Они захохотали, показывая отвратительные рты, и хотя зубы совсем не вампирьи, мне показались жуткими. Я задержал дыхание, все замедлилось вокруг, а ноги сами бросили вперед…
Этого женщины не ожидали.
Разъяренных кошек, надо остановить… как забежавших из джунглей в город пантер… любыми способами… Это мелькало обрывочными кровавыми ошметками в мозгу, а во все стороны брызгает горячая кровь, я верчусь в таком ускоренном темпе, что вот-вот раскалюсь докрасна, как Батарадз. У первой же я выхватил меч и дальше рубил уже двумя. Лезвия рассекают мягкую, как желе, плоть, рукояти иногда вздрагивают в ладонях, когда острая сталь рубит, как тонкие прутики, кости…
Меня еще трясло, когда последняя с хриплым вскриком рухнула на тела подруг. Она захлебывалась собственной кровью, пыталась приподняться, но руки подламывались, падала лицом в каменный пол. Я успел перехватить ее гаснущий взгляд, никакого вызова, только страх и запоздалое понимание, что мужчины могут дать сдачи.
Я остановился, тяжело дыша, дико огляделся. Еще трое дергаются, скребут накрашенными ногтями землю.
– Ну и зачем? – прохрипел я. – Нашли способ самоутвердиться, дуры… Лучше бы носки вязали.
Некоторые еще дергались, приподнимались, я видел их лица, уже не искаженно-звериные, а страдальчески женские, в сердце кольнула острая жалость, но если допустить ее в сердце глубже, останусь жить с чувством вины, и я схватил эту жалость за скользкий хвост и вышвырнул, прорычав зло:
– За что боролись, на то и напоролись, дуры! Дохните теперь.
Мелькнула мысль, что это не та победа, которой буду бахвалиться. Более того, вообще не упомяну. Хотя демократ и общечеловек местами, но все-таки женщины пока что даже в моем срединном как бы не люди. Права им дали, а обязанностей в полную меру не взвалили. Потому мужчин убивать можно и нужно, а женщин нельзя… нет, уже можно, но пока еще нехорошо.
Вот когда будет все равно: убивать мужчину или женщину – это и будет расцвет равноправия и демократических ценностей. И когда-нибудь доживем до этого долгожданного и счастливого времени.
Но сейчас гадко, а чувство вины все равно пригибает плечи, будто несу горный хребет. Знаю же, что женщины, слетевшие с катушек, натворили зла больше, чем несчастный маркиз де Сад, чье имя стало нарицательным, одна только графиня Батори замучила и убила невинных девушек в десятки раз больше. Да и другие не отставали от нее, было такое поверье, что если принимать ванны из крови девственниц, то останешься вечно молодой, а женщина ради молодости пойдет на все…
Так что я убил не женщин, а преступников. И не убил, а исполнил приговор, к тому же смягчил его до невозможности: их бы всех на медленном огне, а я всего лишь, да…
Ладно, в прошлые разы я приходил, можно сказать, как дурак, без всякой цели. Вообще не приходил, а попадал, проваливался сюда, оказывался в этом мире. В этот раз я пришел уже осознанно. Хотя, конечно, не пришел, а снова провалился, но на этот раз был готов. Теперь у меня есть цель.
У мужчины всегда есть цель.
И все-таки тягостное чувство страха и обреченности все больше заползает в душу. Я пытался храбриться и говорить себе, что и не такое видывал, но себе-то могу признаться, что ничего подобного не видывал точно. Словно в преддверии ада, где нет надежды, нет ничего радостного, а только тоска и ощущение полной незащищенности.
Я снова шарил безнадежным взглядом по сторонам – где-то же должен быть близко Альтенбаумбург. В прошлые разы меня не сдвигало так далеко в сторону. Тьма для меня не помеха, к тому же взошли все три луны, но видимость резко ограничивает неприятный туман, грязный и дурно пахнущий, все время чувствую страх, что совсем близко бродят опасные твари, а я их не вижу.
Послышалось далекое чавканье, я прислушался, шаги приближаются в мою сторону, не слишком легкие и не тяжелые, уверенные, неизвестный не осторожничает, места для него знакомые.
Я пригнулся, чтобы рассмотреть его раньше, чем он меня, через пару минут в тумане наметился человеческий силуэт, начал наливаться плотью под чваканье болота, оброс одеждой старинного покроя…
Мой меч был уже в руке, когда я выпрыгнул навстречу с воплем:
– Не двигаться!.. Убью!
Человек от неожиданности попятился, споткнулся и рухнул спиной в жидкую грязь. Я навис над ним, огромный и грозный, острие меча упер в грудь.
– Ты кто?
Глава 14
Его глаза полезли на лоб, инстинктивно пытался отползти, ерзая спиной и задницей, как ящерица. Я усилил давление на меч, мол, пропорю насквозь, и он устрашенно затих. Я рассматривал его с омерзением, вроде бы не верю ни в каких ломброз, но здесь все слишком явно и четко. На этой уродливой морде, как говорили раньше, отпечатались все пороки, какие только может придумать человек. И сластолюбие, и чревоугодие, и подлость, и предательство, и способность улыбаться широко и тут же ударить в спину.
– Я?.. – проговорил он дрожащим голосом. – Я. Не убивайте меня, хозяин!
