на турнире только то, что называется честным боем!
Я сказал тоскливо:
– Честь – понятие растяжимое. Я из таких королевств, где вполне честно крылатой ракетой по бедуину на ишачке…
Он сказал несколько суховато:
– Я не стану навязывать формулу честности. Однако на Юге, куда ты так стремишься, тебе придется тяжко не только на турнире. Еще тяжелее будет другая борьба…
– С соблазнами? – догадался я. – Это ерунда! Лучший способ одолеть соблазн – поддаться ему.
– Не шути так, Ричард, – сказал Тертуллиан сурово. – Поддашься одному – поддашься и другим. Душу загубить легко.
Я поморщился, теперь уже мой голос прозвучал чуть суше, чем я хотел даже сам:
– Тертуллиан, не будь деревенским попиком. Можно и к великой цели идти, даже скакать на коне, и баб трахать направо и налево. То есть, говоря церковным языком, тешить свои низменные страсти… Или это не церковный? Тогда – погрязать в похоти мерзкой… время от времени, но ухитряться не останавливаться. Ты же не останавливался? Вот и меня вся эта фигня не остановит. Я прекрасно понимаю, что вино и бабы – это очень мало, потому такое не засосет с головой.
Он вздохнул:
– Эх, Дик, если бы только это… Вино и бабы губят даже сильных, но не умных. Для умных другие ловушки. На Юге кроме очень красивых и развратных женщин еще и сильнейшие софисты. Они умеют доказать, что цель жизни – в плотских утехах, умеют передвинуть цели, заменить истинные ложными… Что-то не так? Почему так смотришь?
Я согнал с лица улыбку:
– Извини, Тертуллиан, но ты еще не видел промывателей мозгов, какие каждый день стараются повернуть нас в нужную им сторону. А я видел и слышал каждый день. Так что выдержу. Мне бы только попасть на Юг! Помоги, а? Ведь куда я пройду, туда и ты?
– Не совсем так, – уточнил он. – Если останешься христианином – да. Но если сумеют тебя…
– …перевербовать?
– Да, тогда ты меня в тех краях больше не увидишь. Я ведь и здесь только благодаря тебе. И очень рад, что тебе пригодились доспехи Арианта, его луч и меч.
– Доспехи – нет, – ответил я честно. – Слишком уж они… архаичные. Я в них выглядел бы совсем идиотом. Или папуасом. Но лук – чудо! Да и меч хорош.
– Ариант, – повторил Тертуллиан с почтением в голосе. – Он всегда был великим… Да он и есть, герои не умирают. По-прежнему среди живущих, только незримы…
– И бестелесны, – ответил я скептически. – И не могут вмешиваться. И ни на что не воздействуют. Так?.. Это все равно, что умерли, а прах их развеян. По ветру или еще как-то.
Он покачал головой, из-за блеска и сияния я иногда не угадывал, где у него глаза, где брови или выступающие скулы.
– Ты не прав.
– Почему? – возразил я. – И почему только герои? Тогда уж и все-все люди точно так же витают среди живущих, но тоже незримы, ни во что не могут вмешиваться, даже если бы и захотели…
Он помолчал, с большой неохотой, это заметно, кивнул.
– Верно, – ответил он медленно. – К сожалению. Души всех населяют мир. Но я не зря сказал именно о героях. Простые люди жили, работали, существовали, ни к чему особенному не стремились. Да ты и сам знаешь. Души их тем более ни чему не стремятся. Но герои… Герои – люди особенные. На заре мира сражались с богами, очищали землю от чудовищ, а потом боролись со Злом среди людей, наказывали тиранов, сеяли Добро. И вот сейчас, когда, как ты правильно сказал, души всех витают в мире, однако только души героев следует принимать во внимание.
– Почему?
– Я же сказал, простые люди и при жизни не стремились ничего менять в мире. Пределом их забот было починить забор или удачно выдать дочь замуж. А герои… Герои и сейчас смотрят на мир, негодуют при виде растущего зла, но сами ничего сделать не могут. Однако же их мощь настолько сильна, что могут побудить живущих к свершениям. Правда, для этого надо, чтобы человек был к этому не просто предрасположен, но и готов. И тогда герой будет в состоянии помочь…
Он говорил и говорил, но странным образом эта теология укладывалась в рациональное объяснение – ведь в моем времени могли объяснить все просто с хлестаковской легкостью! – мы все привлекаем в помощь изречения великих, чтоб укрепить свою позицию в споре, на знаменах рисуем лики святых, Невского и Донского, учреждаем ордена Кутузова и Суворова, то и дело славим Куликовскую и Бородинскую битвы, взятие Берлина, спорим за киевских богатырей: наши они были, русские, или же, напротив, совсем украинские?
– Надеюсь, – пробормотал я, – ко мне под руку никто не лезет, ничего не нашептывает. Я сам выбираю!
Он кивнул, мне показалось, что слишком поспешно, я не сразу понял, что Тертуллиан из деликатности не стал тыкать носом в очевидное: никто из нас не свободен абсолютно, всех строят по линейке услышанные с детства песни, сказки, а потом – новости из газет, случаи на работе, увиденное в кино или на троллейбусной остановке. Даже когда голосуем «против всех» или вообще игнорируем выборы, то и в этом наш выбор.
– К сожалению, – сказал он, – человек выбирает все время. Даже, когда он простой римский солдат, что повинуется беспрекословно легату. И потому, дескать, невиновен! Увы, Ричард, виновен…
– Да понимаю, – отрезал я. – И у солдата есть выбор. Это мы уже проходили. Никто ни от преступлений, ни от грехов освободить не может.
