Когда возвращались, спускаясь по косогору узкой тропкой, внизу клубился туман, впереди четко прорисовывался холм с огромным черным замком, что плывет в ползущих внизу облаках. Свет падает с той стороны, и крепость кажется плоской черной декорацией на фоне быстро бегущих белых облаков и белесого неба.
Пять высоких башен смотрят в небо, накрытые остроконечными колпаками, края обрывистые, а у подножия холма торчат из тумана верхушки сосен.
Граф покосился на мое напряженное лицо.
– Не узнаете?
– Это же Альтенбаумбург? – пробормотал я.
– Он, – подтвердил граф. – Я сам долго не признавал, когда ехал с этой стороны. Не знаю, что за злое колдовство, отсюда замок какой-то не такой.
– Аберрация света, – объяснил я. – Не обращайте внимания.
– Это не колдовство?
– Нет, вовсе нет. У Господа нашего чувство юмора проявилось не только в том, что создал людей.
Со стен нас завидели издали, граф только поднял ко рту рог, намереваясь протрубить мощно и звонко, как ворота дрогнули и пошли в стороны.
Наверху блеснула красным в заходящем солнце булатнотелая фигура начальника гарнизона. Он помахал нам издали, потом исчез, а когда мы проехали в ворота, встретил уже во дворе.
Я соскочил на землю, конюхи перехватили повод. Бобик сразу же ринулся в сторону кухни.
Паньоль отдал салют, осведомился почтительно:
– Обороноспособность, ваша светлость?
– Вкупе с экономикой, – согласился я. – Крепкая экономика – крепкая обороноспособность. Почему вон тот у вас без шлема?
Паньоль даже не оглянулся, ответил четко:
– Оружейник сейчас приклепывает боковые пластины.
– А-а, – сказал я, – это хорошо. А то я подумал, вольнодумцы… Шлем носить надо! Он формирует голову.
Он остался раздумывать над глубокой мыслью сюзерена, а мы с графом вошли в донжон. В холле шум, навстречу вывалился ошалелый слуга, трясет окровавленной кистью руки. За его спиной мечутся, как вспугнутые куры, люди и челядь, вскрикивают, ахают, всплескивают руками, как птицы крыльями.
Я вломился в зал, ко мне подбежал встревоженный Томас Кемпбелл, отвесил низкий поклон.
– Ваша светлость…
– Что стряслось? – потребовал я.
– Барон Гедвиг…
– Заболел?
– Хуже… Сейчас у него, слава Богу, отобрали меч, связывают.
У меня вырвалось:
– Господи, что с ним? Обезумел?
– Не совсем. Но…
– Подробности, – потребовал я. – Это мои люди, я за них в ответе… в какой-то мере. Барон показался мне таким скромным и сдержанным!
Вообще-то для меня юный барон навсегда останется тем, кто первым из здешних принес мне клятву верности, а еще с ним проделала часть пути некая леди под видом его оруженосца, а потом исчезла.
Кемпбелл вздохнул скорбно.
– Эта скромность его и подвела.
– Как?
– Молод, ваша светлость, – объяснил он. – Жил в своем замке с родителями, выехал в свет вот только-только… Еще неопытен. Можно сказать, в этом замке впервые попал в столь блистательное общество знатных и благородных рыцарей…
– Хорошо-хорошо, – прервал я. – В чем его буйство?
– Хочет броситься на меч, – ответил он скорбно, но, как мне показалось, достаточно равнодушно, – пришлось забрать у него и все кинжалы.
– Из-за чего?
Он посмотрел на меня, развел руками.
– Вы не поверите, ваша светлость… но он напился.
Я переспросил тупо:
– Напился? И это все?
– Все.
– И что, – спросил я непонимающе, – нарушил какой-то обет? Например, не пить, пока не убьет троих гандерсгеймцев?
Он покачал головой:
– Нет, просто напился в кругу старших рыцарей. Но им ничего, бывалые, а его развезло. Орал похабные песни, порывался плясать, потом его стошнило прямо за столом… Когда пришел в себя, ну, вы представляете…
Я сказал резко:
– Где он? Ведите.
Он поклонился.
– Сейчас приведем.
– Да не его, а меня к нему!
Он поспешил к дальней двери в соседний зал.
– Ваша светлость, прошу вас…
Барон отыскался не в зале, а в грязном и пыльном чулане. Его спеленали так туго, что не шевельнет и пальцем, а еще и привязали, растянув за руки и ноги, как паука, к спинкам ложа. Бледный и несчастный, он смотрел в потолок, лицо резко исхудавшее, под глазами синие круги, что и понятно – в помещении резкий кислый запах рвоты, но пол мокро блестит, только что вытерли.
Я остановился над ним, он поспешно опустил веки, на бледных щеках слабая краска сильнейшего стыда.
– Сэр Гедвиг, – сказал я осторожно, – вы напрасно… нет, не напрасно, это я уж чересчур… но вы слишком строго себя казните за то весьма неприятное… Все, что вы натворили, было вызвано неумеренным возлиянием, а это такая коварная штука…. никто из нас не избежал сей гнусной ловушки…
Он простонал, не открывая глаз:
– Ваша светлость, прошу вас… оставьте меня…
Я покачал головой.
