Стерлинг спросил испуганно:
– А что, должны быть?
– А как же, – прохрипел я, ребра больно щелкнули, срастаясь. – Всегда, когда падают с такой высоты… Должно же быть объяснение…
– Сэр…
Он смотрел обалдело, уверенный, что от удара в моей голове все перемешалось.
Из башни выбежал барон Альфред Бриджстоун, закричал обрадованно и одновременно обиженно:
– Ваша светлость, вы уже здесь?.. Покажите и мне ту короткую дорогу?
Стерлинг посмотрел на Гатера, тот взглянул на Стерлинга, кисло поморщился.
– Я ему сам покажу.
Я прохрипел:
– Надо уходить.
– Почему? – спросил наивно Стерлинг.
– Будет погоня, – пояснил я. – Обещаю.
– Спасибо, ваша светлость, – сказал он то ли с сарказмом, то ли с таким ликованием. – Вы так обрадовали, что просто не знаю!
Все трое обнажили мечи, Стерлинг посматривал с опаской, наконец спросил очень осторожно:
– Если вы из окна леди Эмили… то вопросов нет, ваша светлость. Но если вдруг…
Он замялся, я сказал раздраженно:
– Да какая леди Эмили? Я настолько похож на дурака? Да знаю, что веду себя по-дурацки, но не всегда же?.. Дорогой барон, расскажите нашему новому другу, что за зверя вы увидели на месте нашего управителя Томаса Кемпбелла. Вернее, в его шкуре.
Стерлинг вздрогнул, перекрестился.
– Господи! А сам Томас?
– Откуда мне знать? – огрызнулся я. – Может быть, Томаса давно уже нет. Но эта тварь была просто невероятной. Наверное, соответствует по рангу нашему рыцарю-крестоносцу. И ничто на нее не действовало. Ни крест, ни молитва…
Стерлинг посмотрел на меня с вопросом в честных глазах.
– А… сталь?
– Сталь сработала, – огрызнулся я. – Но это грубо. Не должен герцог, как будто и не герцог вовсе!..
Барон Бриджстоун сказал честно:
– Кемпбелла я не видел, но слышал какой-то звериный вой… И вообще за мной будто гналась целая толпа демонов!
Глава 13
Из караульных помещений выскочили стражи, трое сбежали с крепостной стены. Явился Марсель в полных доспехах и тоже с обнаженным мечом. Граф Гатер, уловив мой кивок, быстро принялся вводить их в курс дела.
Марсель охнул, лицо посуровело.
– Жак, – велел он резко, – бери копейщиков, очисти башню.
Воин, которому он приказывал, сказал лихо:
– Будет сделано! Но, может, лучше дождаться, когда выскочат? Они же должны гнаться за его светлостью? И бароном?..
– Раз не показываются, – прорычал Марсель, – значит, замышляют… Быстро! До самого верха!.. Тибор и Сингер, расставьте караулы. Проверяйте всех, кто посмеет опустить на морду капюшон. Сразу рубить, если что, понятно?
Оба заверили:
– Понятно…
– Будет сделано!
Он взглянул на меня, лицо стало совсем суровым и нахмуренным, на лбу выступили мелкие капельки пота. Я ощутил опасную близость полуночи, а это та грань, когда мое темное нутро позволяет переходить линию Света и Тьмы или, скажем прямо, Добра и Зла…
– Бдите, – сказал я. – А я…
Холодная волна появилась слишком быстро. Я не успел ни удалиться, ни что-то и как-то объяснить, лютый холод пронзил внутренности, а в следующее мгновение голова закружилась, в глазах померкло, я обнаружил себя посреди холодной смрадной равнины, полной уныния и тоски, недалеко от блестящих от слизи руин циклопических зданий.
В небе висит, как молот над муравьем, страшная луна, слишком огромная для этого неба. Я нащупал серебряный крестик на груди, пальцы втиснули его в ладонь и сжались в кулак.
Ну хоть какую-то поддержку бы! И хотя вроде бы люблю все в одиночку, такой вот герой, но это больше рисуюсь, а так отчаянно нуждаюсь в ком-то, прикрывающем спину.
Воздух сырой, гнилостный, пахнет запустением и нечистотами. Серый ползучий мох скрыл все камни, я отчетливо вижу, как шевелятся ворсинки. Далеко-далеко в дикой тоске закричал зверь, нечто неживое в этом душераздирающем вопле, с другой стороны откликнулся такой же монстр и захлебнулся в судорожном кашле.
Я пробирался между руинами, часто с непривычки оскальзывался, в моем мире подошва крепко стоит на таком камне, а здесь почти всегда все покрыто толстым слоем слизи.
Мертвенный свет холодно и равнодушно отражается от мокрой поверхности камня. Я настороженно присматривался, непонятные строения тянутся справа и слева. То ли жилые, то ли давно заброшенные, от всех несет унынием, тоской и обреченностью, как от давно махнувших на себя рукой людей.
Я прислушивался изо всех сил, могильная тишина давит на уши. Даже в небе, где быстро бегут тяжелые лохматые тучи, абсолютно тихо, хотя у нас бы все сотрясалось от грома и грохота.
Только слабое чавканье под ногами, будто иду по нескончаемому болоту.
Я даже подпрыгнул, когда над головой раздался злой насмешливый голос:
– Люблю, когда мясо само приходит!
