Он прошел и сел, лишь тогда сэр Жерар вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Священник остался сидеть тихий, как мышь, я закончил прорисовывать борт галеона по памяти, выделил жирной чертой жесткие шпангоуты и тогда лишь повернулся к отцу Павлу.
Мне он сразу показался похожим на церковную крысу, и хотя я этих церковных никогда не видел, но представляю именно такими: мелкими, сгорбленными, с бегающими глазками и нервными суетливыми движениями, злобными по самой натуре, когда все вокруг большие и сильные, обижают одним своим видом, преисполненным превосходства и пренебрежения, и в ответ можно лишь быстро укусить и спрятаться в норку.
Или, подумал я, за спину более сильного зверя.
— Отец Павел, — сказал я, — мне вас порекомендовал великий инквизитор отец Дитрих в качестве личного духовника и поверенного в некоторых делах. В миру ваше имя, если не ошибаюсь…
Я сделал намеренную паузу, он подсказал торопливо:
— Фридрих фон Фридрих, ваша светлость!
— Прекрасно звучит, — признал я. — Не буду спрашивать, почему вы сменили гордое рыцарское имя на менее звучное имя создателя христианства, меня интересует совсем другое. Мы многое делаем с запозданием, но не потому, что такие уж черепахи, просто в других делах мы продвинулись очень уж стремительно и далеко.
Он сказал быстро:
— Истинная правда, ваша светлость!
— Отставание кажущееся, — повторил я, — однако и его надо ликвидировать. А то в самом деле как-то не так, королевство уже наше с потрохами, усердно восстанавливаем веру в Христа, а во дворце все еще нет священника…
Он сказал торопливо:
— Вы паладин! Вы и воин, и священник…
— Верно, — согласился я, — я вот такой весь из себя, но сам всю работу не переделаю, я вообще-то ленивый, больше люблю смотреть, как другие работают и вообще трудятся. Нужен кто-то, кто принял бы часть ноши на себя, а лучше — всю, я же скромный, аки овца божья.
— Что я должен делать, ваша светлость?
— Перво-наперво, — ответил я, — нужно часть земель выделить монастырям, освободив их от любых налогов. Пусть изобретают порох или обучают народ грамоте, не заботясь о хлебе насущном.
— На свободных землях?
Я подумал, спросил удивленно:
— А что, в Сен-Мари могут быть свободные?.. Сэр Жерар покажет вам списки репрессированных, чьи земли еще не раздали моим орлам, их и можно изъять… на почти законных основаниях.
Он посмотрел на меня исподлобья.
— Ваша светлость, но это будет недостаточно обоснованно!
— А действия Бога должны быть обоснованны?
Он открыл рот и закрыл, потом наклонил голову.
— Простите, ваша светлость.
— Господь всегда прав, — сказал я внушительно, — хотя мне пока и непонятны Его замыслы… А вам?
Он вздрогнул, перекрестился.
— Господи, избавь меня от таких кощунственных мыслей!
— Вот и хорошо, — сказал я. — Действуйте. Заодно посмотрите, чтобы влияние Церкви усиливаюсь… без перегибов. Во дворце должен витать дух умеренного вольнодумства и фронды. Во-первых, с вольнодумцами общаться приятнее, они всегда дураки и бездельники, во-вторых, можно без помех наблюдать за оппозицией… Отец Павел?
Он поднялся, поклонился торопливо.
— Ваша светлость…
После обеда сэр Жерар заглянул на минутку и сообщил, что в Геннегау из Тараскона вернулся отец Дитрих.
— Отлично, — сказал я обрадованно, — вот уж по кому я скучаю и кого рад видеть просто так, даже без особого дела!
— Послать за ним?
Я покачал головой.
— Нет, однако можно сообщить, что моя светлость будет рада его видеть. Если у него там ничего не горит, то может и заглянуть ко мне. Если захочет.
Он улыбнулся, поклонился и пропал за дверью.
Вечером мы вчетвером: отец Дитрих, барон Альбрехт, сэр Растер и я сидели в моем кабинете за столом, накрытым совсем не картами. Сэр Растер деловито наполнял вином кубки, такое приятное дело не стал доверять слугам, одобрительно поглядывал на горы паштета из гусиной печенки, россыпь коричневых тушек скворцов, зажаренных в оливковом масле, но пришел в восторг, когда внесли огромного гуся, размером с откормленного кабана.
Отец Дитрих молитвенно сложил руки у груди.
— Благословение свое даруй нам через Господа и Иисуса Христа. Аминь.
— Аминь, — сказал я.
— Аминь, — поддержал барон Альбрехт.
Сэр Растер просто кивнул, не в силах выговорить слово, рот уже забит слюной при виде великолепного зажаренного гуся.
Отец Дитрих посмотрел на него с интересом:
— Сын мой, почему вы решили, что мне нужен полный кубок этого, без сомнения, замечательного вина?
Растер сказал многозначительно:
— Иногда человек за вином рассказывает то, что не выдаст ни под какими пытками, А вам есть что скрывать, святой отец?
Отец Дитрих пробормотал:
— Вообще-то инквизитор здесь я…
Сэр Растер сделал вид, что у него от ужаса дрожат руки, поспешно сел.
— Тогда наливайте себе сами.
— Святой отец, — сказал я, — наш новый священник, отец Павел, не слишком ли ревностен в вере и следовании обрядам? У нас таких зовут святошами.
Сэр Растер прогудел:
— Это как?
— Святоша, — объяснил я, — это тот, кто при неверующем короле сам был бы безбожником.
Отец Дитрих отпил вина, прикрыл глаза на миг, то ли отдыхая, то ли смакуя.
— Отец Павел, — сказал он наконец, — верный сын Церкви. Он учит прежде слушать Бога, а уже потом — короля.
— Он из рыцарского рода? — поинтересовался я.
— Он сам был рыцарем, — уточнил отец Дитрих. — Он говорил мне, что люди плачут над вымыслами поэтов, а на подлинные страдания взирают спокойно и равнодушно. Это и подтолкнуло его оставить меч…
— И заняться вымыслами? — спросил дотоле молчавший барон Альбрехт.
Отец Дитрих взглянул на него строго, я сказал поспешно:
— Святой отец, это барон Альбрехт, человек, от которого и капля воды не скроется в океане! Вы же знаете, для него укусить — это как мне меду хлебнуть.
— Благородный человек, — негромко произнес отец Дитрих, — говорит лишь о достоинствах ближнего, низкий — лишь о недостатках. И пусть оба лгут — первый идет на небо, второй — в преисподнюю.
Альбрехт сказал поспешно:
— Нет-нет, я хочу выбирать сам. Кстати, вчера в Геннегау прибыл великий магистр оккультных наук Адольф Фридрих, он обещает, что человеку будет дан выбор…
Отец Дитрих поморщился, я спросил в недоверии:
— Выбор в таком деле? Что-то он не так понял насчет выбора!
Сэр Растер пробурчал:
— Чем он великий?
— Может по руке предсказывать судьбу, — объяснил барон.
Отец Дитрих поморщился сильнее, а я пожал плечами.
— Еще Диоген говорил, что, когда смотрит на правителей, врачей или философов типа меня, он уверен, что человек — самое разумное из живых существ. Однако стоит взглянуть на прорицателей или людей, которые им верят, ему кажется, будто даже земные червяки умнее человека… Думаю, этого прорицателя нужно арестовать за что-нибудь, пусть барон Альбрехт придумает, а в тюрьме удавить втихую, чтобы не смущал народ. Как вы, отец Дитрих, думаете?
Он взглянул на меня исподлобья.
— Сын мой…
— Да, святой отец?
— Если без крови, — буркнул он тихо. — Церковь не любит убийств.
— Это не убийство, — сообщил я, — а лишение жизни.
— А-а-а, ну тогда другое дело.
Я повернулся к сэру Альбрехту.
— Видите? — спросил я торжественно. — У Церкви нет войск, нет острых мечей и длинных копий. Мы боремся только истиной, верой и правдой. Но, несмотря на отсутствие грубой силы, вера Христа проникает в самые глухие уголки и укореняется в сердцах!
— Ага, — сказал он и посмотрел на меня, как на мелкого жулика, что снова выигрывает крупную сумму, — тогда я пойду распоряжусь…
— Топайте, — разрешил я, — ах да, еще одна досадная мелочь… Подкиньте нашим лингвистам… ну, поэтам и бардам, мелкую задачку, но пообещайте большой денежный приз…
— Ваша светлость?
— Нужно заменить некоторые слова, — пояснил я, — в официальной и даже повседневной речи. Меня всегда коробила эта фальшь типа «потери в живой силе» или «сражение выиграно», «бой проигран», «войну выиграли»… Это не игра! Любая война — это не «потери в живой силе», а убитые люди, сожженные города и огромные потери для экономики. Кто говорит «войну выиграли» — тот военный преступник! Он не только оправдывает войну, но и ставит ее на уровень веселых развлечений. Мол, это же так здорово: убить десятки тысяч людей, сжечь их дома, изнасиловать женщин, вырубить их сады, насрать в их колодцы…
Отец Дитрих весь превратился в слух, барон кивал, запоминая, и только в честных глазах сэра Растера я видел растущее недоумение. Что-то непонятное лорд-эрцгерцог говорит, ведь в самом деле это так здорово: убить десятки тысяч людей, сжечь дома, изнасиловать женщин, вырубить сады, насрать в их колодцы…
— Какую премию? — спросил барон.
— Десять золотых, — сказал я.
— Ваша светлость, — воскликнул сэр Растер шокировано, — такие большие, просто огромные деньги!
— А если выражение удастся заменить, — добавил я, — победитель получит еще сто!.. Сэр Растер, не скулите, мне вообще-то насрать, что убьют десятки тысяч людёв и что-то там спалят, но такое развлекательное мероприятие притормозит экономику, а мне спад ни к чему, зато на подъеме выиграем тысячи, даже сотни тысяч золотых! И все можно прикарманить, хотя… зачем?
Он не понял, но сказал послушно:
— А-а, ну тогда да, наверное, ага, конечно…
Барон поднялся.
— Ладно, здесь все уже выпили, так что пойду и прямо сейчас пошлю в город глашатая.
— Прямо в гильдию актеров, — сказал я, — там еще барды, певцы, художники и прочие труженицы горизонтального промысла… пусть поборются за приз! Как полагаете, отец Дитрих?
Великий инквизитор поднял на меня взгляд внимательных глаз, на лице проступило сильнейшее удивление.
— Ваша светлость, — произнес он почтительно, — я бы сказал, что вы растете очень быстро. Я даже сомневался, предлагать ли вам именно отца Павла…