– Да что тебя мучает?
Ордоньес сказал со вздохом:
– Время обеда… Никак не решу, сейчас нажраться, чтобы ремень лопнул, или же дождаться приема у короля. Как думаешь, кормить будет?
– Наверное, – сказал Торилстон разочарованно.
– Тогда, может быть, не есть сейчас? У короля вкуснее?
Торкилстон отмахнулся, мы шли через залы, придворных не очень много, стоят обычно группками, перешептываются, все обратили внимание на необычных гостей, мы задрали носы и двигались гордо, как вдруг из соседнего зала вышла группа закованных в железо воинов, впереди взбешенный барон Унгер, весь в черном железе, только шлем за ним несет молодой воин, не сводя с повелителя преданного взора.
Он издали узнал меня, ускорил шаг и взревел так, что под сводами заметалось эхо:
– Ты!.. Посмел!.. Да я тебя…
Я отодвинул в стороны Торкилстона и Ордоньеса, что уже взялись за рукояти мечей.
– Не мешайте. Пусть орет.
Барон надвигался на меня огромный и с выкаченными глазами, губы трясутся от бешенства, я ощутил прилив жгучей ненависти, ненавижу таких, ненавижу с детства, всегда мечтал поквитаться, и пусть это не тот, но все равно такая же сволочь…
Я сказал холодно и надменно:
– Не брызгай слюнями, смерд. А то велю выпороть на конюшне.
Он задохнулся в бешенстве, лицо побагровело. Глаза стали еще больше, не может поверить, что кто-то смеет перечить тому, за чьей спиной маячит грозная фигура герцога Хорнельдона.
– Ты сейчас умрешь!
– Ты дурак, – сказал я так, чтобы услышал он, и, улыбнувшись кротко, добавил: – И говно собачье.
Он завизжал, весь перекосившись, бросился на меня в диком бешенстве. Руки вытянул с намерением ухватить за горло. Лапы огромные. Ухватит – мало не покажется, я шагнул в сторону и дал ему подножку.
Упал с таким грохотом и лязгом, словно обрушился стенобитный таран, там взревел и начал тяжело подниматься. Его воины поспешно образовывали вокруг нас широкий круг.
Я сказал громко:
– Как видите, я не хочу драться. Будьте свидетелями.
Кто-то крикнул с презрением:
– Дерись, трус!
Его поддержали другие голоса:
– Побудь хоть немного мужчиной!
– Не позорься!
Я развел руками.
– Как скажете. Это вы хотели, не я…
Барон поднялся и ринулся, наклонив голову, как выпущенный из катапульты обломок скалы. Я снова быстро шагнул в сторону, а ему дал мощный пинок под зад. Он вломился в своих рыцарей, повалил сразу трех, долго барахтались, как черепахи в железе.
Я лицемерно вздыхал и разводил руками, но внутри уже все кипит от ненависти и жажды бить эту сволочь, бить и снова бить. Наконец они поднялись все четверо, он снова бросился на меня, но уже осторожнее, затормозил передо мной, железный кулак мелькнул у самого лица. Я уклонился и свирепым ударом разбил ему сперва рот, так что кровь брызнула и на грудь, затем ударил в нос и услышал, как хрустнули хрящи.
Он орал и размахивал огромными кулаками. Каждый удар способен свалить с ног быка, я либо уклонялся, либо принимал вскользь на плечи и локти, двумя нацеленными ударами выбил зубы и с лютой радостью смотрел, как он выплевывает это крошево вместе с кровью.
Он еще кипел яростью, но я видел, как на лице появляется страх и непонимание, как это впервые бьет не он, а посмели бить его?
Я смотрел, как он поднимается с четверенек, на ладонь выхаркивает выбитые зубы, его рыцари угрюмо шумят, их голоса заставили Унгера подняться и снова ринуться в бой. Я следил за ним налитыми кровью глазами, слишком взбешенный, чтобы думать о милосердии и человечности, и когда эта туша с диким ревом понеслась на меня, схватил его за волосы, сжал в кулаке.
Лицо его перекосилось болью, я откинул ему голову назад, чтобы обнажилось беззащитное горло, и прошипел, глядя ему в глаза:
– Ну что, тварь? Это не с беззащитными крестьянами драться? Это не то, что унижать тех, кто страшится твоего сюзерена?
Он хрипел, даже не стараясь вырваться, лицо залито кровью, но я видел, как ярость уже испарилась, теперь им владеет дикий животный страх. В его глазах я видел, что огромный страшный и непобедимый зверь нависает над беззащитным ягненком и готов вонзить в него зубы.
Из дальнего зала, за которыми покои короля, выбежал взволнованный церемониймейстер и почти бегом заспешил в нашу сторону. Я понял, что сейчас повелят, крикнул громко:
– Да будет, как ты сам хотел!..
Моя ладонь обрушилась ребром на горло барона. Он захрипел. Я тут же выпустил волосы и отступил.
Церемониймейстер прокричал запоздало:
– Его Величество велит прекратить поединок…
Я ответил громко:
– А такое есть в правилах? Этот барон…. Он в самом деле барон?.. Сам настоял, чтобы поединок был насмерть.
Рыцари, сломав круг, подошли к барону, что раскинул руки и смотрит в потолок безжизненными глазами. На меня поглядывают с угрюмой злобой, но никто не решается сказать слова, все видят, как я слежу за ними налитыми кровью глазами и жду только повода, чтобы растерзать еще кого-нибудь.
Ко мне подошли Торкилстон и Ордоньес, загородили своими телами. Ордоньес сказал властно:
– А ну расступитесь! Мы сейчас не в духе.
