Он явно собирался возразить, а то и отправить со мной охрану, однако я свистнул Псу и послал Зайчика в галоп, так что ветер заревел в ушах, стоянка стремительно отдалилась. Лишь тогда я шепнул Зайчику насчет помедленнее, серая полоса под копытами превратилась в быстро убегающую землю.
Я всматривался во все глаза, вслушивался во всю мочь. В отряде с постоянными разговорами, вопросами и просто болтовней ни на чем не удается сосредоточиться и постараться услышать больше, чем слышим обычно, видеть больше, чем дано для обыденной жизни. Ведь, фокусируя на чем-то взгляд и рассматривая в мельчайших подробностях какого-нибудь жучка на дереве за сто шагов, я становлюсь уязвимым для любого, кто подойдет сзади, сбоку или даже спереди.
Когда я вслушиваюсь в нечто очень тихое, я перестаю слышать другие звуки, это естественно. Вон как по-разному прислушиваются кони – у них уши сразу на макушке, и коровы, что поворачивают голову к источнику звука и растопыривают по сторонам лопухи. Дело в том, что коровам неинтересно, что происходит вдали, их мир возле хлева, потому их интересуют оттенки близких звуков, потому уши врастопырку, а вот кони привыкли к простору, им нужны не столько тонкости звука, а его источник, направление и расстояние.
Словом, я могу и по-лошажьи, и по-коровьи, но с этим, как с порцией крови в теле человека, что не может обслуживать два мозга одновременно.
В тишине копыта стучат звонко, дорога каменистая, справа и слева высятся старые горы, а пугающий Хребет Поднебесный приближается с каждым днем. Я попытался посмотреть на него «телескопически», но безрезультатно. Все равно что смотреть на звезды в телескоп: чем телескоп мощнее, тем звезды выглядят мельче. Зато в горах, мимо которых идет шагом конь, жуткие дыры с правильными краями, остатки дорог. Не одну сотню лет добывали руду, вывозили, а то и плавили здесь же, если вон те развалины остатки древних плавилен… То ли выбрали всю, то ли войны и разорение края заставили прервать промысел…
Пока конь шел мимо, высоко задирая морду от расшалившегося Пса, я не отрывал настороженного взгляда от черных дыр, а ладонь подрагивает в готовности на рукояти молота. Чудится или в самом деле из недр горы веет холодным нерассуждающим злом? Что за звери нашли приют под каменными сводами?
Гора ушла в сторону, открывая грозное закатное небо с забрызганным кровью небосклоном. В глаза блеснуло, в небе странная сверкающая щель, словно щель в небосводе заварили узким швом и теперь он горит нестерпимым блеском под закатным солнцем…
В следующий миг я сообразил, что вижу храм, уцелевший от Седьмой эпохи. Его изображение показывал маг Рихтер из Амальфи. Как исполинская стальная спица, вырастает он из сплошной каменной плиты и, пронизывая облака, уходит к небесам. Немыслимо выстроить такое, чтобы не упало под собственной тяжестью, но каким-то образом простояло тысячи лет! К тому же говорят, что в Седьмой эпохе уже не оставалось могучих колдунов, самые могучие были в первых. Но как, не понимаю, как все это создано, что за кирпич, что крепче металла? Или это не кирпич?
Сердце колотится так сильно, что горящие щеки могут поджечь воздух. Я не отрывал от храма зачарованных глаз и не сразу услышал, что конь начинает недовольно фыркать, а Пес обеспокоенно скачет из стороны в сторону.
В лицо пахнуло горячим сухим воздухом, впереди в сотне шагов ровная каменистая поверхность обрывается, словно отрезанная тупым ножом. Дальше – пугающая пустота с дрожащим воздухом, а противоположный берег ущелья не ближе чем в полумиле. Я напряг зрение, в слоеном пироге светлые и красные полосы отложений, разлом наверняка идет через все эпохи, начиная с нашей кайнозойской и заканчивая в магме, недаром же воздух накален… Еще на той стороне беспорядочное нагромождение камней и скал, словно здесь все ссыпалось, а на ту сторону исполинский лемех звездного плуга вывернул часть грунта.
Пес попрыгал на краю, рассерженно гавкнул с обрыва вниз. Я подавил импульс слезть и посмотреть, что там, далеко ли дно, свистнул. Пес удивленно оглянулся.
– В другой раз, – объяснил я. – Еще успеешь заглянуть… Не отставай!
Я не успел повернуть коня, движение на той стороне привлекло внимание. Я торопливо сощурился, сузил поле зрения и, как в окуляре подзорной трубы, рассмотрел скалу из желтого камня. Отчетливо виден темный грот, там появилась женщина, одета чуть ли не в гимнастическое трико, остановилась, раскинув руки, застыла, и сразу же с двух сторон на ее ладони опустились крупные летучие мыши.
Я прищурился сильнее, показалось, что не летучие мыши вовсе, а крохотные драконы. Появилось еще трое летунов. Один снизился и сел на плечо, тут же принялся дергать ее за ухо, а двое описывают круги над гротом.
Вздохнув, я подавил импульс подать коня назад для разбега. Не стоит так уж наглеть, я хоть посильнее и вооружен получше любого из нашей команды… думаю, что лучше, но остальные здесь как рыбы в воде, а я даже не знаю, какого дерева бояться и какие травы нужно обходить десятой дорогой.
– Мы свое еще возьмем, – сказал я доверительно коню и Псу. – Мы все немножко чужие здесь, верно?..