Голос явно женский, хотя злобы и ненависти в нем на десять демонов. Я выхватил меч и отскочил назад, в который раз подумав, что в Темном Мире мое чутье на опасность срабатывает далеко не всегда.
Спереди спрыгнули с темных уступов, загораживая мне дорогу, разукрашенные по всему телу татуировкой, совершенно обнаженные женщины.
В руках кривые мечи с широкими лезвиями, рукояти короткие, зато над эфесами поработал какой-то сумасшедший дизайнер, красиво, но крайне неудобно в бою. Такие мечи больше для устрашения, чем для реальной схватки.
Сзади послышались мягкие удары о землю. Я не стал оглядываться, понятно, такие же отрезают дорогу к отступлению. Сердце уже не стучит учащенно, как при входе в этот мир, а колотится в панике. Меньше всего хотелось бы драться с женщинами. Во-первых, женщин бить нельзя, это усвоено твердо, а если приходится драться, то должны как-то убиваться сами, ну там поскользнуться и упасть виском на острый камень, выпасть из окна или нечаянно убить одна другую, а я, даже весь израненный, должен только отступать и защищаться…
…во-вторых, женщина с оружием куда опаснее мужчины, потому что мужчина часто берется за меч из необходимости и еще потому, что от него этого ждут. Он как бы обязан, статус мужчины подразумевает некие мужские действия и поступки, потому с мужчиной всегда можно договориться. Если его победить в поединке – не ударит в спину, честь есть честь. Но если женщина берет в руки оружие, то жаждет драться, а уж зачем ей это: самоутвердиться или насладиться муками других – для меня неважно, это очень серьезные противники.
Ненавижу баб с оружием, мелькнуло в мозгу, но я выдавил улыбку и прокричал с предельным восторгом:
– О, сколько красивых женщин!.. Я в раю!
Одна, страшная, как смертный грех, прошипела злобно:
– Сейчас ты узнаешь рай…
Вторая сказала громко:
– Новенький… Еще не понимает.
– Свежее мясо, – сказала третья.
– Молодое, – добавила еще одна.
Я торопливо шарил взглядом по их лицам, нет, все смотрят, как на кролика, которого надо забить, снять шкуру, а мясо сожрать едва-едва прожаренное.
– Свежее, – согласился я. – Хотя малость вспотел… Может быть, сперва помоемся? Вместе, конечно. А то запахи, знаете ли…
Они злобно расхохотались, одна сказала насмешливо:
– Вы слышали? Запахи! Это вонючее животное уже испачкало штанишки!
– Да, – согласилась еще одна громко и шумно потянула ноздрями воздух. – Запах не спрячешь.
Ее лицо дергается, как у нервнобольной, перекашивается жуткими гримасами, грубая татуировка даже на щеках, однако новая волна страха прошла по спине: это не татуировки, это… шрамы. Шрамы от умело нанесенных разрезов, которые уже ни убрать, ни смыть.
Первая и еще две начали приближаться, широко и провоцирующе двигая исполосованными толстыми рубцами бедрами. Груди вызывающе подкрашены, что тоже как бы вызов обществу, морали, приличиям и всем устоям: смотрите, не прячем!
– Эй-эй, красотки, – сказал я громче. – Меня этим не возьмешь! Давайте что-то посерьезнее!
– А чем тебя возьмешь, – проворковала она насмешливо, – красавчик? Или, точнее, за что тебя надо брать… сразу?
Остальные захохотали, подчеркнуто грубо и вызывающе, как девочки-подростки, что в стае чувствуют себя увереннее и наглеют так, что куда там парням, те умеют останавливаться, потому что их с детства приучают быть самостоятельными, а это значит – не только бить, но и получать удары.
Я наконец выставил перед собой меч и встал в боевую стойку. Сердце колотится, как сумасшедшее, в самом деле смертельно перепуган, предпочел бы встретить вдесятеро больше мужчин, чем эту дюжину женщин.
Когда на тебя бросается собака, это неприятно, но все-таки понятно и ожидаемо, все-таки рычала и гавкала, а вот когда бросается кошка, это всегда гадко, страшновато и непонятно. Нападение собаки как бы честнее, хотя никому не понравится, но стократ отвратительнее, когда прыгнет с растопыренными когтями и злобным шипением кошка, они должны ласково нежиться в кресле и мурлыкать…
Женщина с оружием – это нечто противоестественное человеческой натуре. Женщины не должны брать в руки оружие, их сила совсем в другом.
Они обошли меня со всех сторон, одна сказала хриплым мурлыкающим голосом:
– Давайте возьмем живым?.. Так хорош… Я буду отрезать по кусочку… и даже ему дам пожевать своего…
Вторая ответила с предостережением:
– Он не выглядит перепуганным.
– Значит, совсем дурак!
– Я бы не хотела, – сказала вторая, – чтобы кого-то убил или хотя бы ранил…
– Почему? – спросила первая жестоким голосом. – Ты же любишь доедать раненых!
– Нас и так осталось всего двенадцать человек, – ответила вторая угрюмо.
Я крикнул:
– Эй, вы что, и своих едите?
Первая прорычала:
– А ты как думал?.. Свои даже слаще…
Они злобно хохотали, переговаривались, что и как будут вырезать из моего еще живого тела, гримасничали, все грубо и подчеркнуто отвратительно, словно хвастаются друг перед другом своим падением, своей способностью творить гнусности.
– Девушки, – сказал я дрожащим голосом, метаболизм едва не разбрасывает на куски, – да… вай… те… не ссорить… ся…