Монах улыбнулся мягко, ответил проникновенным голосом, ведь каждый, с кем ведешь разговор, в принципе может стать сторонником:
– Посещение церкви делает человека верующим, а посещение монастыря – грамотным в той же мере, в какой посещение конюшни делает вас конем.
Алан сказал вежливо:
– А вот меня всегда удивляло, что женщинам разрешают входить в церковь. О чем они могут говорить с Богом?
– Вполне возможно, – ответил за него Зигфрид со смешком, – что женщины в Бога верят, но Бог им точно нет.
Раскрасневшийся от вина Ульман спросил громко:
– Святой отец, а что делать тем, кто не верит в Бога?
– Это не так важно, – ответил монах кротко, – гораздо хуже, если Бог перестанет верить в тебя.
– Да я не то, чтобы не верю, – сказал Ульман, уже чуть протрезвев, – но иногда сомневаюсь…
– Сомневаться в Боге, – сообщил монах, – значит, верить в него.
Я слушал молча, всматривался в разгорячившихся людей. Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты. Как хорошо, что этих третьих здесь за столом почти нет, все на чьей-то стороне. Хотя, конечно, никто не признается, что на стороне дьявола, но таких немало: магия дает человеку пряник прямо сейчас, а религия обещает, да и то в расплывчатых терминах, вознаграждение в неопределенном будущем. Из-за таких вот обещаний и рухнула великая стройка коммунизма: его противники обещали наполнить магазины колбасой сразу.
Гунтер сказал громко:
– Наш хозяин, да будет святым отцам известно, не просто рыцарь, а паладин! Возведенный… э-э… в сан иерархами Церкви.
– В чин, – поправил Ульман.
– В чин, – согласился Гунтер. Подумав, возразил: – Нет, это не чин, а звание! Высокое звание паладина! А паладин бьется с нечистью во славу Церкви… днем и ночью, а также утром и вечером. Ваш милость, а вы как думаете, конец света в самом деле скоро?
Я ссутулился, не хочется ввязываться в религиозный диспут.
– Не верьте предсказателям о конце света. Богу самому интересно, чем это все закончится. Насчет Божьего гнева ты не прав… Посмотри на камбалу и увидишь как может обидеть Бог! Просто он милостив, не лупит со всей дури по каждому поводу. Когда ты был мал и несмышлен, тебя твой дед часто бил?.. То-то. А Бог еще старше твоего деда…
Я не успел закончить, сбоку кто-то громко икнул, да не просто так, стараясь проглотить чересчур большой кусок, а явно от испуга, еще кто-то вскрикнул, а Зигфрид выругался и вскочил, хватаясь за меч.
На стене в мою сторону двигается черная тень, переламывается на стыках, стремительно вытягивается и перепрыгивает со стены на стену. Мне показалась всего лишь более темной и густой, чем обычно, потом увидел побледневшие лица Зигфрида, Алана, Гунтера и виконта Теодериха, присмотрелся, кровь отхлынула из периферии вовнутрь, зубы выбили дробь прежде, чем я успел стиснуть челюсти.
Тень двигается сама по себе, нет того, кто бы ее отбрасывал. Тень только на стене, словно не тень, а зловещая проекция тени.
– Ну и что? – сказал я громко. – Подумаешь, тень. Ну и что?.. За горло схватит?
Гунтер прошептал, лягая зубами:
– Сэр Ричард, вы не понимаете…
– Чего?
– Это же Первый Король Межземелья!
– Да хоть последний, – отрезал я. – В моем замке не будут страшиться каких-то теней!
Стена кончилась, я растерянно умолк: тень сошла со стены и двигается в пространстве, такая же плоская, черная, но уже…
Тень приблизилась к отцу Ульфилле. Он побледнел, схватился за горло, упал на колени. Тень надвинулась, патер упал лицом вниз, руки бессильно царапали ногтями камни. Тень нависла над распростертым, я застыл, понимая, что с обнаженным мечом или громовым молотом бросаться на бесплотную тень глупо.
Громко хлопнула дверь, в зал вбежала растрепанная Фрида. Я не успел моргнуть, как она оказалась над отцом Ульфиллой, выпрямилась и требовательно вскинула руку, направленную на тень, вперед ладонью. Тень продвинулась еще на полшага, черные крылья рук коснулись неподвижного тела. Фрида выкрикнула что-то, ладонь вздрагивала, тень нависла над упавшим, однако больше ни шагу, я видел, как оба с Фридой напряглись в незримой схватке.
– Эй, – закричал я громко. – Зажечь все светильники! Не думаю, что тень любит яркий свет!.. Быстрее!
Застучали деревянные подошвы сандалий, челядины разбежались, вспыхнули огни: факелы, светильники, Гунтер поспешно ворошил затухающие угли в очаге, совал туда без разбору тонкие прутики и огромные поленья. Ульман первым зажег тряпку и, намотав ее на длинную палку, примчался и встал рядом с Фридой.
– Дай мне, – потребовал я и, выхватил из дрожащей длани факел, шагнул к тени.
От черного сгустка мрака в виде человеческой фигуры пахнуло холодом. Я сделал шаг, преодолевая вязкую субстанцию воздуха, протянул факел, намереваясь ткнуть в это образование. Руку охватило холодом, словно сунул в жидкий гелий.
Кончик факела коснулся тени, побежали искорки, но не багровые, а голубовато-белые. На короткий миг я ощутил, что смотрю на вывернутое ночное небо, таким я видел разве что космос, звезды не расплываются в атмосфере, а крохотные, колючие, ледяные искорки…
Тень шелохнулась, мне показалось, что пытается уклониться от факела, я сказал громко:
– Лаудетор Езус Кристос!.. Лаудетор!.. Coram populi повелеваю тебе изыднуть, тварь целебесная… И не появляйся сis!
Тень качнулась вправо-влево, отступила, хотя я не особенно верил, что избегает именно факела. Я нажал, наступал, несмотря на обволакивающий холод. За моей спиной уже море огня, многие вооружились факелами, я на острие клина, наступаем, наступаем…
Я почти превратился в ледяную глыбу, но тень отступила к стене, вжалась и пропала. На камнях выступил мохнатый иней, как бывает только при самых лютых арктических морозах.
За моей спиной повелительно прокричал Гунтер:
– Больше огня в каминах!.. Зажечь все очаги!
Я вернулся к столу, передо мной поспешно поставили кубок с вином. Я осушил, не отрываясь, ухватился за горячее, обжигающее пальцы мясо. Зубы стучали, меня било крупной дрожью, будто я вылез из проруби и стою голым на ледяном ветру.
Гунтер за столом так и не появился, я слышал его зычный голос с разных сторон, к нему подходили бегом, а убегали еще быстрее. Я даже по их топоту слышал, подбегают испуганные и растерянные, а разбегаются взбодренные и уверенные, что коммунизм будет построен, несмотря на все происки темных сил.
Горячая гречневая каша проваливалась по сузившемуся пищеводу, обдирая со стенок иней и наледь, я хрипел, сердце колотится, как погремушка, но оживал, и, главное, ощутил, что сумел держаться внешне, как обычно, вряд ли остальные даже заметили, как мне хреново.
За столом за время схватки с тенью остались немногие, в том числе монах с Севера и ксенобратец. Северянин лишь пробормотал пару коротких фраз, явно молитвы, ксенобратец посматривал на суету с доброжелательной усмешкой.
Когда он обратил лицо в мою сторону, свет в его глазках стал как будто ярче, я с раздражением ощутил незримую улыбку в этом пламени. Ироническую, понимающую, всепрощающую.
«Да пошел ты, – сказал я мысленно, но очень отчетливо. – Ты может быть, вообще не человек, а так, существо».
«Человек, – ответил он мысленно. – Я человек, сэр Ричард. Почему я не человек? Из-за того, что умею общаться и вот так?»
«Мы все так умеем, – огрызнулся я. – По рожам видим, кто есть ху, по одежке, даже по походке. Ты всего лишь чуть чувствительнее».
«Так почему же?»
«А потому, – ответил я так же мысленно, – что тебе было по фигу, если бы эта тварь всех подавила».
«Я видел, что вы ее отгоните, – ответил он. – Это просто. Здесь все простые пути. Трудные только поиски Истины».
– Знаете, святой отец, – сказал я вслух, – вам не фига задирать ноздри. Ишь, поисковики хреновы! Мы все идем через потемки к Истине. Да, в отличие от крестьян и даже рыцарей окрестных королевств, я знаю, что означает рисунок на моем гербе. И вы знаете. Только не думаю, что наши знания совпадают. Я даже не думаю, что вы знаете, что такое ксенобратство… Я, кстати, догадываюсь, но это слишком даже для вас… Но это ничего не значит! Мы все равно должны делать то, ради чего призваны. Не так ли?
Гунтер, Зигфрид и остальные слушали с недоумением и священным ужасом, никто не осмеливался разговаривать с монахами Ксенобратства таким тоном. Я чувствовал злость, даже закипающий гнев, что может перейти в ярость. Что-то слишком быстро я распустился, обнаглел, никто мне не собьет рога, скоро уже возжелаю право первой брачной ночи, забыл, что все люди – люди и у каждого прав не меньше, чем у меня…
Почудилось или монах застыл, прислушиваясь к моим рассерженным мыслям? Хаотичным, как сорванные сильным ветром листья…
– Я доложу братству о встрече с вами, – проговорил монах и добавил с некоторым подтекстом, которого я не уловил: – Сэр Ричард де Амальфи.
Слова прозвучали многозначительно, и хотя угрозы не уловил, но пахнуло неприятностями. Сейчас я предпочел бы, чтобы обо мне никто не знал. Пока не разберусь с тем, что свалилось на мою голову.
– Святой отец, вы идете на Север? – спросил Гунтер. И, не дожидаясь ответа, монах уже объяснил, куда идет, добавил многозначительно: – Вам надо еще вернуться, святой отец.
Монах улыбнулся, блеснув ослепительным светом.
– Я пробуду там долго. Но вернусь с подробным рассказом для своего братства. И уже знаю, что встреча с сэром Ричардом не случайна… и будет выслушана братством с большим интересом.
– Еще вернитесь, – повторил Гунтер угрюмо.
– Вы угрожаете? – спросил монах.
Гунтер не струсил, ответил дерзко, он же не простой стражник, а рыцарь, обязан быть сильным и дерзким:
– Предупреждаю, святой отец. Это у нас, на пограничье, ни магов, ни святых – только мечи да копья, а на Севере – святые и подвижники, снискавшие великую силу через… через умерщвление плоти.
Зигфрид, не врубившись, спросил с недоумением: