– Зато верное, – сказал я веско. – Проверенное.
Я пригнулся и прошел под стеной, прислушиваясь к каждому шороху. Боудеррия двигалась сзади, я все-таки сумел убедить, что самое важное – защищать мою спину, там я беспомощен, ну якобы беспомощен, женщин все-таки можно убедить в чем угодно, особенно если убеждает такой орел…
– Все-таки охрана есть, – сказала она с напряжением.
– Да разве это охрана? – спросил я. – Крестьяне… У них только и надежды пырнуть внезапно ножом в бок. Желательно, из темноты…
Я вытащил меч, прошел пару шагов и резко ткнул его в стену. Там треснуло, посыпались изразцы, человек выпал, зажимая ладонями рану на животе, задергался в корчах.
Я спросил с удивлением:
– Как?! Вы не читали Пикассо?
Боудеррия догнала меня возле выхода, я прислушался, но не сунулся в приглашающе приоткрытую дверь, знаем эти шуточки, придержал и Боудеррию, о дурах надо заботиться особенно нежно, с ними жить интереснее.
– Там кто-то есть?
– Прислушайся, – посоветовал я. – Слышишь, как сопят? Как ты, когда мечтаешь меня прибить. Нет, мы не они. Пусть сидят, а мы пойдем другим путем. Нам они зачем? То ли дело – Тиларет.
– А вы знаете, где он?
– Примерно, – ответил я. – Он главный, значит, должен находиться в самом важном месте.
– А где самое важное?
– Разберемся, – пообещал я. – Хоть это и чужой муравейник, но как-то тетрамориумы ориентируются в лабиринтах кремотогастеров? А мы что, глупее?.. А если и глупее, то не слишком уж критично. Хотя глупой это тебе можно, ты красивая, а вот мне надо бы умным, хотя дуракам жить легче…
Она шла за мной, злая, как кобра, ловила комплименты, но какие-то они странные, да еще и красивой обозвал, за это и в спину за оскорбление можно, или хотя бы ниже спины, но это будет выглядеть, как мятеж, все-таки сюзерен, а мы в походе, дисциплина должна быть, а все обиды и недовольства оставить до завершения…
Я все чаще останавливался, прислушивался. Боудеррия всякий раз тыкалась мне в спину, я наконец прорычал:
– Нарочно, да?
Она прошипела:
– С чего бы?
– Стараешься выглядеть беспомощной дурочкой, – сказал я обвиняюще. – Замедли шаг. Скоро его гнездо.
– Он сидит в гнезде?
– Да, – огрызнулся я. – На яйцах.
Она озадаченно умолкла, люблю этих людей, я на их фоне хоть и свинья, зато какая же умная, хитрая, далеко заглядывающая, расчетливая, заботливая, неутомимая, а как же иначе, это же мои люди, мои существа, мой огород, о нем забочусь и все в нем оберегаю…
А сорняки выпалываю, добавил уже другим тоном. Мой огород должен быть чистым… по возможности.
Боудеррия на ходу провела пальцем по стене, лицо приняло нехарактерное для воительницы озадаченное выражение.
– Странный камень…
– Это не камень, – сказал я.
– Металл?
– И не металл.
– А что? Не глина же…
– Металлокерамика, – предположил я. – Тугоплавкость камня, пластичность металла… Стоп! Ничего не трогай!
Она в испуге отдернула руку. В том месте, где вела пальцем, за нами устремилась огненная змейка, оставляя в камне вдавленные багровые знаки. Одни подпрыгивали и зависали выше, другие опускались, а пара странных завитушек вообще отделилась от стены и зависла в воздухе, нереально объемная.
– Колдовство, – прошептала она.
– Оно самое, – согласился я. – Но разгадывать не изволим. Думаю, Тиларет уже пробовал не раз. Теперь поумнел и тратит время на другую ерунду.
Она оглядывалась на огненные знаки, пока выступ стены не скрыл их от нас.
– На какую?
– Другую, – повторил я твердо и уверенно. – Мы все тратим время и жизни на ерунду, если честно. Но кто признается?
Я прошел мимо распятого на стене скелета, не удостоив вниманием, но Боудеррия остановилась, я оглянулся в нетерпении. Со скелетом в самом деле что-то не так, вроде бы человеческий, только очень огромный и с толстыми костями, руки длинные с вывернутыми суставами, ноги тоже в норме, разве что голова больше смахивает на козью, а еще рога…
Боудеррия остановилась, губы что-то шепчут, а глаза бросают быстрые злые взгляды по сторонам. Я подошел, потрогал рога, по телу прошел трепет. Рога настоящие, растут прямо из черепа, а я было решил, что скелет составлен из разных животных.
– Боже милостивый, – проговорил я с трудом и перекрестился, – что за хрень это?..
– Дьявол, – проговорила она с убеждением, зубы ее лязгали так, что могла бы прокусить стальной нагрудник, если бы я уговорил ее надеть. – Самый настоящий…
– И дал себя распять? – спросил я с сомнением.
– А если ради насмешки над Иисусом? – спросила она. – От дьявола ожидать можно всего.
– Не больше, – сказал я мрачно, – чем от людей. Бедолаги…
– Кто?
– А те несчастные, – сказал я, – кто пытался вот так получить магическую мощь. Жертвоприношения, поклонение дьяволу, сатанинские пляски, оргии…
– А что, – спросила она с недоверием, – разве и оргиями можно что-то получить?
– Конечно, – подтвердил я. – Я вообще-то сам видел тех, кто за участие в оргиях получал повышения, льготы, премии… Но в данном случае все не так меркантильно, здесь гордый вызов небу, значит, должно понравиться Тьме. Вполне объяснимо.
Она наморщила нос.
– Я не верю, что можно оргиями… Сэр Ричард, не смотрите на меня так!.
– А как я смотрю?
– Как будто, – отрезала она, – вы уже закончили с верховным магом!
Я посерьезнел.
– Ты права. Как присутствие женщины расслабляет… Это не оскорбление, Боудеррия, поверь! Это ближе к некоему комплименту. Думаю, до Тиларета уже донесся этот грохот.
– Он выйдет навстречу?
– Вряд ли… Но свою ближайшую стражу выслать может…
Глава 12
Стена, мимо которой идем, со стеклянным звоном рассыпалась, на нас прыгнули люди в кольчугах и с мечами в руках. Я бешено завертелся, стараясь побыстрее войти в то странное состояние, когда все замедляется, кроме меня самого, бил кулаками и локтями, сбрасывал с себя вцепившиеся руки, наконец выдернул меч, клинок страшно сверкнул на мгновение и тут же окрасился кровью.
Боудеррия дралась в двух шагах, я видел, как пошатнулась, в правой груди появилось четырехгранное оперение стальной стрелы. Она вскрикнула от боли, но прыгнула вперед, мечи жутко заблистали, двух разбросало, как сухие листья ветром, третий успел вскинуть над головой щит, однако меч воительницы страшно блеснул у его живота. Он выронил щит, ухватился обеими руками за брюхо, удерживая выпадающие внутренности.
Я заорал:
– Сзади!.. Держись, иду!
Она круто развернулась, успела парировать удар, однако второй в кольчуге и с кривым мечом вонзил ей клинок в живот. Я стоптал двух последних передо мной, в мгновение ока оказался возле них. Оба не успели поднять оружие, как мой меч двумя ударами рассек одному голову, другому вспорол грудную клетку так, что видно было трепыхающееся в ужасе сердце.
Боудеррия слабо улыбнулась, закашлялась, кровь хлынула изо рта. Ноги ее подогнулись, она рухнула на колени, я подхватил ее и уложил на спину.
– Ну вот и… – проговорила она слабо, кровь некрасиво хлынула изо рта, – и все…
– Размечталась, – ответил я сварливо, – я еще на тебе поезжу!.. И землю вспашу до самого моря!.. Лежи спокойно…
Она вскрикнула, когда я безжалостно потянул на себя стальную стрелу. Наконечник не пожелал выходить, я быстро и безжалостно продвинул его дальше, и так видно, что навылет, быстро перевернул ее на бок, обломил оперение, ухватил со спины скользкое от крови жало и безжалостно рванул на себя.
Боудеррия вскрикнула, дернулась, но другая моя рука прижимает ей лоб, я снова уложил на спину.
Она что-то прошептала сквозь зубы.
– Да, – ответил я, – ты права: такой я гад, грубый и жестокий… Молчи-молчи, я и так знаю, куда меня посылаешь и что обещаешь…
Я срезал ремни, удерживающие пластинки кожаных доспехов, одна грудь залита кровью, в ней ужасающая дыра, вторая часто вздымается, словно в ужасе, что и ее ждет такое же.
Я опустил вторую ладонь на раненую грудь, холодок чувствуется, но и то благодаря возросшей чувствительности, зато Боудеррия вскоре перестала стонать, на бледных щеках проступил слабый румянец.
– Колдовство? – прошептала она слабо, почти по-женски. – Я чувствую себя намного лучше.
Я покачал головой.
– Нет.
– А что?
– Ты не поверишь, – ответил я честно. – Правду говоря, сам не очень-то верю, было бы слишком лестно, а у нас принято хвастаться, какие мы все говно… Но у церкви свои мерки для греха и святости. Не буду с ними спорить, пока… пока это в мою пользу.
Она с трудом сдвинула мою ладонь со своей пышной груди. Кровавая рана уже почти затянулась, во всей красе цветет безобразный бугристый шрам в виде сизо-багровых валиков. В середке еще не успело затянуться, валики идут вздутыми лучами, повторяя наконечник арбалетной стрелы.
– Это даже красиво, – сказал я бодро. – А как живот? Даже не чувствуешь?
В ее глазах отразился ужас.
– Что живот… Я обезображена…
– Ты же воин, – ободрил я. – Амазонки так и вовсе эти вторичные половые срезали, чтобы не мешались в бою. На животе, уверен, никакой дыры.
В ее светло-голубых глазах блеснула влага, я виновато вздохнул, видя, как там начали собираться озера чистейших слез.
– Это так ужасно…
– Разве ты ходишь с обнаженной грудью? – спросил я. – Или ходишь где-то тайком?.. Но перед жадными мужскими взглядами? Нет? Тогда чего, не понял?.. Все хорошо, ты жива. А шрамы только украшают… ага, ну, в смысле, да. Если ты воин.
Она слабо покачала головой.
– Это ужасно. Лучше умереть…
Я подумал, предложил буднично:
– Вообще-то могу попытаться убрать. Если, конечно, хочешь избавиться от так украшающих боевых шрамов.
Ее глаза широко распахнулись, но пара слез все же сорвались, прорвав запруду, и побежали по впалым щекам, оставляя блестящие мокрые дорожки.
– Это… шутка?
– Я мог бы попытаться, – сказал я, – но мне надо доверие пациента. Желательно, полное.