– Полезною, – сказал я, – оказывается лишь та война, которая предпринята для идеи, для высшего и великого принципа, а не для материального интереса, не для жадного захвата… Как думаешь, здесь именно тот случай? Мне почему-то хочется в это верить… Я вообще люблю верить в высокое, светлое, чистое, халявное…
Медведь зажал льва в передних лапах, тот взвизгнул по-кошачьи, швырнул в стену. Лев шмякнулся, но не сполз на пол, а метнулся, как брошенный пружиной, обратно. Медведь, не ожидавший такого ответа, рухнул под его тяжестью, а лев с рычанием вцепился в заросшее густой шерстью горло.
– Я же говорила, – прошептала Джильдина.
– Посмотрим, – ответил я угрюмо, – наши медведи так легко не сдаются. Недаром же они на гербе нашей столицы. Большой такой медведь с топором в лапе… Ах да, это на гербе Берлина… Всякую войну легко начать, но крайне трудно кончить, видишь? Лев хотел бы почетной сдачи, но медведь не знает таких понятий. Он будет драться до капитуляции… Не своей, конечно.
Лев ревел и рвал зубами медвежье горло. Мы видели кровь, но, похоже, в пасти льва больше длинной и густой шерсти, чем мяса или кожи, затем медведь обхватил льва всеми четырьмя, сдавил, тот взвизгнул совсем не по-царски, а медведь с усилием сбросил льва. Лев тут же напрыгнул на медведя снова, тот не успел ни встать, ни даже повернуться, но все-таки медведь на этот раз не дал ухватить себя за горло, а бил льва лапами и старался насесть сверху.
– Победы, – сказал я значительно, – которые достигаются легко, немногого стоят. Только теми из них можно гордиться, которые являются результатом упорной борьбы, как сказал великий Карл Гете Вашингтон.
– Лев – прирожденный боец, – сказала Джильдина, она не отрывала взгляда от схватки, – он победит!
– А медведь, – ответил я, – простой труженик. Он даже малину собирает! И мед ест. А зимой спит, как все мы. Но всякий раз свирепая доблесть прирожденных воинов отступала перед суровым мужеством наших тружеников! Кто с мечом к нам…
Она на миг оглянулась.
– Что ты мелешь? Какие труженики? Там лев и медведь!
– Это ограниченный взгляд, – произнес я печально. – Во всем нужно видеть высший смысл. На первый взгляд это всего лишь лев и медведь. На второй – тоже. Даже на третий!.. Кто-то, возможно, увидит даже на четвертый, а на пятый уже и смотреть не станет. Но все-таки, все-таки одухотворенный и эстетически развитый человек должен видеть в будничности больше, чем ему показывают!
Сцепившись, звери давили друг на друга, пытаясь вытеснить с занятого места, словно борцы сумо. Грива льва красиво развевалась, он был грозен и величественен, настоящий царь, лик благороден, а медведь есть медведь, сразу видно, что из леса, никакой грации.
Я с неудовольствием покосился на Джильдину. Все-таки красавчик лев ей нравится больше. Как бы ни играла мышцами, но поскреби любую бизнес-леди, обязательно увидишь бабу. Пусть даже с такими бицепсами, трицепсами, квадрицепсами и сикстицепсами.
Жуткий рев сотряс пещеру, мы услышали хруст, это медведь перекусил льву лапу, но и сам хромает на трех, да еще кровь обильно бежит по шерсти. Лев выглядит как искупавшийся в кровавом бассейне, но у него шерсть короче, раны видны, в то время как медведю, возможно, досталось больше.
– Говорят, – сказал я, – победитель приобретает некоторые черты побежденного… Кто будет победителем, еще неясно, хотя уже известно, но в конечном счете ничто так не помогает победе истины, как сопротивление ей. Как думаешь, кто из них больше ей сопротивляется?
– Кому? – переспросила она туповато.
– Истине! – сказал я. – Истина ведь не только в вине, водке, пиве, саке, виски, джине, роме, глинтвейне и прочих взвеселяющих эликсирах. Истина бывает и возвышенной, одухотворенной, эстетически мотивированной, как, к примеру, око за око, зуб за зуб, глаз за глаз, подлодку за подлодку… Кстати, нам можно не прятаться. Им сейчас вообще не до нас. Да и вообще…
– Что?
Я отмахнулся.
– Уверен, победитель нас не тронет…
– Обессилеет? – спросила она.
– Нет, – ответил я с неудовольствием, – как ты понимаешь все примитивно! Добро всегда побеждает зло; значит, кто победил, тот и добрый. А раз добрый, то не съест. Даже не покусает. У него и зубов уже нет.
Глава 11
Не дожидаясь ответа, я потихонечку пошел вдоль стены, стараясь наблюдать за чудовищами только краем глаза, а то, говорят, они не любят, когда им смотрят в глаза.
Джильдина так же медленно пошла за мной, я слышал, как она шипит сквозь зубы, на спине между лопатками у меня началось жжение от ее злобного взгляда.
В центре зала два чудовища продолжали сотрясать воздух, стены и даже пол. Мы слышали звук тяжелых ударов, рев, рык, храп, надсадное сопение. Я ускорил шаг, но в дыру напротив вошел, а не вбежал, а вот Джильдина влетела с таким напором, что едва не сбила с ног.
– Ну ты и… Никогда ничего не делай без меня!
