Возле двери моих покоев двое слуг и двое стражей в мою сторону не повели и глазом, но видят все и замечают все. Двери все-таки передо мной распахнули, я переступил порог и устало сбросил шляпу.
В предбаннике, так я молча назвал эту комнату, предшествующую собственно спальне, глазам больно от блеска золотого шитья на одеждах, массивных золотых цепей и широких золотых браслетов: не меньше десятка лордов уже ждут привычного и освященного веками ритуала, черт бы его побрал, прости. Господи, надо будет отменить этот обычай… объявив его языческим, в общем, подвести некую базу, а в христианстве можно найти все…
Сейчас эти важные и солидные люди тут же оказались рядом, один начал расстегивать мой камзол, другой снял золотую цепь, третий сопел и торопливо разбирался с узорной пряжкой пояса… Потом снимали сапоги, никогда не привыкну, что, как безрукого, раздевают перед сном, к тому же не слуги, а знатные лорды, но это считается почетной обязанностью, они допущены, дескать, доверенные, входящие…
Последними с моих пальцев стащили кольца, так называемые в обиходе «печатки», на каждом драгоценный камень с моими инициалами и гербом. Их уложили в особую шкатулочку и поставили на столик у моего изголовья, утром напялят обратно в том же порядке.
— Все, спасибо, — сказал я непререкаемым тоном. — Все свободны. Да-да, свободны!
Они поклонились и чинно пошли к дверям. Я полежал некоторое время, что-то не нравится здесь, какие-то перестановки, все о моем уюте заботятся, вон и решетки на окнах появились из четырехгранных прутьев кованого железа, это чтоб никто не проник к их лорду… А вот то, что я сам возжелаю выскользнуть неузнанным, не догадываются.
А если бы и догадались, то вряд ли восхотели бы, чтобы я неузнано бродил хотя бы даже по дворцу, не говоря уже о городе.
Моя охрана вооружена не только острыми копьями и мечами, но и всевозможными амулетами, позволяющими распознавать принявших чужие личины, потому я, перекинувшись в исчезника, долго прислушивался у двери, высматривая сквозь толщу деревянных досок, пока отойдут подальше, затем выскользнул и, ни к кому не приближаясь, прячась в темных нишах и за колоннами, начал долгий путь на крышу.
Буквально через десяток шагов увидел спины двух придворных, один — пожилой и очень солидный сэр Сильвестер Вильямс, лорд Нотрумба и земель в Иксонии, второй — сэр Дэвид Ньюманд, солидный с виду, но ничем не выделяющийся придворный.
Я вынужденно притормозил и услышал приглушенный голос сэра Сильвестера:
— В результате ареста и казней среди черномессианцев в руки герцога и майордома… а теперь еще и эрцгерцога… подумать только!.. пропали огромные средства.
— Да, мы тоже подсчитали, — прошептал сэр Дэвид.
— Логичнее было бы предположить, что растратит их на… гм… всяческие увеселения. При дворце и в городе.
Сэр Дэвид добавил:
— …и начнет щедро одаривать фавориток.
Сэр Сильвестер сказал мрачно:
— К сожалению, он не из той глины.
— Да, — согласился сэр Дэвид, — он из камня. Но и камень смягчается со временем и в благоприятных условиях. Или дает трещины. Сейчас, когда в его руках такая власть, почему бы ему не воспользоваться ею…
— …всласть?
— Да.
Сэр Сильвестер вздохнул, развел руками.
— Несмотря на молодость, наш майордом — старомодный дурак. Он верит в честь, слово, договоры, даже если те не подкреплены силой. Он верит в свое предназначение делать мир лучше. Конечно, это пройдет, но сколько на это уйдет лет? Боюсь, будет слишком поздно, когда он начнет взрослеть и видеть настоящую картину мира.
— Поздно? В каком смысле?
— Увлеченные люди, — сказал сэр Сильвестер, — если их объединить одной целью, могут перевернуть мир, еще не соображая, что этого делать нельзя. Он уже сумел одурманить молодых и горячих там, на той стороне Великого Хребта, затем непостижимо быстро ухитрился склонить на свою сторону самых безрассудных здесь…
— К несчастью, — добавил сэр Дэвид хмуро, — их оказалось что-то слишком много. Никогда не думал, что в нашем просвещенном и богатом Орифламме столько дураков!
— Зажрались, — сказал сэр Сильвестер с отвращением. — Острых ощущений захотелось. Молодежи нужен риск, иначе жизнь кажется чересчур скучной…
— У нас в год теперь по пять турниров!
— Да, — согласился сэр Сильвестер, — это отвлекало. Но когда появился этот сумасшедший с его такой же безумной армией, наши горячие головы ухватились за его идею завоевывать Гандерсгейм! А что будет дальше?
Сэр Дэвид спросил настороженно:
— Утверждаете, что будет что-то еще?
Сэр Сильвестер сказал сварливо:
— Я пока ничего не утверждаю. Так, предположения… Возможно, он осядет в Геннегау и начнет править, как король.
— А Кейдан?
— Ну вы же понимаете, Кейдан хоть и король, но власть у этого человека с Севера. А у нас легитимность пока что хромает. При желании он в состоянии объявить себя королем.
— Почему этого не делает?