Торкилстон произнес с издевкой:
– Их всего восемь. Мне одному мало…
Рыцари поспешно и достаточно трусливо расступились, давая нам дорогу, точно не рыцари, а просто здоровые мужики в доспехах.
Мы пошли в сторону отведенных нам покоев, Торкилстон поглядывал на меня искоса, наконец произнес со странной интонацией:
– Вы победили, сэр Ричард. Очень даже… гм…
– Жестоко? – спросил я.
Он отвел взгляд.
– Даже не знаю. Что-то есть не от рыцаря… Какое-то отступление.
– Скажите прямо, – предложил я. – Я повел себя, как простолюдин, верно?.. Самому стыдно, сэр Торкилстон. Чувствую, какой во мне сидит зверь в темноте. В каждом из нас он прячется, самый лютый, хищный и злобный на свете, но другие как-то не выпускают наружу? Мы остаемся людьми только потому, что загоняем его пинками все глубже в нору! Я вот выпустил, стал зверем, потерял людской облик. Мне должно быть ужасно стыдно.
Слуги отворили перед нами двери и закрыли, как только мы вошли. Я бросился в кресло, Ордоньес посмотрел на Торкилстона, потом на меня.
– Ваша светлость, а вам… это… стыдно?
Я покачал головой.
– Нет.
Он победно посмотрел на Торкилстона, тот нахмурился.
– Вы уверены?
– Да, я уже спрашивал себя, – пояснил я с тоскливым недоумением. – Еще раньше. С пристрастием. Чуть ли не пытал.
Ордоньес довольно улыбался, а Торкилстон спросил обеспокоенно:
– Но вы на правой стороне?
– Я всегда так полагал, – сказал я осторожно, подумал и добавил: – И даже сейчас почти уверен.
Глава 3
Спускаясь по лестнице, принцесса Алонсия грациозно держала в правой руке хвост длинного платья, что именуется шлейфом. Их, насколько знаю, учат, как подниматься по ступенькам и спускаться, не путаясь в подоле, что волочится по земле.
Глаза у нее странные, никогда таких не видел: крупные серые и сияющие, будто жемчужины чистейшей воды, только что вынырнувшие из океана. Я смотрел в них и не мог оторвать взгляд, глаза просто светятся, необыкновенные глаза и необыкновенный взгляд, как и сама принцесса необыкновенная. Кроме просто невыносимой красоты, от которой начинает тревожно ныть сердце, как ивовый прутик со снятой корой, у нее не по-женски умный взгляд, гордая походка и отточенные движения человека, который постоянно следит за собой, а это первейший признак благородной породы.
За нею, как принято, в двух шагах двигаются одинаковые, как куклы от одного мастера, девушки в роскошных, но строгих платьях, ни на кого не смотрят, красивые и надменные, гордые своим высоким положением.
Я поклонился, стараясь сделать это пограциознее, но с моим ростом и длинными руками получается совсем не так изящно, как у мелких и юрких.
– Ваше Высочество, – произнес я с привычным восторгом, но ощутил, что восторг на редкость ненаигранный, – я счастлив…
Она остановилась и взглянула очень внимательно.
– Чем?
– Что вижу вас, – ответил я искренне. – Теперь мне все будет удаваться, ангелы будут трубить с небес, а птицы петь всю дорогу.
Она поморщилась.
– Если это комплимент, то слишком вычурно. Если же издевка…
Я охнул:
– Издевка? Помилуйте!
Она произнесла тем же ровным голосом:
– Что-то в вас странное, сэр…
– Ричард, – сказал я. – Сэр Ричард!
– …сэр Ричард. Как будто вы постоянно защищаетесь и в то же время нападаете. С вами что-то случилось? Я имею в виду помимо этого… неприятного столкновения с сэром Питером Суллингом, а затем и бароном Унгером.
Я сказал пристыженно:
– Да вроде ничего. Наверное, я из такого королевства, что как кипящий котел…
– Вы такой один? – спросила она. – Я слышала, что к соседям вторглась неизвестно откуда армия чужаков, все жгут и всех убивают. Это вы ее привели?
Она смотрела прямо, взгляд строг, я чувствовал странное очарование ее красоты и проницательности, никто так прямо и точно еще не ставил вопросы, что за дивная женщина, и ей всего семнадцать лет…
– Насчет всех, – сказал я уклончиво, – это брехня. Просто мы пришли из мира, где знают разницу между рыбой и удочкой…
Она произнесла настороженно:
– Вроде бы все знают. Или что-то особое?
– Можно человеку дать рыбу, – сказал я, – на пропитание, а можно дать удочку. В первом случае съест и снова попросит, во втором – научится, пусть и с трудом, ловить сам. Находки старинных артефактов сослужили плохую службу. Самые умные стараются их снова заставить работать, даже не понимая принципа действия, вместо того, чтобы придумывать что-то самим. Мы должны давать людям только удочки.
Она сказала с иронией:
– Если натыкаетесь на склад с рыбой, всю выбрасываете?
– Лучше сделать так, – сказал я непреклонно, – чем стать бездумным жруном. Когда ловишь рыбу сам, а не получаешь в подарок, подбираешь тщательно наживку, совершенствуешь крючки, изобретаешь сети, неводы, придумываешь ночной и подледный лов, сперва ловишь с берега, потом создаешь лодки, плоты, катамараны, лайнеры, модифицируешь саму рыбу, чтоб росла крупнее, витаминнее и чтоб сама в сеть лезла…