Но все равно само слово «каравелла» вызывает некие радостные и даже праздничные ассоциации, уж не знаю, почему. А вот «шхуна» — нет. Шхуна — это что-то пропахшее рыбой, некое транспортное судно для мелких перевозок, а также для рыбной ловли, а ведь именно в шхуны превратились каравеллы, когда им улучшили оснастку, в смысле заменили треугольные паруса на трапециевидные, а также чуть улучшили обводы корпуса.
То есть шхуны — это улучшенные каравеллы, надо же…
За дверью послышались голоса, вошел отец Дитрих в сопровождении массивного помощника, выше его на целую голову.
Я радостно улыбнулся ему и продолжал:
— Вот отец Дитрих подтвердит, что сам Господь повелел Ною построить ковчег в триста локтей в длину, пятьдесят в ширину и тридцать в вышину. А еще он указал, как с помощью переборок сделать его непотопляемым и не дать раздавить воде, ибо вода, знаете ли, давит… И вообще, дал весьма подробные и ценные указания, как и что. Если нужны инженерные подробности, отец Дитрих расскажет, он про потоп все знает, будто сам там был. Потом один мудрый ученый монах по имени Исаак Ньютон подсчитал, что объемное водоизмещение ковчега равнялось двадцати тысячам реестровых тонн… Ну да ладно, это я забрался куда-то в сторону, с мудрецами моего типа это сплошь и рядом, мы такие все из себя отвлекаемые, но вывод все равно ясен. Не так ли?
Они смотрели несколько обалдело, только Гамерлинг, то ли самый смелый, то ли обесстрашнившийся от прибавки к его имени приставки «сэр», спросил тупенько:
— Не… Другим ясно, конечно, они мудрые, а мне вот…
— Абисняю, — сказал я, — хотя в другое время бы за такое на кол, но сейчас мы с вами все инженеры, бить не буду. Господь нам сам лично подсказал, веля построить именно такой ковчег… что подсказал?
Он переспросил опасливо:
— Что… что подсказал?
— Что мы должны, — сказал я веско, — строить настоящие морские исполины!
Гамерлинг сказал торопливо:
— Да, ваша светлость, истинно!
— И морские, — сказал я, — и океанские.
Отец Дитрих смотрел на меня с глубоким сочувствием и покачивал головой.
Я жестом велел всем продолжать обсуждение, а сам подошел к великому инквизитору и сел рядом. В его глубоко посаженных глазах я увидел глубокую тревогу.
— Отец Дитрих? — сказал я вопросительным тоном.
Он тяжело вздохнул.
— А не сломишь спину, сын мой? У тебя столько начатых дел, а ты хватаешься за новое?
— Это как раз и есть самое старое, — сказал я с убеждением, какого давно не чувствовал. — Я издавна стремился на Юг. Но сперва, как дурак, думал там найти спасение, а теперь понимаю, что спасение мы должны, просто обязаны, принести туда!
Он посмотрел на меня в сомнении, в мудрых глазах инквизитора я снова увидел неясную тревогу.
— Я попросил Рим прислать нам еще священников, — произнес он со вздохом. — Меня просят вернуться в Зорр, там что-то началось недоброе, но… сын мой, ты такую гору стараешься поднять! Тебе одному не осилить.
— Знаю, — ответил я. — Но если надо? Вы же тоже разрываетесь между Геннегау и Тарасконом?
Он вздохнул.
— Еще и в Гандерсгейме нужно побывать, сын мой. Крещение варваров и приведение их в лоно Церкви — важнейшая задача. Ее бы выполнить, а твоя душа уже сражается на Юге?
— Хотя и уверяем на всех перекрестках, — сказал я, — что готовимся к борьбе с пиратами, но император, думаю, не такой дурак.
Он спросил негромко:
— А что, флот не для борьбы с пиратами?
— Для борьбы, — согласился я. — Но если побьем их… не «если», а когда побьем, то не пустим же все корабли на дно?
Он произнес еще тише:
— Может быть, не так уж и уверять всех? А то, когда слишком громко, и дурак поймет, что говорим неправду.
— Мы не кривим душой, — уточнил я, — пираты — первая задача, но император понимает, что меч куют не для того, чтобы держать в ножнах. А с таким флотом уже проще пересечь океан… Готовы ли там к такой неожиданности?
— Главное, — напомнил он, — готовы ли мы. Кроме огромного и сильного флота, сын мой, мы и сами должны быть чисты душами и помыслами, тогда дьявол будет бессилен нам повредить.
В зал вошел в сопровождении богато одетых вельмож низкорослый и невероятно широкий в плечах мужчина в рыцарских доспехах. Я перехватил гордый взгляд, у герцога Дюренгарда осанка и движения никому не дадут забыть, что он — знатнейшего рода.
Он приблизился, учтиво поклонился и застыл. Я поприветствовал его доброжелательно:
— Ваша светлость…
Он выпрямился и ответил, как эхо:
— Ваша светлость!
— Рад вас видеть в здравии, — сказал я. — Надеюсь, и ваш дед, благороднейший сэр Гаррет, чувствует себя… хорошо.
Отец Дитрих поднялся, благословил герцога и удалился, а герцог пристально смотрел мне в глаза.
— В ту первую нашу встречу, — произнес он чеканным голосом полководца, — он сказал после вашего ухода, что наш мир переменится. Я не поверил, но теперь скажу, мой дед снова прав, а я снова ошибался… Я счастлив, ваша светлость, что город Тараскон, который является моим владением… пусть и не в полной мере, стал центром внимания всего королевства!
Я кивнул.