Я чувствовал себя так, словно стою по колено в нечистотах и пытаюсь там что-то выудить, а это урод смотрит снизу вверх со смесью страха и трусливой злобы. Лицо дергается, губы то пытаются растянуться в заискивающую улыбку, то превращаются в щель, похожую на капкан для мелких зверьков.
Я переместил острие меча к его вздрагивающему кадыку.
– Ответствуй, тварь дрожащая… Ты же человек, почему среди этих тварей?
Он проговорил быстро-быстро, захлебываясь словами:
– Когда утром повесят на городской площади, ночью выслушаешь любого!.. Там нашелся один, объяснил, как спасти шкуру. Я это сделал. А как еще? Кто бы дал себя повесить, если есть шанс уцелеть? И хотя здесь не мед, но жив, а разве не жизнь – самое ценное для человека?.. Неважно, как жить, лишь бы жить!.. Лучше быть живым псом, чем мертвым львом…
Я прорычал:
– Грамотный, Экклезиаста читал. Может быть, даже из благородной семьи?.. Нет, тогда бы на плаху… И много вас таких?
Он переспросил угодливо:
– Людей?
– Да!
– Не слишком, – сказал он торопливо, – но есть, есть… Было больше, но тут выживаемость плохая. Кроме того, часто забирают нас на обед к Властелину.
Я съязвил:
– В качестве блюда?
Он ответил так серьезно, что у меня побежали мурашки по коже:
– Да. Но что делать? Всяк надеется выжить. Они едят, но не всех же… Да, я вижу по вашему лицу, хозяин, все вижу… но если бы я не принял их условий, давно уже болтался бы в петле. А так я жив!
Я поморщился.
– Разве это жизнь? Ты мертвее трупа. О погибших хоть дети помнят, цветы кладут на могилку каждый год… Эх, что за тварь! Не хочу о тебя марать благородное лезвие. И камня рядом нет, чтобы прибить, как ядовитого паука…
Он завопил:
– Не убивайте!.. Только не убивайте!.. Что угодно делайте, только не убивайте!..
Я вскипел, занес над ним меч, всего трясет от необузданной и вообще-то не свойственной мне ярости. Он закрыл руками голову и зажмурился, будто так можно уберечься от меча.
Я заорал:
– Кто всем этим командует?
– Как это?
– Кто ваш повелитель?.. – рявкнул я. – Кто это придумал, пробиваться в наш мир?
Он прокричал дрожащим голосом:
– Это всегда было!.. Всегда пробивались… Все тысячи лет…
– Но что-то я раньше не видел!
Он посмотрел сквозь растопыренные пальцы, я сделал зверское лицо, он сказал торопливо:
– Раньше не могли! Но теперь с той стороны помогают…
– Кто?
– Говорят, Темная Фея!
– Почему?
Он сделал попытку пожать плечами, но острие моего меча блестит прямо перед глазами, и он остался неподвижным, только прошептал:
– Она выращивала будущего повелителя сразу двух миров, который объединит их… Для него уже изготовлена особая корона, что ждала своего часа тысячи лет. Тот, кто ее наденет, станет властелином. Не будет Темного мира и Светлого, а только один…
– Темный?
– Да…
Я сцепил зубы, подумал, рыкнул:
– Где сейчас Темная Фея?
– Она не здесь!
– А где?
– Все еще в том, – проговорил он быстро, – откуда вы пришли… и откуда я тоже… Но для нас он закрыт.
– Не для меня, – отрезал я жестко. – В каких краях, знаешь?
Он ответил нерешительно:
– Раньше жила в Янтарной Капле! Но сейчас… не знаю.
– Янтарная Капля – это край или замок?
– Скорее, замок… как я слышал.
Я смерил его злым взглядом, надо бы убить этого миниона, но трудно лишать жизни того, кто отвечает на вопросы искренне и быстро.
– Спасибо, – сказал я коротко.
Он начал растерянно улыбаться, я резко ударил рукоятью его в голову.
Слабо хрустнуло, словно переломилась височная кость. Он растянулся, как жаба на дороге, бессильно разбросав руки и запрокинув голову, огромный кадык торчит остро и беззащитно.
Ладно, если я перестарался, то все к лучшему. Такие не должны жить даже здесь.
Я убрал меч в ножны и торопливо побежал дальше.
Не знаю, как местные научились прятать свой мир, но, признаю, преуспели. По словам Илларианы, они отделились от общего древа еще раньше их. Хотя, может быть, это люди от них отделились, а они под влиянием какого-то хтонического культа сменили человеческие ценности на нечто иное, долго и упорно развивались в этом направлении, пока не обособились еще больше, чем племя Илларианы. Те хоть живут в нашем мире, а эти сумели спрятаться, обособиться, изолироваться так, что попасть к ним могут только… разделяющие их ценности.
Кроме того, владеют какой-то древней чертовщиной, что их самих меняет по странным для меня законам или параметрам и начинает оказывать влияние на уязвимые места в нашем мире. Марсель говорил, что в полночь в одном месте Альтенбаумбурга сдвинулись стены, некоторые комнаты изменили пропорции, а еще довольно большая комната вообще исчезла…
Да я и сам видел тех бараноящеров, рука человеческая не в состоянии создать такое изощренное уродство. Если этих конкистадоров не остановить, будут все больше вторгаться в наш мир, менять его, подстраивать под свой…