Зайчик чуть повернул голову. Я перехватил взгляд, в котором, готов поклясться, уловил сочувствие. Пес подбежал и, встав передними лапами на конский бок, лизнул мне руку.
– Мы побываем на той стороне, – пообещал я. – Не сейчас, но побываем. И увидим, где изюминка зарыта!.. А сейчас возвращаемся. По крайней мере здесь дорога еще свободна.
Конский круп подо мной словно бы нагрелся сильнее, затем в лицо ударил ветер. Я ухватился крепче, похлопал Зайчика по шее, призывая сбавить скорость, а то сердце остановится. Он тут же сбавил, да так резко, что я ткнулся лицом в конскую гриву.
– Ну ты и свинья, – сказал я обвиняюще, – с такими шуточками я могу вылететь через лобовое стекло!.. Еще раз так сделаешь, заведу привязные ремни. И подушку безопасности.
Далеко позади показался стремительно приближающийся черный ком. Пес догнал, рассерженно ухватил торжествующего Зайчика за ногу с такой злостью, что тот виновато ржанул, подпрыгнул, извиняясь, что оставил его так далеко позади.
Дальше поехали шагом, я внимательно всматривался вперед и в стороны, стараясь уловить шорох, запахи или хоть что-то, что выдаст затаившихся людей. Все еще поражает это несоответствие: древние старые горы, буквально седые, дряхлые, рассыпающиеся, и молодые, с острыми гранями, только что рожденные, еще почти не остывшие, возникшие в глубинах земли и поднявшиеся на поверхность, проломив непрочную земную кору.
Еще дважды или трижды на обратном пути попадались нагромождения камней. Сперва я их вовсе не заметил, а вот следующие упорядочены в приземистое здание часовни. Как я понял, здесь церкви и часовни не просто места, чтобы помолиться, но и форпосты Церкви против сил Юга. Так что часовен намного больше, чем даже в Риме.
Часовня слепо смотрит выбитыми окнами. И так невзрачная из-за серого камня, она стала зеленой от множества трав, вцепившихся в щели, а на куполе ухитрилось вырасти даже крохотное жалкое деревцо. Тяжелые глыбы сдвинулись, вздыбились, приподнятые растущими корнями, деревцо выказывает немалую силу и цепкость, что вообще-то свойственно жизни.
Я оглядел испачканный аналой, побитые стены. Справа статуя святого, могучая и величественная, старик с высоким челом. Таким у нас принято изображать Бога, хотя умному известно, что Бога изображать нельзя, он не имеет образа, так что это кто-то из святых. Святые были людьми, как и Христос, их можно рисовать, высекать в камне, чеканить на металле.
Металл удивительно крепок: как ни колотили по статуе, уцелело даже лицо, хотя вон следы боевых топоров и молотов. Разочарованные разбойники или кто бы ни был разрисовали лицо мудреца синей краской. Но этим запятнали разве что себя, ставши похожими на шкодливых школьников, что в учебниках анатомии подрисовывают женским и мужским фигурам недостающие детали.
Я огляделся, поднял с пола тряпку и попробовал вытереть лицо статуи. К моему удивлению, краска стерлась легко, одним движением. Лицо статуи заблестело, словно только что из мастерской. Шрамы и вмятины на металле сгладились, поверхность засияла.
Встревоженный, не люблю необьяснимого, я поспешно отбросил тряпку, попятился и торопливо выбрался наружу. Все-таки привычнее, когда создают долго и трудно, а портят в одно мгновение, но чтобы наоборот…
Снаружи треск и хруст, будто работает небольшая камнедробилка: Зайчик с аппетитом грызет придорожный камень. Хоть его и создали, как сказал класторг, а не просто вот так взял и родился, но все-таки живое: жрет с удовольствием. Я уже заметил, что гранит любит больше, чем песчаник, а железо просто обожает. КПД у него стопроцентное: еще не видел, чтобы ронял каштаны.
– Зайчик, – подозвал я, – а где Пес?.. Бобик!.. Бобик!
В лесу затрещало, показался Пес, громадный и веселый, вид вечного щенка, пронесся через кустарник, как танк с крыльями. Я поспешно прислонился к стене, Пес прыгнул на грудь и, как я ни пытался увернуться, ухитрился лизнуть в лицо.
– Возвращаемся, – объяснил я. – Не отставай. Кто знает, вдруг след потеряешь?
Пес склонил голову, рожа очень выразительная, оттенков больше, чем у шоумена центрального телевидения, посмотрел с укором. Я вскочил в седло, Зайчик пошел ровным галопом. При всем географическом идиотизме, когда не знаю, с какой стороны у меня восток, с какой запад, а про юг и север вообще молчу, я запомнил раздвоенную гору, у подножия которой расположился мой лагерь. А Зайчик и Пес и без моей подсказки понеслись наперегонки.
Из-под копыт выскакивают мелкие звери и выпархивают птицы, иной раз уже после того, как мы промчимся. Пес, что несся впереди, вдруг замедлил бег, повернул голову, оглянулся. Там далеко небольшая тропка, то ли звериная, то ли протоптанная троллями. Спинами к широченному коричневому дереву, ствол в три обхвата, стоят двое: полуобнаженная рослая женщина и некто в монашеском одеянии с мешком у ног и длинным посохом в руке. Лицо рассмотреть не могу, зловещая синеватая маска с торчащими, как у рыси ушами, закрывает от лба до подбородка.