Он прокричал зычно:
– Поднять паруса!
Однако паруса, как я видел, не поднимаются, а, напротив, свернутые и подвязанные высоко в тугой рулон, идут вниз, опускают нижний край. Матросы тянут за одни веревки, одновременно ослабляя другие, пока паруса не раскроются до предела.
Слабый ветерок красиво наполнил их, Ордоньес еще дважды выкрикнул только палубникам понятные приказы, паруса чуть изменили угол, корабль сдвинулся и медленно начал отодвигаться от берега.
Мне показалось, что под напором тугой массы даже чуть наклоняется вперед, волны бегут навстречу, разбиваясь об острый нос и безуспешно пытаясь добросить брызги пены до статуи Богини Моря, но, конечно, это только на взгляд новичка.
Ордоньес спросил с живейшим интересом:
– И что, в самом деле никто не огибал этот Зуб Сатаны?
– Конечно, – сказал я, – огибали. Раз в сто лет. Когда за тобой гонятся с намыленной веревкой наготове, любой, наверное, рискнет… Если есть лодка наготове. Были случаи, были. Еще, говорят, искусные скалолазы знают место, где можно по отвесной стене, а дальше легче…
Он засмеялся.
– Тем и другим верить нельзя. Брехать так приятно! И чем больше брешешь, тем охотнее слушают.
– Людям нужны чудеса, – согласился я.
– Жизнь без чудес, – сказал он, подумал и закончил: – совсем не чудесная. А мы врать будем?
– По обстоятельствам, – ответил я уклончиво. – Вообще-то это грубое слово, у благородных людей, дорогой граф, это зовется дипломатией. А еще свободным распространением информации.
– Ага, – сказал он озадаченно, – дипломатия, значит… Ладно. Мы им надипломатим! Или надипломатничаем?
– Обменяемся полезной информацией, – пояснил я. – Поговорим о перспективах сотрудничества, развитии культурных и прочих связей в интересах свободного обмена культурных традиций и культурных контактов…
Он морщился, спросил озадаченно:
– Вы три раза сказали «культурных»…
– Чем чаще, – пояснил я наставительно, – тем лучше. Во-первых, такой человек сам выглядит ах каким культурным, даже если на самом деле последний дурак и вор, а во-вторых, на такие слова хрен кто что вякнет. Против культуры как-то некультурно, надо только подгавкивать и соглашаться.
Он в озабоченности почесал затылок.
– Хрень какая у благородных… Ладно, все перемелем. Знакомьтесь с кораблем, ваша светлость! Может, что придумаете, как улучшить. Про вас что только не рассказывают. А я пока поговорю с командой. Надо отобрать орлов, что в состоянии будут сойти на берег.
– Мне вообще-то достаточно сэра Торкилстона, – сказал я.
– Хороший рыцарь, – одобрил Ордоньес. – Видно с первого взгляда. Из него вышел бы хороший пират. Но, боюсь, вам двоим может потребоваться помощь.
– Хорошо, – сказал я. – Там видно будет.
Он остался на мостике, я медленно спустился на палубу, в самом деле уже вижу, что устарело, что пришло бездумно из прошлых веков, а его тащат в будущее просто потому, что так делалось раньше. Вот и железнодорожная колея подогнана под ширину колес карет, по дорогам принято правостороннее движение, потому что в левой руке держали щит из прутьев, а в правой – дубину, так даже в жарких странах все выходят на улицу в одежде, хотя уже нет необходимости прятать тело от зубов хищных зверей и острых шипов кустарников…
Палуба завалена мотками веревок, грубых и толстых. Вернее, канатов. Целые бухты разложены вдоль бортов, загорелые матросы с задорными воплями карабкаются по веревочным лестницам на мачты, там тоже тянут и закрепляют веревки так, что корабль выглядит облепленным редкой, но прочной паутиной.
Связки толстых веревок наброшены на толстые столбики вблизи капитанского мостика, уж не знаю, как они именуются у моряков. В какие-то моменты эта паутина канатов кажется крыльями гигантской летучей мыши, где видны только самые толстые жилы, а перепонки незримы.
Веревочные лестницы по три-четыре в ряд, соединенные в одно целое, а оттуда свободно свисает множество канатов, сложная система, с помощью которой отсюда с палубы можно поднимать и убирать паруса. А еще такая же сложная система туго натянутых канатов держит мачты и паруса в нужном положении, они привязаны к толстым крюкам и скобам в борту корабля на уровне пояса. Правда, некоторые канаты намертво закреплены за крюки в полу, а те вбиты, как я понимаю, не в доски, а в толстые бревна, из которых составлен корпус.
Я проследил взглядом, понятно, эти канаты держат мачты. В детстве я наивно полагал, что мачта торчит из палубы, а на ней раздуваются паруса. Такую мачту сразу же свалил бы любой ветерок, потому ее держат на тугих растяжках, как непокорного быка.
Борта высоки, чуть выше головы, только я могу, встав на цыпочки, увидеть через край море. Правда, это только вот здесь, а вот там палуба выше, а дальше совсем высоко. Та часть называется капитанским мостиком, куда никто не имеет права подниматься, за исключением капитана и его помощников. А также тех, кого вызывает лично.