Он развел огромными руками из плазменного огня. По стенам пробежали сполохи.
– Ричард, Ричард… Опасно быть таким знающим.
– Знание – сила, – ответил я. – А почему опасно?
Он ухмыльнулся:
– Перестанешь браться за меч. Умные не любят этого дела.
У меня все вертелся вопрос: а каково быть существом из силовых или еще каких-то полей, энергочеловеком, но не рискнул, здесь мистики и веры может быть намного больше, чем науки. Понятно же, что любая наука человека сперва лечит, потом полностью избавляет от болезней, затем перестраивает его организм, начиная с простых трансплантаций органов и заканчивая переводом на внутриатомную основу… Но неужели у них наука ушла так недалеко?.. Или это нащупали где-то в один из последних Периодов, когда восстанавливали крохи былой мощи?
Тертуллиан передвинулся в сторону. Я уж подумал, что решил показаться и другим, однако свет разом померк, комната погрузилась в чадящую полутьму. Глаза медленно привыкали к слабому красноватому свету факелов, я пытался понять, зачем же он появлялся, осталось чувство, что это одна из косвенных проповедей, когда старается натолкнуть на «путь истинный» или же отвернуть от пути пагубного.
– Спать, – сказал я себе заплетающимся от усталости голосом.
Глава 9
Проснулся от звона кузнечных молотов, кузнецы у меня и оружейники – во всяком случае, двое из них – настоящие мастера, они полностью перешли на подгонку трофейных доспехов по фигурам моих воинов. Натужно мычит корова, прямо под окном растявкалась собачонка, а тут еще солнечный луч бьет в глаза, как Алан копьем дракона.
Кровать вздохнула то ли с облегчением, то ли сожалеюще, я сполз, кряхтя, некоторое время разминал спину, в ребрах колет, ноги распухли, ступни красные, как будто только что вытащил из тазика с горячей водой.
Явился Тюрингем, мои доспехи начищены, блестят, ремни смазаны, сам горит рвением и жаждой поскорее навесить на меня всю сбрую перевязей, двойных поясов, а также чтобы я непременно подцепил ножны с легендарным мечом Арианта, набор ножей, да чтоб еще и лук, тулу со стрелами…
Я вздохнул, постоял, пока он навешивал, сцепливал, затягивал пряжки, соединял, еще раз вздохнул, уже чувствуя как грудные мышцы приподнимают кожаные пластины легкой брони.
– Все-все, благодарю. Пойдем вниз, пора завтракать.
Он сказал почтительно:
– А не проще ли подавать вам прямо в покои?
– Люблю общаться с народом, – пояснил я.
– Но рыцарей можно допустить и к вам в покои…
– Рыцари – не народ, – объяснил я. – Рыцари – это прослойка между классами. Вроде интеллигенции, но, слава богу, не интеллигенция.
Он благочестиво перекрестился при упоминании Господа, сказал, что да, это прекрасно, и мы пошли вниз.
Горгона в той же агрессивной позе, чудовища на перилах лестницы как будто поменялись местами, некоторые сбежали вовсе, но их места заняли звери совсем уж жутковатые. Женщина с мечом слегка расслабилась, откинулась назад всем корпусом, на губах играет мечтательно-мстительная улыбка.
В нижнем зале за столом только Алан, Зигфрид, виконт Теодерих. Зигфрид с Аланом приканчивают кувшин вина, морды довольные, сытые. Завидев меня, все трое вскочили, отвесили по церемонному поклону, Зигфрид сразу же сказал настойчиво:
– Сэр Ричард, пора в путь! Неизвестно, какие помехи встретим на пути. Лучше приехать на сутки раньше, чем мчаться, нахлестывая и загоняя коней! А то и вовсе опоздать к началу!
– А что, – поинтересовался я, – не допустят?
Фрида и еще одна молодая женщина, что опускает голову так низко, что я не рассмотрел ее лица, поставили передо мной самое нежное мясо, что берегут именно для лорда, подали рыбу и сыр, хлеб, овощи.
– Допустить допустят, – объяснил Зигфрид, – но в начале бойцы проезжают перед королем, а герольды выкрикивают их имена и заслуги. Сразу видно, кто чем силен.
– Ага, это чтоб кого вызывать, а чей щит лучше обойти?
Он ухмыльнулся:
– Это тоже. Там есть такие, которых побить невозможно.
Я покачал головой:
– Скоро выступим. Ты же сам рассчитал, что на поездку уйдет две недели.
Теодерих смотрел несчастными глазами, спорить не осмеливался, он здесь младший по рангу. Я посмотрел на него, на Зигфрида с Аланом, сказал неожиданно:
– А вообще-то, Зигфрид, ты чего решил, что поедешь со мной именно ты?
Он вскинулся:
– А кто же?
– Ты, – сказал я, – мой самый доверенный рыцарь. На кого мне еще оставлять оборону замка в мое отсутствие?
– Гунтер, – выпалил он. – Тем более что он уже рыцарь.
– Гунтер – прекрасный воин, – согласился я. – Но не все его считают рыцарем, к тому же он сам себя чувствует неуверенно в рыцарячьей шкуре. И не все лорды сочтут его равным для переговоров. Тут как раз нужен рыцарь, чье происхождение ни у кого не вызывает сомнений! Словом, рядом с Гунтером, как начальником стражи и сенешалем, должен быть и рыцарь – настоящий, с длинным, как у макаки, хвостом предков, гордый и хвастливый…