– Я просто чуть тебя опередил, – запротестовал я. – Ты же сама хотела так, верно?
– Да… ну да, конечно…
Она часто дышала, глаза закрывались, я дал ей сползти по стене на пол. Тяжелый мешок перекашивал ее на одну сторону, лямки врезались в плечи, как стальные цепи.
– Это было жутко, – прошептала она. – Даже не знаю… как обратно.
– Все думают только о себе! – укорил я. – Лишь я думаю только обо мне. Где пройдет олень, там пройдет и мамонт…
Она не отвечала, разгорающийся жадным огнем взгляд устремлен на раскрывшуюся комнату, которую охраняли бестолково слоняющиеся драконы. Я оглянулся и беззвучно охнул. От входа в темную бесконечность уходят два широких стола, заставленные тиглями, колбами, ретортами, мини-жаровнями, пузырьками, кувшинами и прочим малопонятным, но угадываемым по назначению инвентарем. Между ними в относительном порядке щипцы, пинцеты, ножи, пилки и пилочки, точильные камни…
Вдоль стен широкие деревянные полки из толстых, плохо обструганных досок, палец не просунуть между кувшинами всех размеров и расцветок: медных, глиняных, бронзовых, железных, даже серебряных, всевозможных чаш, частью закопченных и даже оплавленных. На других полках сундучки, ящички, корзинки с травами, а то и просто связанные веревочкой пучки засохших стеблей, лапы и головы жаб, ящериц и непонятных зверьков. С потолка свисают мумифицированные тушки уродливых летучих мышей, похожих на глубоководных рыб, и чучела зверьков, породу которых я даже не пытался определить.
Свет озаряет на десяток шагов, столы уходят в темноту. Джильдина медленно пошла впереди, огонь из факела в ее вскинутой руке то и дело лизал подвешенные чучела. Они начинали беспокойно раскачиваться.
Я вскрикнул:
– Ты что делаешь? Они же могут загореться! Мы даже не выскочим…
– Не трусь, – ответила она равнодушно, не поворачивая головы. – Думаешь, тут не вспыхивал огонь?
Я прикусил язык. Да, судя по закопченным тиглям, здесь бы давно все сгорело, если бы могло гореть.
– Все равно, – сказал я неуверенно, – защитные чары могли выдохнуться. Ослабеть, в смысле…
Она не сочла нужным ответить, еще одно оскорбление, я шел сзади злой и настороженный, мечтая, чтобы из темноты выскочило чудовище, бросилось на Джильдину, я одним ударом сражу зверя, а она выползет из-под окровавленного трупа помятая и жалкая, начнет благодарить, а я скажу снисходительно…
Она сделала десяток шагов, огонь факела в ее вскинутой руке то и дело касался свисающих с потолка фигурок. Я создал шарик света побольше, но Джильдина его словно бы не заметила.
– Это не совсем то, – произнесла она озадаченно, – что я ожидала…
– В лаборатории мага? – переспросил я. – А чего ты ожидала?
Она помедлила с ответом, лицо омрачилось.
– Я часто представляла, как войду сюда, – ответила наконец с неохотой. – Везде кучи золотых слитков, мешки с золотыми монетами, сундуки с драгоценными камнями… И, конечно, на столе – амулеты власти, силы, красоты, богатства!
– В лаборатории мага? – переспросил я. – Даешь.
Она огрызнулась:
– А что, это не самое важное?
Вид у нее был рассерженный, я не стал спорить, просто пробормотал, защищаясь:
– Не для всех.
Она сморщила нос.
– Я придурков в расчет не беру.
– А маги как раз они и есть, – сказал я тихонько, чтобы не рассердить.
– Что?
– Исследуют природу, – пояснил я, – забравшись в такие дебри. А могли бы сразу стараться хапнуть золота.
– Они и хапают, – сказала она зло. – А если исследуют еще, то чтобы хапнуть больше!
Она повернулась ко мне, злая, как кобра, вид такой, что придется драться. Я отступил и выставил перед собой ладони.
– Как скажешь, моя экономистка! Ты главная, твое слово – закон.
Она сказала рассерженно:
– Но тебе не нравится, что я говорю!
– Но я подчиняюсь, – напомнил я. – А это главнее, не так ли? Твой феминизм должен испытывать чувство глубокого удовлетворения, если ты врубаешься, на что я намекаю.
Она разжала кулаки, но лицо осталось все еще злое.
– Ты думаешь обо мне какую-то гадость…
– Ты обо мне думаешь еще хуже, – парировал я, – но это неважно, так ведь?
– Так то я!
– Ну да, – пробормотал я, – ну да…
Она меня уже не слушала, я видел, как ее глаза жадно шарят по столам. В огромных стеклянных колбах плавают в прозрачной жидкости огромные жуки, пауки, сколопендры, змеи, жабы, ящерицы. Почти все настолько измененные, что я даже не понимал: жук это или жаба, покрытая рыбьей чешуей.
И еще, я не мог понять, как можно трофей такого размера засунуть в сосуд с настолько узким горлышком.
Джильдина медленно двигается между столов, взведенная, как туго натянутая тетива арбалета. Все замечает, все схватывает, все опасности обрушатся, как она понимает, на нее. Я поспешно задавил в себе искру благодарности. Она просто стремится увидеть ценности раньше меня. Если блеснет кусок золота или драгоценный камень, можно не сомневаться, меня не спросит, тут же сунет в поясную сумку.