– Сэр Гедвиг, это даже правильно, что все мы прошли через стыд и позор неумеренного питья хотя бы однажды. Господь сам подталкивает нас к этому, чтобы могли затем с пониманием и снисхождением отнестись к тем достойным уважения людям, кто вот так же переберет лишнего…
Он прошептал:
– Как я мог…
– Это были не вы, – сказал я мягко, – а та свинья, что живет в каждом из нас и которую мы обязались не выпускать, чтобы оставаться людьми. Но Господь посылает нам испытания, чтобы помнили об этом грязном звере внутри нас, смиряли, заталкивали сапогами вглубь, ибо омерзителен его облик, а последствия его свобод постыдны и плачевны… Однако, сэр Гедвиг, я бывал в вашей шкуре, поверьте! Напивался до скотского состояния, не в силах отказать тем, кто меня подбадривал и подзадоривал, гореть им за это в огне и лизать раскаленные сковороды… И потому я вас понимаю. И… прощаю. Это были не вы, сэр Гедвиг.
Он прошептал едва слышно:
– Это был я.
– Даже возьму на себя смелость сказать, – продолжил я, – через это испытание должен пройти всякий из нас. Это не больше, чем испытание. Господь испытывает нас не только в бою, сэр Гедвиг. Каждый день – испытание!
Он проговорил с трудом:
– Я не выдержал… я должен умереть…
– Хорошо, – согласился я. – За это вы умрете. Но не здесь. Отправитесь на праведную и угодную Господу войну в Гандерсгейм, там и погибнете. Но я накладываю на вас епитимью, как паладин, облаченный доверием церкви, прежде убить десять сильнейших воинов из той безбожной страны!.. Только так вы можете искупить свою слабость. Принимаете?
Он прошептал после короткого молчания:
– Да…
Я обернулся к дверям:
– Развязать барона Уроншида и вернуть ему меч!
Со двора доносится ржание коней, топот, сильные мужские голоса. Лорд Морган Гриммельсдэн, который из клана Горных Рыцарей, властно распоряжается, кому куда и кого за что, это прибыли его люди, часть – вассалы, часть – вольнонаемные.
Я посмотрел с веранды, рыцари Вестготии дождались наконец-то возможности поучаствовать в священной и справедливой освободительной войне, где можно захватить большие богатства и получить в управление просто огромные земли с покоренным населением. По крайней мере сейчас говорят именно об этом, слышу по обрывкам разговоров, уже знаю наизусть все обороты, гиперболы и метафоры.
За спиной послышались шаги Кемпбелла.
– Ваша светлость…
Я спросил, не поворачиваясь:
– Что у тебя?
– Прибыли старосты деревень…
– Хозяйственные вопросы, – сказал я нетерпеливо, – потом, потом. Сперва обороноспособность.
Все новоприбывшие почтительно преклонили колени, едва я показался из двери. Я кивнул высокомерно-доброжелательно, уже герцог, не какой-нибудь замухрышка маркграф, знаки внимания заметнее, надо привыкнуть.
Морган, веселый и взвинченный, подбежал ко мне, как поручик к маршалу, глаза блестят, рот до ушей.
– Двенадцать рыцарей, – отчеканил он, – и двадцать четыре тяжелых всадника!
– Хорошо, – признал я. – Все экипированы?
– Полностью!
– И готовы отправиться к побережью?
– Хоть сейчас, – заверил он.
Я осведомился:
– Даже отдыха не потребуется?
– В пути отдохнут, – сказал он бодро. – Дорога почти все время под уклон. Горят нетерпением, ваша светлость!
– Хорошо, – одобрил я важно, – это хорошо, да… Энтузиазм масс, да, весьма зело приемлем.
В ворота въехала роскошная повозка, украшенная серебром и золотом, окошко задернуто шелковой занавеской.
Граф Гатер посмотрел на коляску, перевел взгляд на Моргана, ухмыльнулся и пошел от нас, напевая что-то фривольное. Морган поглядывал в сторону коляски опасливо, вздохнул, лицо слегка омрачилось, а из груди вырвался глубокий вздох.
– Берегитесь, ваша светлость, – произнес он тихохонько, – к вам прибыла вторая ошибка Бога.
– Кто?
– Женщина, увы.
– Красивая?
– Очень.
– Тогда пусть, – ответил я. – Может быть, это не было ошибкой, а каким-то дальновидным замыслом Господа? Неисповедимы Его странные пути.
– Замыслом? – повторил он растерянно.
– Замысел в том, – пояснил я, – что Господь всем нам посылает испытания. Большие и маленькие. Иногда размером с гору, иногда – с комара. На кого рассчитывает больше, того испытывает по всей программе.
Слуги подбежали к повозке, один подставил скамеечку и склонил спину, другой медленно, словно занавес на премьере, открыл дверцу.
Сперва показалась сверкающая золотом туфля, чуть-чуть блеснула гладкой кожей щиколотка, а дальше долго шуршал и переливался всеми цветами ворох платьев, одетых одно на другое, так мне всегда кажется.
Наконец появилась молодая и ослепительно яркая женщина. Ее сразу же принялись поддерживать под руки все оказавшиеся вблизи рыцари.
Морган вздохнул снова.
– Значит, – спросил он упавшим голосом, – советуете отказаться от ее… прелестей?
– Это слишком легкий путь, – возразил я. – А вот не отказывайтесь!.. Но и не влезайте.
Женщина что-то спрашивала у слуг, Морган смотрел на нее с тоской, спросил несколько обалдело: