Я подумал, но ничего в голову не лезет, сдвинул плечами.
– Ладно, это неважно. Слушайте и дивитесь…
Дракончик разобрался с устройством уха, начал карабкаться на голову. Острые коготки впивались в кожу, я терпел, он наконец залез на макушку и смотрел оттуда, вид у меня нелепый, ну да ладно, я неторопливо рассказывал, стараясь ничего не пропускать. Граф все косился на ужасающую голову твари из Темного Мира, всякий раз вздрагивал, будто под холодным дождем, а щеки покрывались смертельной бледностью.
Бобик подобрал задние лапы для прыжка. Дракончик понял, торопливо взмахнул крыльями, шлепнув ими меня по голове. Его вскинуло к люстре, где он уселся среди свечей и продолжал рассматривать нас, свесив голову.
Для пущего эффекта я вообще не упомянул гончих Тьмы в числе серьезных противников, только небрежно сообщил, что на меня кинулось их множество. Пришлось побить тысячи этой мошкары, а одну штуку, как видите, захватил для трофея, а то что за коллекция в замке: то головы бедных оленей, то вепрюшек, то медведиков, все привычно, а вот такой чужеземный, даже чужемирный зверек все-таки любопытнее.
Я рассказывал бодро, даже самому противно, бахвальство какое-то, но мужчины не должны выказывать слабость, наконец спросил наигранно весело:
– И как вам?
Граф снова бросил испуганный взгляд на отрубленную голову.
– Как?.. Сэр Ричард! Это намного ужаснее, чем я думал!
– Значит, не видение, – сказал я с сарказмом, но чувствовал, что сарказм не слишком уместен, лицо графа чересчур перекошено, а в глазах ужас. – А то вы почти меня переубедили. Оно уже начало жрать меня, а я говорю себе: это видение, так доблестный граф Гатер сказал, щас перегрызет мне горло, я проснусь…
Он зябко передернул плечами, в глазах ужас продолжает расти. Вельва наконец пошевелилась, лицо тоже бледное, вытянувшееся, сказала просительно:
– Ваша светлость…
– Говори, – разрешил я.
– То, что вы рассказали, – сказала она слабым голосом, – просто ужасно. Голос с неба прислал меня не напрасно: мой отвар изгнал из вас яд Темного Мира, но не знаю, даст ли защиту дальше. И вообще не знаю, что делать и что вам сказать. Это ужасно, как видение, которого опасался граф, но намного ужаснее, если хотя бы частичка того мира попадет к нам.
– Что-то заразное? – спросил я. – А твой отвар?
Она сказала с отчаянием:
– Если сюда проникнет хоть одна тварь, за нею полезет такая жуть, что и представить нельзя. У нас просто нет от них защиты.
Сердце мое словно опустили в прорубь, я даже ощутил боль, но заставил себя мужественно улыбнуться и сказал наигранно бодро:
– Пока нет. Пока.
Гатер дернулся, спросил с надеждой:
– Ваша светлость…
– Утро вечера мудренее, – пояснил я.
Его лицо омрачилось.
– Ох, я уж думал, у вас что-то есть на примете. До утра, ваша светлость, нужно пережить еще грядущую ночь. Я верю Вельве, она мудрая. Я ее знаю давно.
– Переживем, – пообещал я, но сам ощутил, что бодрость слишком мыльнопузырная, – мы всю жизнь переживаем то одно, то другое, а в редкие минуты затишья готовимся… гм… переживать то новое, что ждет за углом… Еще вина?
– Если можно, – сказал он обреченно.
Я хотел создать на этот раз виски или ром, но непривыкший к таким крепостям граф может инфарктнуться, снова наполнил фужеры кагором.
– Прошу вас. А вообще, граф, я ожидал там чего-то… ну, вы понимаете… На самом деле все так уныло, неинтересно, обыденно… Вроде чертовщина, а морды знакомые. Один ну прямо вылитый Кемпбелл, только цепь не на груди, а из носа…
Я все-таки создал бокал некрепкого сладкого вина, протянул напряженной, как струна, женщине.
– Это можно.
Вельва покачала головой.
– Ваша светлость…
– Что не так?
Она слабо улыбнулась.
– С благородными пить могут только благородные. Вы с графом рыцари…
Я отмахнулся.
– Рыцарство, чтоб ты знала, благороднейшее свойство мужчины в его отношениях с женщиной, если та ему не жена. Так что ничто не нарушено. К тому же умных людей куда больше, чем благородных, так что ты здесь среди своих. Это я к тому, что мы тоже с графом умные… Граф, не обижайтесь! Да и не совсем ты простолюдинка, если вспомнить. Пей, Вельва.
Она лишь прикоснулась губами, затем после осторожной паузы пригубила, все ожидаемо, умные люди никогда не хлебают незнакомое пойло, как свиньи, это делают немного погодя, затем осушила до дна и покачала головой.
– Странное вино, – произнесла она озадаченно.
– Чем? – буркнул я.
– Обычно маги не создают, – объяснила она, – а крадут из чьих-то погребов. Но это…
Я поморщился, прервал:
– Так какие соображения насчет того мира? Думайте поскорее!.. Хотя день только начинается… но все равно потом придет вечер, кто бы мог подумать, а потом… Я хоть и дурак, но мне все равно страшно. И хотелось бы чуть больше защиты на случай, если снова окажусь там. А я окажусь обязательно! Что-то во мне такое интересное, хорошее не очень липнет, а вот всякое-разное…
Граф вздыхал, мялся, я видел по его сосредоточенному лицу, как пытается что-то придумать, брови поднимаются все выше, пока наконец, взлохмаченные и растрепанные, прилипли где-то в районе макушки, а глаза стали размером с блюдца.
– Невероятно, – прошептал он. – Я все равно никак не могу даже представить! А вы там были. И даже вино пьете.
Я сказал со злорадной гордостью:
– Еще налить?
Он покачал головой:
– Нет, спасибо, я еще неделю буду пьян одним таким рассказом. Ваша светлость, вы сами не понимаете, что сделали. И никто, думаю, не сможет объяснить, как получилось.
– Почему?
Он тяжело вздохнул, посмотрел на Вельву. Она осторожно поставила бокал на стол.
– Спасибо, ваша светлость. Очень необычное и вкусное вино. А насчет того мира… В него может попасть только такой же темный человек, как и те… или еще темнее. Вы понимаете? Вы должны быть таким же чудовищем! Однако я не чувствую в вас темного зверя.
Я хмыкнул:
– Ну, насчет темного… Все бываем… не идеальными.
Граф завозился в кресле, я все-таки создал ему еще вина, уже покрепче, и он хоть и отказывался, но ухватился за фужер, как утопающий за проплывающую мимо мачту.
Вельва сказала с жалостью:
– Вы так и не поняли, ваша светлость? Простите за такие слова, но я забываю про церемонии, когда волнуюсь. Вы – чудовище, если говорить честно и прямо как у вас, мужчин, вроде бы принято. Вы попали туда как чудовище, и только как чудовище. Другого пути в тот Темный Мир нет. Да вы и сами видели, там оказались один, а ваш друг граф остался здесь.
Граф сказал с достоинством:
– Я был бы рад обнажить клинок рядом с его светлостью.
– Но вы здесь, – сказала Вельва. – И туда никогда не попадете.
Он зябко передернул плечами.
– И слава Богу! Но хотелось бы, чтобы и сэр Ричард туда не попадал больше.
Она задумчиво посмотрела на него, на меня.
– Если вы попали в Темный Мир, – проговорила она медленно, – вы не только доказали, что темный, но и должны были там все принять, как свое родное. Однако же…
– Может быть, – спросил я задумчиво, – я просто неуживчивый?
Она переспросила:
– А вы уживчивый?
– Да как сказать…
– Так и скажите!
– С одним уживаюсь, – ответил я. – С другими притерпливаюсь. Но там оказались все такие гады, что ни ужиться, ни столерантниться…. Граф, проследите лично, чтобы эту голову выделали, как следует, и над камином… Нет, там попортится. Лучше у входа в главный зал! Чтоб все видели.
Он не слушал, отпил вина и рассматривал меня поверх края с великим изумлением.
– Сэр Ричард, – проговорил он свистящим шепотом, – что-то в вас не совсем так.
– Ну-ну, дальше?
– Вельва говорит, – сказал он, – вы чудовище, но и… не чудовище. Я тоже вижу, что вы даже очень не чудовище. Хотя, конечно, если хорошо присмотреться… но зачем? Ни к кому не стоит присматриваться слишком уж, вы понимаете? Иначе друзей не останется.
Я буркнул:
– Спасибо на добром слове.
– Пожалуйста, – ответил он с готовностью, – да это я так, не подумавши! Я хотел сказать, что чудовище вряд ли угостило бы меня таким прекраснейшим вином! Скорее, само бы мною угостилось. Может быть, даже Вельвой, хотя она и костлявее…Но все-таки… как?
Я хмыкнул.
– Хотите назвать меня святым человеком и не решаетесь из природной скромности? Не скромничайте, сэр Генрих, такую правду можете говорить прямо в мои честные бесстыжие глаза. И сколько угодно. Во мне темная сторона и светлая, как у всех нас. Господь вдохнул часть своей души в Адама, но Ева зачала от змея, вот у нас теперь эта двойственность света и тьмы. Человек хуже зверя, когда он зверь, но может быть и чище ангела… ну, это во мне говорит дьявольское самомнение. Но что хуже зверя, это точно.
Он все еще не мог оторвать от меня взгляда изумленных глаз.
– Но почему никто… кроме вас… не смог даже увидеть тот мир? Вельва, ты что думаешь?
Она поклонилась, не поднимаясь из кресла.
– Спасибо, что интересуетесь и моим мнением, благородный граф.
– Говори, – сказал я нетерпеливо, – не жди разрешения. Это вроде военного совета в самом узком кругу. Мы тут без церемоний, сама ж сказала. Насчет аристократов в нашем кругу забудь. Они выводят свои привилегии от первого в роду, единственного, который не был аристократом. Не смешно, если подумать?..
Она улыбнулась, в моей интерпретации в самом деле нелепо, сказала мягко:
– Другие не видят, потому… как мне кажется… что у них недостаточно тьмы в душах. Это и хорошо… Потому что, попади в тот мир, смогли бы там сражаться, не имея достаточно света?
Она осеклась, а граф произнес угрюмо:
– Ваша светлость, примите мои соболезнования.
Я изумился:
– С чем?
– Что вы такой… Что у вас такая жизнь.
Я отмахнулся:
– А, вот вы о чем! Знаете, даже в аду, если обживешься, то уже ничего. Тьмы во мне, вы правы, хватит солнце погасить, но и света, выходит, не меньше… Иногда кажется, мог бы устроить весну на Плутоне. Или растопить льды Нептуна. Но, конечно, свет в каждом из нас глыбоко унутри, а вот говно… простите, тьма наверху. Да мы ее и не особенно прячем. По молодости да дурости даже гордимся, что можем насрать в приличном месте.