Она сказала просяще:
— Если и есть разница, ты ее не заметишь.
— Я настолько туп? — спросил я. — Или нечувствителен?
— Нет-нет, — сказала она торопливо, — разница ничтожна.
— Ну, — протянул я, — не знаю, надо будет сравнить.
Она вскрикнула:
— Только не сейчас, хорошо?
Я удивился:
— А что изменится?
— Я устала, — сказала она, — измучилась, от меня дурно пахнет. И вкус испортился. Вот если отдохну…
— Я вообще-то некапризный, — заявил я гордо. — Самцы не перебирают. Мы о высоком думаем. И куда ушли мамонты.
Она произнесла уверенно, почти с апломбом:
— Потом жалеть будешь.
Я подумал, поскреб когтем голову. Звук получился похожим, как если бы точильным камнем размером с плиту провели по гигантскому лезвию меча. Она побледнела, вздрогнула и плотнее прижалась к каменному полу, но выражение лица оставалось хитрым и упрямым.
— Тогда подождем, — сказал я, решив, что напугана достаточно. — Отдыхай. Есть хочешь?
Она зябко передернула плечами, приподнялась и села, доказывая, что осваивается очень быстро.
— Нет!.. Ни за что!.. А что, у тебя и еда есть?
— Нет, — признался я. — Это не мое гнездо, здесь я… пролетом. Я гордая птица, всегда в пути и всегда с песней. Хочешь, спою? Ладно, пока не буду. Зато могу что-нибудь принести. Пару коров хватит?
— Даже пару?
— Могу три, — сказал я. — Хотя не за раз. А может, и смогу. Просто не пробовал. Я интеллектуал, а не работник.
Она все больше распускала напряженное тело, из глаз постепенно выветривается панический ужас. Даже слишком быстро, мне такое не нравится. Женщина да убоится мужа. В смысле, мужчины.
— Спасибо, — сказала она торопливо, — но мне в самом деле ничего не надо. Огня здесь нет, а сырое есть не буду.
— Люди едят и сырое, — заметил я.
— Я озверела не настолько.
— Ладно, — сказал я, — что-нибудь придумаю. Я вообще люблю придумывать. Мы, драконы, великие придумыватели… Такое напридумываем! Потом неделю земля горит.
Она вздрогнула, обхватила руками плечи. Красные волосы падают на лицо, красивое лицо сильной и волевой женщины, широко расставленные серые глаза смотрят прямо и решительно, такую невозможно представить себе кокетничающей или жеманничающей…
— Да уж, — произнесла она негромко, — вы такие…
Я не понял, сказала это в отношении драконов или вообще нас, самцов, мы же в самом деле такие, у нас лихость ценится выше ума, а благоразумие — что-то вроде позорящей нас сыпи на лице.
Пещера достаточно просторная, я могу делать шагов по пять от стены до стены, у основания одной выбивается ключик, пробегает два шага и снова ныряет под стену.
На вкус вода показалась просто божественной, я сообразил, что давно не пил, а лететь так долго по солнцепеку с ношей в лапах — недолго и тепловой удар схватить.
— Хороша, — прохрипел я довольно. — Можешь пить… Бить не буду.
Она ответила негодующим взглядом. Я отвернулся, при следующем вылете нужно взять с собой и оставить на дороге вблизи любого города или села. Здесь, похоже, несколько иные нравы… Вообще-то в любом обществе незамужняя девушка не может выходить за пределы дома без сопровождения старших женщин, строгих и проверенных. В этом мире хоть и строгая мораль, но в любом королевстве все делается так, чтобы не возникало даже сомнений в целомудренности дочерей.
У замужних прав побольше, однако и они обычно передвигаются в сопровождении служанки или помощницы: дел много, нужно успевать держать в порядке и дом, и хозяйство. Правда, благородные дамы и без того не покидают замки, так что не чувствуют утеснения прав, а в самом поместье обычно хватает места для прогулок, можно разбить даже сад. Если есть время и свободные руки…
У варваров, может быть, нравы чуть свободнее, но не слишком. К примеру, в их войске я не видел женщин, так что нет и речи о равноправии… Кентавры, огры и тролли были, а женщины — нет. Впрочем, это больше говорит о том, что в их обществе с трудностями и без женщин справляются…
Легкое движение заставило быстро повернуть голову. Девушка, моментально вскочив, бросилась через пещеру к сторону первой щели. Я чувствовал, что успеваю перехватить, но нарочито задержался, а ее легкое платье мелькнуло и пропало в темноте.
Раздраженно рыкнув, я подошел ближе. Пещера невелика, девушка прижалась к противоположной стене, на лице ужас, но даже сейчас нет паники, а смотрит так, будто выбирает место, куда двинуть хотя бы кулаком. Я измерил глубину пещеры взглядом, при желании лапой могу дотянуться в любой конец.
Я прорычал:
— Вы…ле…зай…
Она потрясенно молчала, я видел по ее напряженному лицу, что никак не может сообразить, как держаться с чудовищем, которое разговаривает вполне понятно и, возможно, даже разумно.
После долгой паузы она спросила злым голосом:
— Зачем?
— Чтобы съесть тебя, — объяснил я. — Мы же договорились! Что ты какая-то бестолковая?
Она ответила храбро:
— А я не хочу, чтобы ты меня съел!.. Я передумала.
— Это по-женски, — согласился я. — Передумала, забыла, не так поняла, не сообразила… Но в той норе все равно околеешь. Представляешь, в безобразной позе!
Она призадумалась на миг, но ответила с вызовом:
— Зато ты не съешь!
Я напомнил покровительственным тоном самца, что все видит и все понимает лучше в силу принадлежности к царствующему полу:
— Будешь умирать долго и в страшных корчах голода. А тут я съем быстро. Еще и буду похваливать, а то и нахваливать, если будет вкусно. Разве женщины не любят комплименты? Вылезай.
Она сказала быстро:
— Ты что, не видишь, какая я худая?
Я посопел и проговорил в тяжком раздумье:
— Это что же… тебя сперва откормить надо?
— Да, — ответила она торопливо. — Да! Тогда буду сочная и вкусная!
Я снова подумал, сказал в том же драконовском размышлизме:
— Да? Ну, хорошо… я принесу тебе, как уже говорил, корову. Или две… Сколько тебе надо? Может быть, три?
Она помотала головой:
— Одной хватит. Но еще лучше — козу. Помельче.
Я прорычал:
— Ладно. Сейчас принесу. Жди!.. Никуда не уходи.
На выходе из пещеры я оглянулся, она опасливо выглядывала из своего убежища. Глаза блестят, как у насмерть перепуганного зверька, который готов драться за жизнь до последнего вздоха.
Я прыгнул с уступа, расправил крылья и дважды облетел гору, осматривая ее как с той стороны, так и с боков. Больше щелей нет, но если бы эта красноволосая и отыскала ход на другую сторону, все равно везде обрывистая стена, спуститься просто немыслимо.
Солнце стоит в зените, мир затих в палящем зное, все живое прячется в тень. Среди желтых песков в жутком величии блещет цветным фаянсом некое сооружение, скорее всего — религиозного культа. Только храмы люди делают с такой любовью, надеждой и тщательностью, даже если сами живут в норах и землянках.
Оно даже не разрушено, лишь окна зияют пустотой, а купол рухнул, зато огромное здание уцелело, что и неудивительно, мы церкви тоже строим не только для отправления ритуалов, но и как самые надежные убежища. Когда вся деревня горит, а враги скачут на злых конях и отыскивают, кого бы еще изнасиловать или убить, народ обычно спасается в каменной церкви с прочными стенами.
За этим зданием открылась странная полоса пышной зелени, странная малой заселенностью, в то время как дальше на скудном и выжженном солнцем пространстве раскинулся целый город. За ним потянулась долина с серо-желтыми камнями, приплюснутые холмы, почти уже и не холмы, а далеко-далеко проступают древние слоистые горы, остатки некогда величественного хребта…
Кипарисы, что в Сен-Мари встречаются в виде отдельных деревьев, мелких и чахлых, здесь целыми рощами, высокие, даже величественные. Оливы тоже огромные, с толстыми раздутыми стволами и покрученными красиво ветвями, я так и вижу в их тени отдыхающих патриархов, узнаю в редких всадниках на осликах знакомые по рассказам отца Дитриха персонажи из Святого Писания.
С высоты рассмотрел, как на краю рощи, в густой тени пальм лежат, истомленные жарой, стройные газели, которых так любят сравнивать с женщинами. Или женщин с этими глупыми и боязливыми животными. Наверное, именно потому, что эти козы глупые и боязливые, такими бы мужчины хотели видеть женщин, чтобы на их фоне без всяких усилий смотреться умными, отважными и сильными.
Я подумал, что пора возвращаться, сделал полукруг и пошел на снижение. Газели тут же вскинули головы, проследили за моей траекторией, начали вскакивать по одной, передавая тревогу по цепочке, потом по кругу. Я приблизился достаточно близко, чтобы рассмотреть чистые девичьи глаза и эльфячьи уши, уже выпустил когти, готовясь ухватить самую неуклюжую, надо же помогать Дарвину с его отбором, но газели разом, как стая бабочек, прыснули в рощу под защиту деревьев.
Все-таки козу я вскоре поймал, но не утерпел, а сожрал, выплюнув только голову и копыта, хотя, если по правде, был соблазн их сжевать тоже. Чувствую, желудок переварил бы с легкостью. Интересное ощущение, когда вот так налетаешь сверху, как коршун, вонзаешь когти и прижимаешь всем телом к земле…
Небольшое стадо заприметил на опушке леса, дуры, тоже могли бы спастись бегством в чащу, но, сказано, козы, ринулись врассыпную. Авось, дескать, схватят не меня, ну прямо люди будущего.
Я присмотрел помоложе, обрушился, как камень, сразу свернул ей шею и взмыл в воздух. Впереди уже показалась гора, когда подумал, что это я сожрал сырую за милую душу, а женщине предлагать такое как-то неприлично, хотя женщина еще тот зверь, однако же надо соблюдать условности…
Поднявшись выше, раздраженно обозревал окрестности, пока не увидел в лесу пару засохших деревьев. У одного даже кора отвалилась пластами, стоит голое и абсолютно гладкое, словно обглоданная муравьями слоновая кость.
Козу пришлось опустить на землю, а пока ломал дерево, к ней пытались подобраться пара молодых волков. Я рыкнул, они умчались, а я, сломав наконец сушину, подхватил ее и животное и, нагруженный, как сытая пчела, полетел к пещере.