Сэр Сильвестер помолчал, потом заговорил задумчиво:
— Видимо, опасается гнева императора. Хотя тот далеко, однако… никто не знает всех возможностей заокеанского правителя. И этот Ричард не дурак. Он догадывается, что императора раздражать слишком уж не стоит. Потому и.
— Потому и, — согласился сэр Дэвид. Он тяжело вздохнул. — Что ж, некоторое время еще выждем. Потом начнем раскачивать лодку. Пока не повернется в нужную сторону.
— Я уже начал, — сообщил сэр Сильвестер шепотом. — Даже среди этих армландцев хватает недовольных.
— Чем?
— Одни хотят более решительных действий со стороны эрцгерцога, другие, напротив, желали бы осесть в наших южных благодатных землях и наслаждаться жизнью… Конечно, нам нужно опираться на последних. Но и первых использовать бы как-то…
Сэр Дэвид предупредил:
— Только осторожнее! Несмотря на свои желания, не совпадающие со стремлениями эрцгерцога, они все верны ему беспредельно. И, не задумываясь, отдадут за него жизнь.
— Учту, учту…
Они отдалились, тихонько беседуя, навстречу начали попадаться люди, и я не решился последовать сзади, чтобы не быть обнаруженным, хотя моя незримность уже, так сказать, высокой степени, однако береженого бог бережет, я отстал и продолжил перебежками и с долгими затаиваниями путь на крышу.
Глава 2
Сердце стучит тревожно. Как же здорово было на корабле, когда врага видишь издали, а здесь улыбается и кланяется каждый. Но кто из них искренен, а кто приготовил нож?
За это время вечерний воздух незаметно перетек в ночной, стал чище, но такой же пряный, настоянный на запахах цветов сада, травы, пыли, женских притираний, издалека доносятся бодрые голоса ночных сторожей, то справа, то слева. Уверен, перекликаются чаще, чем в те дни, когда ужасный майордом отсутствует в столице.
Небо закрыто тучами, там еще темнее, чем на земле, здесь хоть изредка горят факелы, а в окнах лишь слабый свет за плотными шторами. На западе недобро вспыхивает широкой полосой малиновое пламя, где-то далеко за горизонтом гроза…
Я отпихнулся растопыренными лапами, крылья расправил только на миг и сразу же толчками погнал себя вертикально вверх, удаляясь от опасного ночного скопления домов, а там наверху, чуточку успокоившись, настороженно прощупывал жизнь внизу на предмет опасности.
Отсюда город красив даже в ночи, безопасен и выглядит спящим, хотя, конечно, не спят, кроме ночных сторожей, всякое ворье, ненасытные охотники до чужих жен да всякие заговорщики…
С высоты заметил крохотную фигурку, что вышла из городских ворот и медленно ковыляет к лесу, что совсем близко. Насторожившись, снизился, рассмотрел старуху, идет медленно, тяжело, при каждом шаге опираясь на клюку.
Чертова ведьма, мелькнуло в голове. Сейчас как раз полнолуние. Созревают самые ядовитые травы. Сварит что-то гадостное, во всей округе начнет болеть и дохнуть скот, а ей в радость, такие вот ненавидят все живое, самим уже все обрыдло, при виде счастливых и молодых их прям перекореживает…
Она вошла в лес, я опустился неслышно следом и неуклюже пошел следом, волоча крылья. В лесу совсем темно, старуха то и дело натыкалась на деревья, однажды охнула, провалившись в кротовую кучу, сказала раздраженно:
— Да чего я, дура, боюсь?.. Умирать же пришла, а каждого пня шарахаюсь… да вот тут прям и сяду. Не умру сама, так дикие звери разорвут…
Она в самом деле села под деревом, прижавшись к нему спиной, и опустила голову на грудь.
Я поколебался, не совсем вроде бы ведьма, хотя вид страшный, эти седые космы и крючковатый нос напугают кого угодно, а дети за такой каргой будут бегать и бросаться камнями и грязью.
Она сидела и не двигалась, я перевел дыхание и вышел из-за дерева. Шарик света выскользнул из моих крючковатых пальцев с перепонками, поплыл вперед и остановился перед нами.
— Ответствуй, — сказал я грозным голосом, — как ты посмела, дщерь, даже думать о таком страшном грехе, как самоубийство?
Женщина испуганно вскинула голову, но шарик света мешает рассмотреть того, кто разговаривает с нею, ее голос задрожал, когда она возопила:
— Кто ты, ангел небесный?
— Тебе того знать не надобно, — ответил я грозно. — А вот то, что самоубийцы идут в ад, ты и сама знаешь. И как ты посмела?
Она прошептала:
— Господин… Моя жизнь в тягость всем в семье. Дети уже выросли, я только чужой хлеб ем, им меня попрекают… зажилась я, господин…
— Только Господь, — сказал я страшным голосом, — определяет, кому сколько жить. Только Господь дает нам жизнь, только он и волен отбирать!.. А ты, существо, решила поставить себя выше Господа Нашего?
Она упала на колени, ткнулась лбом в землю.
— Прости, прости! Согрешила, дьявол попутал!
— Возвращайся, — велел я. — Живи, пока сам Господь не призовет к себе. Любой человек может быть полезен… и должон им быть.
Она торопливо поднялась, кряхтя и охая, ухватилась за дерево и стояла, жадно хватая ртом воздух. Ее суковатая палка лежит у ног, но, похоже, если она наклонится за нею, то подниматься будет до утра.