Я прорычал:
— Неплохо…
Она вздрогнула, напряглась.
— Проснулся? Ты спи, спи, ящерица.
— А ты мне горло перережешь? — спросил я, она напряглась, похоже, я угадал, потому распахнул пасть и захохотал: — Глупенькая, я пошутил… Меня зарезать невозможно. Моя смерть отделена от тела.
Она удивилась:
— Как это может быть?
Я прорычал лениво:
— Бессмертным быть нельзя. Но можно свое уязвимое место отделить от себя. Я, например, держу его вот в том камне…
Она проследила за моим указующим когтем, грустно улыбнулась.
— Ну да, ну да. Я, чтобы тебя обмануть, должна украсить тот камень цветами и гирляндами, чтобы ты поверил, что я поверила. На самом же деле твоя смерть находится на дальнем диком острове в море, где спрятана в сундук, а тот на дереве…
Я сказал с уважением:
— Умная девочка. Откуда ты это знаешь? Впрочем, неважно. Главное, чтобы не делала глупостей. А то твоя неудачная попытка меня зарезать разбудит во мне зверя, и я тебя сожру на месте. С туфлями… Как хорошо пахнет! Похоже, у твоих родителей не так уж много слуг?
Она сразу ощетинилась, лицо напряглось.
— Мой отец умрет с горя!
— Он сам тебя отдал, — напомнил я.
— Его заставили, — сказала она с заблестевшими глазами. — Сказали, что он нарушил закон, взяв с собой в переход через пустыню женщину. И хотя он брал меня с собой и раньше, но тогда ты не попадался на дороге, мерзкий монстр!.. А сейчас все решили, что ты послан в наказание за попрание святых законов…
— Каких именно?
Она отмахнулась.
— Всегда можно что-то найти, если нужно.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Она вздрогнула, спросила настороженно:
— А тебе зачем?
Я прорычал угрожающе:
— Женщина, откуда в тебе столько вопросов? Имена почему придуманы такими вот умными, как я, драконами? Для удобства. Раз уж я тебя не съем… сегодня, то лучше тебя называть как-то иначе, чем «Эй ты!».
Она проговорила неуверенно:
— Мириам.
— Настоящее имя? — спросил я.
Она огрызнулась:
— А почему нет?
— Да как-то боишься его называть, — заметил я. — Воровка, наверное?.. Тебя не ищут за кражу нижнего белья короля?
Она переспросила:
— Что такое нижнее белье?
Я махнул лапой, когти скрежетнули по полу, оставляя мелкие искорки.
— Господи, опять вопрос… Ладно, пусть будет Мириам. Все-таки лучше, чем «Эй ты!» и «Женщина!». Вообще-то даже хорошее имя. Древнее и красивое. Ты лопай, лопай!.. Откармливайся. Я худых не люблю. Мы все любим полненьких, хоть на худых и оглядываемся. Ты где вообще-то живешь?
Она снова непонятно почему насторожилась, подобралась, на лице четко проступила враждебность.
— А тебе зачем?
Я шумно вздохнул, по пещере прокатился ветер, а угли из костра разметало по пещере. Мириам сперва отшатнулась в испуге, но когда поняла, что я еще не нападаю, кинулась сгребать угли обратно в кучу, словно вот сейчас вся каменная пещера вспыхнет жарким огнем, и мы все сгорим в жутких корчах и с жалобными криками.
— Женщина, — сказал я со скукой, — ты точно не скрываешься за кражу или другие непотребные, судя по твоему виду, деяния?
— Нет…
— Тогда почему такие вопросы?
— В Иглеазе, — ответила она.
— Это где?
Она махнула рукой:
— В той стороне. Маленький такой городок, даже не городок, а так, поселение, зато на перекрестке дорог перед Большой Пустыней.
Я кивнул, в следующий полет посмотрю, где этот Иглеаз. Относить эту отважную дочь степей придется глубокой ночью. Правда, есть небольшая, но серьезная загвоздка…
Мириам спросила внезапно:
— А у тебя есть имя?
— Имя? — удивился я. — Есть… А зачем тебе?
— А как к тебе обращаться? Просто дракон? Или ящерица? Рептиль?..
Я подумал, кивнул:
— Да, конечно. Зови меня Шумилом. Это… подходит.
Она чуточку улыбнулась.
— Ну вот и хорошо. Шумил — вполне для крупного рептиля. Итак, Шумил, что ты планируешь дальше?
Я подумал, почесал голову.
— Ну, раз мы с тобой договорились пока не есть тебя…
— …а сперва откормить, — подхватила она, видя, что я запнулся, — вы, рептилии, как и все мужчины, предпочитаете упитанных, хоть и засматриваетесь на худеньких, то ты будешь мне носить много хорошей еды…
— …пока ты не сбежишь, — прервал я. — Думаешь, не понимаю? Нет уж, никуда ты не сбежишь…. Даже если бы могла.
Она вскинула голову и посмотрела мне в страшные глаза прямо и с вызовом.
— Почему?
— Люди побоятся тебя принять обратно, — сказал я. — Логика проста: лучше отдать тебя одну, чем следом явится разгневанный дракон и сожрет всех, а остальных просто убьет, разорвет, сожжет…
Она слабо пискнула:
— Разве ты обманут? Ты сам меня не съел.
— Сразу, — уточнил я. — Не съел сразу. Но вообще мы договорились съесть тебя чуть позже. Откормленную. А если сбежишь, люди испугаются, что дракон явится мстить.
Она помолчала, затем я услышал тяжелый вздох.
— Гадкая ты рептилия… но людей знаешь. Они такие. Схватят, свяжут и снова отдадут тебе. На муки.
— Какие муки? — возразил я. — Я тебя сразу же и съем. Даже худую.
— Подавишься, — буркнула она.
— Проверим? — предложил я.
В ответ она швырнула через щель в меня увесистым камнем.
— Сильная женщина, — сказал я с одобрением.
— А ты гад чешуйчатый!
— Да, — согласился я горделиво и выгнул шею, чтобы полюбоваться на свое великолепное тело с высоким, блестящим алмазными иглами гребнем, ровными плитками брони на спине, переходящей в крупную чешую на боках и мелкую — на брюхе. — Ты молодец, все время восторгаешься, какой я замечательный красавец. Я это люблю.
Она озадаченно промолчала.
Итак, зовут ее Мириам, она единственная дочь проводника караванов. Он уже сорок лет водит их через пустыни, прямо Моисей, но вчера случилось страшное: были потеряны два бурдюка с водой, что вообще-то пустяки, но когда у единственного на всем пути родника расположился огромный дракон, все поняли, что погибнут, если повернут назад, но так же погибнут, если попытаются достичь ближайшего, но вообще-то далекого города, с их ничтожными запасами воды.
— Богатые караванщики, — сказала она потухшим голосом, — во всем обвинили моего отца.
— У сильного всегда бессильный виноват, — сказал я, почесал голову и сказал гордо: — Сам придумал. Ну, почти. Здесь.
Она сказала потерянно:
— Как будто он мог знать, что на дороге вдруг появится дракон!
— Красавец и умница, — вставил я. — И в знак дикого восторга мне подарили тебя. Это же так понятно!
Она бросила на меня злой взгляд.
— Что ты за…
— Не отвлекайся, — сказал я благожелательно, — потом расскажешь, какой я замечательный. Что было дальше?
Она тяжело вздохнула.
— Отец оправдывался, как мог, но они велели схватить меня и отдать чудовищу… в надежде, что тот взамен даст приблизиться к воде. Так и получилось. Думаю, они счастливы. Но отец мой может не пережить такого тяжкого горя…
Я ощутил сильнейший укол совести, о таком повороте как-то не думал.
— А чего ты потащилась с отцом? — спросил я грубо. — Это неженское дело.
Она пожала плечами:
— У бедных многое из неженского становится женским. Я сильная, отцу была нужна моя помощь. Да и сама не люблю сидеть на месте.
— Это заметно, — проворчал я.
Она вскинула брови.
— Что?
— Что не любишь сидеть дома, — пояснил я, — и ждать, когда тебя кто-то возьмет замуж. Но что делать, мир таков. Женщина должна сидеть дома и сопеть в тряпочку.
Она возразила с негодованием:
— Я не такая!
— Да вижу, вижу… Не трудно в мужском мире?
Она с самым независимым видом покачала головой.
— Зато интересно. Я не люблю сидеть сложа руки. А у мужчин всегда есть работа, есть занятия.
Она сидела ровно, спина прямая, взгляд гордый, уже позабыв, что я и есть то самое чудовище, нельзя все время жить в страхе, хотя некоторые люди живут, но такие и живут недолго, и существование их назвать жизнью трудно.
— Отважная ты, — признал я. — Вылезай, что мы разговариваем через порог?
— А что, у драконов это плохая примета?
— Мы в приметы не верим, — сообщил я. Подумал, уточнил: — Приметы — для слабых.
Она посмотрела с удивлением, покачала головой.
— У людей тоже только слабые верят в приметы… А ты откуда такое знаешь?
Я широко зевнув, показав огромную пасть и длинные, как ножи, острые зубы.
— Да как-то сожрал одного… — сообщил я небрежно, — философа. Теперь вот маюсь.
Она зябко поежилась.
— Ужасно. Но так можно стать самым умным на свете!
Я прорычал недовольно:
— Вот-вот. А кому это надо? От ума одно горе и много неприятностей. Потому стараюсь мужчин не жрать, вдруг попадется умный? Другое дело — женщины. Все дуры, это хорошо. К тому же дуры вкуснее.
Она подумала, сказала решительно:
— Вообще-то я умная.
— Не бреши, — сказал я равнодушно.
— Почему это я вру?
— Красивая, — сказал я.
Она удивленно вскинула брови.
— Ну и что?
— Значит, — объяснил я, — дура. У вас либо умная, либо красивая. А раз красивая…
Она посмотрела на меня с недоверием.
— Я?.. Никто мне такого не говорил.
— Я говорю.
Она некоторое время смотрела на мою морду, в мои ящеричьи глаза, наконец взгляд ее потух.
— Да, — проговорила она надломленным голосом, — если на взгляд рептилии с крыльями, то да, наверное…
Я зевнул и сказал с удовлетворением:
— Ну вот и доказательство, что дура. Только круглая, просто круглейшая дура не видит, что ты красивая… так что давай откармливайся побыстрее. Скоро есть тебя будем.
Она умолкла, глядя на меня озадаченно, а я снова закрыл глаза. Плечи все еще ноют, это от повторных сетов полета выделяется молочная кислота. Мышцы растут и укрепляются, но растут не во время тренировки, как думают дураки, а во время отдыха, так что я лежал, прислушиваясь к блаженному ощущению ремонта во всем теле, когда крохотные бригады укрепляют мышцы и сухожилия, смазывают суставы, расширяют каналы связи по нервам.