Ветерок слабый, корабль двигается медленно, скорость не больше узла, но хотя это всего двадцать четыре морские мили в сутки, но и нам плыть не через океан, а всего лишь обогнуть эту проклятую стену, опускающуюся в море… Понадобится всего несколько часов…
На палубе ближе к корме свободная от вахты группа моряков жадно слушает одного битого жизнью, украшенного шрамами, с отсеченной половиной уха, но крепко сложенного и жилистого:
– …и на том островке спрятали тот самый клад! Но передрались над ним, больно жадные! В живых остались только раненый матрос и юнга.
– Двое? – переспросил кто-то. – А как же с кораблем…
– Вот-вот, – подхватил бывалый. – Даже с небольшим кораблем справиться непросто. Вернуться им не удалось, а потом небольшая буря снесла мачту. Будь народу побольше, паруса бы успели убрать, а так остались на корабле с голой палубой…
– Померли?
– Нет, на их истерзанный ветрами корабль наткнулась команда торгового судна.
– Повезло!
– Ну, это как сказать, – возразил рассказчик. – Матрос вскоре умер, переел от жадности, так говорят, а юнга в полубреду рассказал о сундуках с несметными сокровищами, запрятанными на острове… Мы прошли мимо него совсем близко! Надо будет, когда станем возвращаться, заглянуть туда…
Кто-то сказал скептически:
– Я это слышал много раз.
– И я слышал, – сказал еще один, – только одни говорят, что юнга тоже вскоре отдал Богу душу, другие твердят, что успел дать точные координаты. Кому верить?
– А я слышал, – сказал знакомый голос, я присмотрелся и узнал шкипера Нелля, того самого, который уже барон и который собирался взять большой участок земли и разводить там тонкорунных овец, – координаты дал под пытками, чтобы перестали ломать кости на дыбе, но хорошо помнит, где этот остров среди тысячи других, и даже мог бы пометить на карте.
Я выступил из полутьмы, матросы замолчали, я дружески обнял Нелля, все такого же огромного и рыжебородого.
– Приветствую вас, барон!
Он отсалютовал, сказал почтительно:
– Ваша светлость, я уже всем сказал, что, если вы на корабле, удача нам обеспечена.
Один из матросов проворчал ревниво:
– Как будто мы сами не знаем!
Кто-то хохотнул:
– Благородное сословие, как-никак! Плюнуть не в кого.
– Овцы подождут? – спросил я.
Он кивнул.
– Я велел работникам пока что купить десяток овец на племя. Насчет тонкорунных передумал, лучше мясной породы, а то стричь шерсть не люблю. Даже чужими руками. Я только купцов в море стриг, ха-ха!.. А пока они там все готовят, решил напоследок с Ордоньесом… Такое дело затеяли, как упустить? Потом всю жизнь на суше можно хвастаться.
Я повернулся к молча слушающему Торкилстону.
– Дорогой барон, это мой друг и напарник сэр Джонс Торкилстон. Пообщайтесь, у вас многое отыщется общее. А я пока осмотрю корабль от клотика до киля.
– Успеха, ваша светлость!
Море сказочно прекрасное, голубое с изумрудным оттенком, словно отражение драгоценного камня на небесах, облака такие же, но за ними бесконечно далекий небосвод, дыхание захватывает от восторга нечеловеческой красотой.
Двое моряков пронесли вдоль борта свернутый в рулон парус. Один покосился на плывущий в сторонке от корабля косяк морских коров.
– Счастливая у них жизнь, – сказал он с тяжким вздохом. – Вот смотрю и думаю…
– Ты?
– Смотрю и думаю, – продолжил он, не обращая внимания на шуточки, – стать бы самому морским… ну, хоть тюленем, влюбиться в какую-нибудь крупную рыбу с красными плавниками…
– Думаешь, ты ей такой понравишься?
– А что, я мужчина в самом расцвете.
– Ты?
– Ну да. Поженимся, намечем икры…
Матрос сказал с отвращением:
– В жизни не стану икру жрать.
Они скрылись в тени паруса, я ухмыльнулся и пошел дальше, прикидывая, что из увиденного можно сделать лучше. Ведь каракка – это почти каравелла. Два из трех кораблей флотилии Христофора Колумба, открывшей Америку, «Пинта» и «Нинья» были малыми каравеллами.
За малыми каравеллами пришли большие, кто-то на Юге, возможно, уже их строит. Передо мной уже выбор: строить когги и нефы, какими пользуются пираты на островах, либо заложить каравеллы, это уже высокие технологии Юга, или же рискнуть и попытаться начать с более высокой ступеньки – строить первый галеон? Намного более вместительный, быстрый и устойчивый.
Чтобы его построить, не нужно изобретать что-то особенное, лишь взглянуть под другим углом и увидеть возможности. Я не увидел, а просто вспомнил увиденное, но придется говорить, что придумал сам, другого не дано.
Возможно, удастся сразу заложить остовы кораблей типа фрегатов, перед которыми и каракки адмирала Ордоньеса покажутся шлюпками.
Из выделенной для нас каюты поднялся плечистый мужчина, я не сразу узнал Торкилстона, простоволосого и в легкой рубашке, привык видеть всегда в стальном панцире.
Он остановился на верхней ступеньке, обеими руками держится за поручень.
– Вас не качает, сэр Ричард?