– Как же вам верят!.. А могли бы обоих за борт.
– За что?
– Женщина на корабле! Жди несчастий.
– Нам всего лишь обогнуть Зуб Сатаны, – заверил я. – Это не плаванье! Ничего не успеет случиться.
– С вами и не случится?
Я уложил женщину на свое ложе, она зябко вздрагивала и смотрела то на меня, то на сэра Торкилстона большими испуганными глазами. Бобик грозно рычал, не сводя с нее багровых глаз, шерсть поднялась дыбом.
Сэр Торкилстон посмотрел на меня, на женщину, отступил к двери и почтительно поклонился.
– Пойду взгляну, – произнес он неуклюже, – как там наверху. И послушаю, что говорят матросы. Боюсь, им все-таки очень не нравится эта женщина. Моряки – народ суеверный.
– Успеха, – сказал я.
Он обернулся в дверях.
– Бобик, ты со мной?
Бобик не оглянулся, продолжал рычать, но с места не сдвинулся, что-то ему не нравится, очень не нравится, однако мне пока ничего не грозит, иначе бы уже подобрался для прыжка.
Торкилстон вышел, плотно притворил за собой толстую дверь. Я сотворил горячий кофе, женщина вздрогнула, когда из ничего появилась глиняная чашка, а оттуда пошел ароматный пар.
– Выпьешь? – предложил я. – Хоть море и теплое, но, думаю, тебе не мешает согреться.
Она взяла чашку без опаски, рука белая и холеная, как будто изнеженную аристократку выбросили за борт, взгляд все еще испуганный, однако щеки чуть порозовели.
Бобик еще раз рыкнул, но уже тише, лег у двери, не сводя с нее красных глаз.
– Что это? – голос ее прозвучал слабо, но странно мелодично, словно наполовину голос, наполовину игра на неизвестном инструменте. – Странный запах…
– Неважно, – сказал я. – Просто подкрепись.
Она осторожно отхлебнула, прислушалась, сделала второй глоток, уже побольше.
– Ну, – сказал я, – давай рассказывай. Кто ты и что ты. Как ты ухитрилась там уцелеть? Все-таки мокро…
Она ответила слабым голосом:
– А что особенного? Вода здесь теплая.
– Не очень теплая, – напомнил я, – если не просто поплавать чуть-чуть… Ты сколько там пробыла?
– Недолго, – ответила она неохотно. – Но теперь и близко к морю не подойду. Поселюсь в лесу или в горах…
– Ты из Орифламме, – спросил я, – или из Вестготии?
Она замялась, взглянула быстро и цепко:
– Как вам сказать…
– Может быть, – сказал я, – с купеческого корабля? Или пиратского?
– Пиратского? – переспросила она. – Здесь водятся пираты? Какой ужас.
Но слова прозвучали ровно и бесцветно, то ли совсем нет сил, то ли пираты ее беспокоят меньше всего.
– Судя по всему, – сказал я, – тебя сбросили за борт недавно, иначе уже рыбы обглодали бы до костей…
Она кивнула.
– Да, недавно.
– Но как ты не захлебнулась?
Она посмотрела искоса.
– Похоже, вы сами скрываете от своих умение плавать под водой сколько угодно.
– Почему так решила?
– Думаю, я была у самого дна.
– Не сколько угодно, – возразил я. – Наверно, есть ограничения.
– Но вы их не знаете?
– Проверять было некогда.
Она кивнула.
– Я тоже могу… долго.
– Так сколько ты там пробыла?
На ее лицо набежала тень, она опустила голову.
– Дольше, чем хотелось бы.
По моей спине пробежала незримая ящерица с мерзко холодными лапищами. Вдруг почудилось, что речь идет не о часах и даже сутках, а о годах и, возможно, больше, чем годах. То-то на ней платье странного покроя.
– И что ты последнее помнишь? – спросил я. – Какая Война Магов была последней?
Она вздрогнула, взгляд ее стал диким.
– Война Магов? Какая Война Магов?
Чашку она держит обеими руками, вздрагивает, лицо бледное, на меня поглядывает поверх нее испуганно и с жалобным видом маленькой девочки из аристократической семьи, внезапно очутившейся на тихоокеанском острове среди каннибалов.
Я старался смотреть с сочувствием, но внутри нарастает зловещий холод. Эта милая крошка пробыла на дне океана очень-очень долго. Даже страшно представить… Ни человек, ни зверь не смогли бы.
– И кто ты? – спросил я.
Она снова испуганно взглянула поверх чашки.
– Я?
– Ну да, – сказал я, – кто ты?..
Она вздрогнула.
– Не знаю.
Я сказал с досадой:
– Только не надо никаких амнезий!.. Ты не могла забыть, кто ты и что ты. Как тебя зовут?
Она заколебалась, словно назвать имя – отдать власть над собой в чужие руки, наконец прошептала:
– Иллариана…
– Прекрасное имя, – восхитился я. – Как музыка!.. Ладно, не буду спрашивать твое настоящее, это неважно. Меня зовут Ричардом, имя настоящее, но это тоже неважно. Просто в этом времени неприлично общаться, не зная имен друг друга… Итак, что ты помнишь?
Пока я говорил, она с явным удивлением смотрела и слушала, но когда задал вопрос, помрачнела и опустила голову.
– Везде темно, – голос ее прозвучал хрипло, – холодно, иногда проплывают рыбы… На дне почти ничего не меняется, только одни ракушки рассыпаются, другие растут. Вот и все…
Я пробормотал:
– Если пробыла там столетия, то могла и забыть слишком далекое прошлое… наверное, я так долго не жил, не знаю, как у стариков с воспоминаниями. Но слышал, детство помнят хорошо, а что вчера ели – забывают.
Она слабо улыбнулась.
– Я не старуха.
Я кивнул, восстанавливается удивительно быстро, щеки порозовели, первая улыбка, еще неуверенная, будто пытается вспомнить, как это делается, в глазах появляется блеск, что делает ее живее и опаснее. И эта чисто женская реакция скрыть возраст…
– Тогда ты демон, – сказал я. – Какой?
Она покачала головой.
– Я ничего не помню. Знаю только одно: кто бы меня ни отыскал, я обязана повиноваться ему.
Я помолчал, заявление довольно важное, сразу же вспомнил про всех заточенных в медных кувшинах. Мудрый Соломон многих их позабрасывал в море, и каждый обязывался служить тому, кто освободит из плена.
– Звучит привлекательно, – пробормотал я. – Если бы я был… гм… Но, увы, не вправе держать рабов или рабынь, это противоречит христианству, если о нем слыхала. Все люди свободны, хотя и не все пока что, слава богу, равны…
Она смотрела внимательно, в глазах удивление, покачала головой.
– Я не человек, ты сам сказал.
– Это многое упрощает, – признался я. – Животных пока что в рабстве держать можно. Потом, конечно, им тоже придется дать права, даже избирательные, а то и место в правительстве, но пока что туда допускают только ослов…
– Тогда я твое животное, – сказала она.
Я подумал, сказал нерешительно:
– Ладно, пока не поймем, кто ты и что ты, будем считать тебя чем-то вроде домашней рыбки или птички. Собачка у меня уже есть, как видишь.
Она покосилась на Бобика. Рычать он перестал, но глаза еще красные, а шерсть улеглась не полностью.
– Собачка непростая, – произнесла она тихо.
– Я сам непростой, – сказал я с достоинством. – А по нашей вере мы все непростые, так как дети Господа. Ну да, ты о нем не слыхала. Это плохо, инквизиция на такие вещи смотрит строго. Ладно, я постараюсь ввести тебя в курс, а то тебе не выжить… У тебя как с памятью?
– Памятью?
– Ну да, – сказал я, – хорошо ли запоминаешь?
Она поняла, кивнула.
– Да, я ничего не забываю.
– Это упрощает задачу, – сказал я. – Кто бы подумал, чем я буду заниматься с женщиной наедине ночью!
Она слабо улыбнулась и опустила веки. Тень от длинных ресниц легла на впалые щеки. Я спросил, не холодно ли, она не ответила, я накрыл ее курткой и тихохонько поднялся наверх.
Глава 7
В ранний предрассветный час море выглядит серым, неприятного свинцового цвета, как и сам корабль от клотика до киля, но едва вспыхнули нежно-алым в небе облака, мир начал наполняться робкими красками, а когда из-за удивительного горизонта из воды показался край солнца, все вспыхнуло и заискрилось.
Я невольно зажмурился, давая глазам привыкнуть к внезапному блеску волн.
Сэр Торкилстон стоит неподалеку и зачарованно смотрит вдаль. Услышав мои шаги, быстро обернулся.
– Как она?
Я отмахнулся.
– Да так, ничего. Оклемается. У нее был амулетик, что позволяет продержаться полдня под водой. Ей повезло, подоспели вовремя.
– Повезло, – согласился он с подозрительной готовностью.
– Что говорят матросы?
– Разное. Есть обеспокоенные, но капитан сказал, что вот-вот обогнете Зуб, а там женщина сойдет на берег. За такое время ничего ужасного просто не случится.
– Молодец Ордоньес, – сказал я. – Впрочем, адмирал и не должен быть суеверным. А стена все понижается…
Он кивнул, но смотрел не на стену Зуба Сатаны, а в морскую даль.
– Сэр Ричард, – проговорил он дрогнувшим голосом, – не пойму… как она не переливается?
– Кто?
– Вода, – пояснил он и повел рукой. – Смотрите, там же нет берега!.. Она должна вылиться в бездну…
Я похлопал его по плечу.
– Пожалуй, ты уже готов услышать, что Земля не на черепахе.
– На слонах?
– Сам ты слон. Можешь мне не верить, так и Коперник советовал, он просто просил учитывать дикое предположение, что Земля – шар, и не стоит на месте, а двигается вокруг неподвижного Солнца. Ты в это тоже не верь, а то свихнешься, но корабль надо вести так, словно вся эта дикость – правда.
– Но ведь Господь…
Палубу под нами ощутимо тряхнуло. Между каменной стеной и кораблем море забурлило. Выметнулись длинные щупальца толщиной с корабельные мачты, но длинные и гибкие.
Раздался крик, матросы забегали, как мне показалось, бестолково, а следом на палубу обрушились огромные щупальца, затрещали хрупкие переборки. Послышался дикий вопль, одно щупальце сшибло матроса, но, к счастью, не ухватило, а слепо шарило в поисках более крупной добычи.
Снизу тряхнуло сильнее. Корабль чуть приподнялся, словно огромный великан пытается вытащить его из воды, затем погрузился по самые края.
Матросы выбежали из трюма с кожаными бурдюками в руках, Ордоньес свирепо орал с мостика, а они лили за борт жидкост