— От рабочих слышал, вы оказываете всяческую помощь?
— Какая в моих силах, — ответил он. — Мне просто лестно, что это в моих родовых землях. Никогда еще в Сен-Мари не было флота! Теперь, верю, будет…
— Спасибо, ваша светлость, — сказал я. — Буду и дальше рассчитывать на ваше содействие. Жаль, не могу насладиться вашим обществом, вынужден прямо сейчас мчаться в столицу. Увы, у всех у нас обязанности!
— А у эрцгерцога, — произнес он со странной интонацией, — их больше, чем у кого-либо. Ваша светлость, я просто настаиваю, чтобы вы взяли мой эскорт! Нельзя лицу с высоким титулом появляться где-либо в одиночку. Это не просто умаление достоинства и, уж простите, может вызвать панику… Сэр Вильгельм! Берите знатнейших рыцарей и проводите сэра Ричарда, майордома Сен-Мари, маркграфа Гандерсгейма и эрцгерцога архипелага Рейнольдса… в Геннегау!
Распоряжался он властно и уверенно, ни секунды не сомневаясь, что поступает правильно, а я спорить ни в коей мере не стану.
Ко мне приблизился и преклонил колено красиво и пышно одетый молодой рыцарь.
— Вильгельм Вейтлинг, — представился он, — из рода Карагардов. Счастлив услужить вашей светлости.
Я наклонил голову, подумал и предупредил:
— Но я выступаю прямо сейчас! Как видите, я уже в походном.
Герцог бросил взгляд на сэра Вильгельма, тот бегом бросился к выходу. Герцог любезно проводил меня, а когда мы вышли во двор, сказочно разодетые в яркие праздничные цвета рыцари уже поспешно забирались в седла укрытых по самые глаза яркими попонами коней. Точнее, укрытых с головами, только для глаз и ушей оставлены отверстия, зато над лбом каждого красуется небольшой султанчик из крашеных перьев. Думаю, прицепили бы и большой, но тогда всадник не увидит, куда его повезет конь.
Глава 9
Мчались конным отрядом с развевающимися знаменами, что казалось мне нелепым совсем недолго, мол, руки заняты, но очень скоро понял, что даже у меня шелест трепещущего шелка вызывает некий странный подъем. Если знамя вот так трепещет над головой или просто рядом, то мы как бы сильнее, круче, бесстрашнее, а враг — слабее, мельче и противнее. И хотя у него тоже какие-то цветные тряпки на палках, даже расшитые золотом, но все равно мы лучше, с нами Бог, и как доказательство его присутствия — эти вот хлопающие по ветру полотнища…
Рядом мчится сэр Трайон Эдвардс, молодой еще и розовощекий рыцарь, глаза горят восторгом и счастьем.
— Ваша светлость, — крикнул он на скаку, — а правда, что при вашем дворе собраны самые-самые красивые девушки королевства?
Я покосился на его юное лицо с блестящими глазами. Юный виконт наверняка уже в мечтах ходит перед ними павлином, рассыпает комплименты.
— Может быть, — ответил я, — но я их не собирал.
— Но как-то же собрались?.. Вообще-то это вы, ваша светлость, должны выбирать, кому из провинциальных красоток быть фрейлинами при дворе и служить королеве.
Я напомнил сухо:
— У меня нет королевы.
— В данном случае, — поправил он себя, — королеве турниров. Народу тонкости неважны, они хотят видеть красивую женщину рядом с вами, а еще, чтоб ее окружали красивые незамужние девушки!
Арбогастр на скаку время от времени косит на меня недоумевающим глазом, Бобик вообще извелся с этой черепашьей скоростью, ловил всех зверей, что попадаются по дороге и совал в руки перепуганному и одновременно осчастливленному сэру Вильгельму.
Я наконец сказал со вздохом:
— Простите, дорогой сэр, мне очень приятно общество таких верных нашему делу людей, но… возвращайтесь в порт. Или сразу к герцогу.
Он вскрикнул непонимающе:
— Ваша светлость! Но почему…
— Тороплюсь, — объяснил я, — меня съедает злое нетерпенье. Все так медленно, все так черепашисто…
Арбогастр уловил разрешение, с первого же скачка перешел в карьер, оставив отряд сэра Вильгельма далеко позади, а когда те скрылись из виду, пошел ураганно, когда в смазанные полосы сливаются не только мелькающие мимо леса и рощи, но и сама земля под конскими копытами становится серой от частой смены травы, земли, камней, песка и глины.
И лишь когда на горизонте появилась невысокая, но солидная гора из розового камня, издали похожая больше на свадебный торт, чем на стольный город Геннегау, арбогастр сбросил бег до галопа, и Бобик унесся вперед без нас.
Ветер уже не ревет, а только треплет волосы, город приближается. В свете утреннего солнца он издали похож на гору бело-розовой кружевной пены, вечно юный, хотя выстроен на руинах Оттарарка, а тот возвели на развалинах Пантисселя, однако при взгляде на Геннегау кажется, что его выстроил неделю назад один художник и по одному плану.
Арбогастр сбросил скорость, под копытами проскальзывает бесконечная равнина, а я рассматриваю с новым чувством город на возвышении, окольцованный тремя рядами высоких и толстых стен. В этом городе есть все для жизни как богатых, так и бедных, а в самом центре на вершине высится прекраснейший и огромный дворец из десятка зданий, кремовые шпили поднимаются к небу кокетливо и хаотично, потеряв изначальный смысл, а между высокими зданиями в довершение к дорожкам внизу перекинуты на большой высоте еще и ажурные мостики.