такси, со скоростью сто пятьдесят километров в час, а сейчас на конях, не знаю, даем ли хотя бы тридцать.
Зигфрид и Гунтер, единственные, кроме меня рыцари, разделывают дракона, остальные устраиваются с привалом так, будто намереваются ночевать. Наверное, кроме чешуи с этого дракона все у этих хозяйственных людей пойдет в дело, начиная от печени и заканчивая когтями на задних лапах.
Я сказал с высоты седла:
– Вы тут эта… Словом, ага, все чтоб путем. А я пока…
Гунтер вскрикнул мне вслед испуганно:
– Ваша милость, а вы?
– Сюзерен должен зреть и бдеть, – ответил я высокопарно. – Или бдить, пока подданные подданичают в своих повседневных заботах. Моему коню отдыха не требуется.
Он счастливо засмеялся:
– Почаще бы нам эти повседневные!.. Но вы, ваша милость, далеко не отъезжайте. Хоть места здесь мирные в основном, но вы человек новый, еще во что-то вляпаетесь…
– Я буду смотреть под ноги, – пообещал я. – Сколько печень дракона жарится?.. Нет, сердце жрите сами, а мне поджарьте либо из печени, но нарежьте узкими ломтиками, либо из запасов, что положила Фрида. Ее стряпне я доверяю больше, чем вашей.
Не слушая обиженных заверений, что к моему возвращению все будет готово, даже если я вон от того дерева поверну обратно, я пустил коня в галоп, он сразу же пошел длинными скачками, ничуть не удивившись, не пытаясь перейти на рысь, как обычно делают другие, я прислушался, пригнулся чуть, и конь сразу же ускорил бег. Все правильно, сказал я себе и с бьющимся сердцем склонился к гриве. Встречный ветер превратился в шторм, мы ломились сквозь упругую стену, я почти лег на шею, прячась от ревущего урагана, несколько мгновений выдерживал этот хаос, когда не видишь, где ты и что за серый мир струится справа и слева, уже резко выпрямился, а когда застыл, ровный, как вбитый в седло столб, конь тоже остановился.
Я провел ладонью по его шее, ничуть не вспотела, все та же гладкость эпоксидной смолы, не чувствуется учащенного дыхания, даже не разогрелся, как разогревается все на свете, будь это конь или скоростной «Феррари».
Впереди чуть правее возник прекрасный дворец, выплыл из воздуха, даже не дворец, а целый город, невероятно сложный, изумительный, волшебный, словно из дивных арабских сказок и в то же время с западноевропейской основательностью…
Я взглянул пару раз, но коня не повернул, и прекрасное видение, не дождавшись от меня ясно выраженной реакции, задрожало и рассеялось. Не думаю, что мираж, откуда миражу в такой местности, скорее – творение рук художника или поэта, признанного будировать, пробуждать, наполнять томлением, затрагивать и так далее – струны души.
Прав Экклезиаст насчет ветров, что дуют и дуют по кругу. Ничто не меняется. Невозможно даже представить, что здесь случилось: то ли эксперимент пошел криво, то ли внезапный метеоритный дождь, то ли атомная буря из глубин галактики… кто уцелел? Разве что те, кто застрял на глубоких станциях метро, на подводных лодках, рубил уголек в сверхглубоких шахтах или сидел в батискафе на дне Тихого океана? Увы, горстка не может воссоздать прежний мир. Как я, например, хоть и знаю, как пользоваться телевизором или холодильником, но и за тысячу лет жизни не смогу их воссоздать. Даже объяснить, если честно.
Все эти чудовища, полулюди, призрачные звери – кто они, мутация или одичавшие домашние животные?
Зайчик шел ровным галопом, очень красивый и быстрый аллюр, когда не трясет, не подбрасывает, сижу, как будто в автомобиле без ветрового стекла…
– Жизнь хороша, – сказал я с чувством, – и жить…
Зайчик без разбега оттолкнулся от земли с такой силой, что у меня едва не оторвалась голова. Инерция опрокинула на конский круп, несколько страшных секунд я был уверен, что сползаю в бездну. Встречный ветер раздувал рот и выворачивал веки, ноги опалил перегретый воздух, словно меня перебросили над поверхностью озера из расплавленного олова, затем конские копыта сухо ударились о землю, меня с крупа бросило на конскую шею, где и застрял, вцепившись зубами и руками в гриву.
Отдышавшись, оглянулся, бросило в такой мороз, что капли пота превратились в льдинки. Позади пропасть шириной метров в пятьдесят, отсюда с седла видно только уходящую вниз красную, как разделанная семга, стену из блестящего камня. Перегретый воздух сминается волнами, я ощутил сухой жар, закрыл лицо ладонью, Зайчик послушно отошел от края.
Я всхлипнул:
– Зайчик!.. ну что же ты так… предупредил бы! Насчет ремни пристегнуть, не курить… а ж не на крылатой ракете, правда? Ладно, я и так не курю, отвыкать не пришлось.