Торжествующий вой раздался ближе. Леди Беатриса вздрогнула, она тоже как будто оцепенела на какое-то время, но теперь я сам приподнял ее на руках. Она уцепилась за ветку, ногами встала на выступающую ступеньку нароста, замедленными движениями поднялась еще выше.
Я поспешно отвел глаза, в этом веке женщины не приветствуют еще, когда мужчины им смотрят под платья.
Леди Беатриса всмотрелась вдаль.
— Они уже бегут сюда!.. — вскрикнула она. — Их... много! И какие огромные...
— Лишь бы не тамбовские, — пробормотал я.
— Что вы говорите?
— С волками жить, — объяснил я, — по-волчьи выть, с лошадьми жить — по-лошадиному ржать, с леди Беатрисой... гм... общаться...
Я не успел договорить, вой раздался уже за ближайшими кустами. Леди Беатриса вскрикнула, но я и сам уже вижу множество желтых глаз в красной тьме. Пес посматривал на меня с вопросом в глазах, я покачал головой, указал на Зайчика. Тот нервно потряхивал гривой, часто переступал с ноги на ногу.
Волки приближались очень медленно, усаживались через каждые шаг-два. Это если бы мы кинулись бежать, нас бы в два счета догнали, а так кольцо смыкается, волки не раз так брали могучих лосей и сейчас уверены, что все получится точно так же.
Я прислонился к дереву и, подняв лук, начал стрелять с предельной скоростью. В торжествующий вой вплелся визг, а стрелы все исчезают в красной полутьме, но я держу глазами точку между желтыми огоньками и вижу, как они тут же исчезают. Руки мелькают так, что я сам их едва вижу, заныло плечо. Я приглушил боль в суставах или связках, бил и бил стрелами, надеясь, что волки либо разбегутся, либо бросятся на своих убитых и раненых. Кусты затрещали, десятка два крупных, как худые медведи, зверя выметнулись на поляну и бросились кто ко мне, кто к Зайчику. Трое сразу ринулись на Пса.
Я отшвырнул лук и подхватил приготовленный меч. Первый же волк упал, рассеченный почти надвое, но второй сбил бы с ног, если бы не ствол дерева за спиной, я ударил рукоятью в зубы, отпихнул и зарубил, но острая боль обожгла колено: третий волк вцепился острыми зубами, как пиявка. Я с проклятием разрубил ему хребет, но зубы продолжали терзать мою плоть. Еще несколько волков бросились с трех сторон, этих я бил расчетливее, не стараясь рассекать пополам, нет нужды, а затем оставил меч и обеими руками разжал мертвые челюсти.
Зайчик ржал и бил копытами. Волки лопаются, как воздушные шарики под его ударами, деревья вокруг забрызгало кровью. Волки ползали с вылезшими внутренностями, Пес рвал своих противников настолько быстро и безжалостно, что ни один не успел в него вцепиться: он прыгал, увертывался, а каждый щелчок его пасти нес смерть.
Когда на поляне осталось не больше пяти зверей, а из кустов перестали появляться новые, эти повернулись и с жалобным воем ринулись в лес.
— Добей! — велел я Псу.
Он с великой радостью бросился вслед. Затрещали кусты, послышался жалобный вой, а затем удаляющийся шелест травы. Я осмотрелся, подошел к Зайчику, похлопал по шее, заодно тайком проверяя, не надо ли подлечить, но острые зубы не успели прочную шкуру даже продырявить.
— Да, — сказал я, — это совсем не тамбовские.
С дерева раздался дрожащий голос:
— Господи, какие же тогда эти тамбовские?
— О, — сказал я, — тех лучше не видеть.
— А где они водятся?
— В самом страшном из миров, — пояснил я. — Леди, позвольте подать вам галантно, а если можно, то и куртуазно, переднюю руку...
— Я сама, — ответила она.
— Если брякнетесь, — возразил я, — то ничего страшного, разве что в волчьей крови и кишках вывозитесь, но что я руку даме не подал — это меня будет мучить всю жизнь, я ж эстет...
Она заколебалась, я поднял руки, встал на цыпочки и принял ее в объятия. Я обнял на уровне колен, и она, чтобы не упасть, уперлась в мои плечи. Я дал ей медленно скользить в моих руках вниз. Мы оба ощутили, что подол ее платья остался в моих пальцах. Мне нестерпимо хотелось прижаться лицом к ее животу, к ее высокой груди, что вот сейчас остановилась перед моими глазами... это я непроизвольно сдавил ее сильнее и прервал скольжение, но я отчаянным усилием переборол себя и позволил ее ногам коснуться земли, но рук не размыкал, и подол ее платья оставался в моих судорожно стиснутых пальцах.
Наши лица настолько близко друг к другу, что мне только чуть наклониться, и мои губы коснутся ее губ, она стоит обнаженная до пояса, знает это, но мы оба делаем вид, что ничего такого не происходит и что я даже не догадываюсь, что нечаянно задрал ей подол до плеч, что она нагая, свежий воздух целует ее животик, ласкает ягодицы и нежно шевелит пушок в самом низу живота.
Мы так простояли целую вечность, что длилась кратчайший миг, но донесся треск, из-за деревьев выметнулся Пес, глаза налиты багровым огнем, клыки блестят. Зайчик встретил вопросительным ржанием, я отступил на шаг, предварительно выпустив смятую ткань из рук.
— Его... не ранили? — спросила она слабым голосом.
— Цел, — ответил я тоже чужим голосом.
— На нем кровь...
— Волчья. Нам лучше покинуть это место.
— Да-да, — торопливо согласилась она, — здесь их слишком много.
Мы оба старались не встречаться взглядами, чтобы поскорее сгладить любую память о позоре, когда оба поддались всего лишь чувствам, свойственным всем людям, но властвующим только над простолюдинами и животными.
Пес подбежал ко мне и потребовал погладить, я гладил и чесал, стараясь сам успокоиться, но перед глазами ее бледное лицо с расширенными глазами и трепещущими ресницами, ее созданный для поцелуев нежный рот, ее вспыхнувшие жарким румянцем щеки.
— Зайчик, — сказал я, — иди сюда. Леди Беатриса, соизвольте позволить вам вознестись в седло...
Я преклонил колено, леди Беатриса легко взлетела на Зайчика, почти неслышно коснувшись стопой колена и рукой — моей склоненной головы. Зайчик гордо выгнул шею и переступил с ноги на ногу, а Пес уже подбежал к краю поляны, показывая, что он знает место получше.
В седло я не решился, слишком живо воспоминание, как держал ее в объятиях и как горячая кровь наша бурлила и сливалась в единый поток, Зайчик посмотрел с недоумением, когда я взял его под уздцы и повел за мелькающим впереди Бобиком.
Солнца мы так и не увидели, но вокруг темнеет, а лес есть лес: птицы, даже такие уродливые, умолкли и улеглись спать, зато между деревьями замелькали огромные летучие мыши и совы.
Мы двигались все медленнее, я высматривал достаточно широкую поляну, чтобы расположиться в середке, а деревья чтобы не ближе пяти-шести шагов.
Впереди разгорался странно бледный призрачный свет. Леди Беатриса прикоснулась к моему плечу, но я покачал головой. На крошечной полянке, почти закрытой от нас деревьями, пляшут крохотные женские фигурки. Как я ни всматривался, крылышек не обнаружил, так что они, вероятно, не намного тяжелее воздуха.
— Дальше, — прошептал я. — Это болотные светлячки.
Она шумно потянула у меня за ухом носом.
— Не слышу болотного запаха. Пахнет чем-то иным...
— Чем?
— Не скажу.
Я помолчал, но не вытерпел, огрызнулся:
— Знаете, леди, если у вас за ушами понюхать, то, думаю...
Она спросила с угрозой в голосе:
— Что?
— Да уже не думаю, — ответил я. — Надо мне о всякой херне думать! Тут камешек в сапог попал, вот это в самом деле проблема... Хоть прямо щас разувайся и вытряхивай. Или до привала потерпеть? Надо только не слишком этой задней ногой давить на стремя...
Могучие стволы отодвинулись, мы вышли к небольшому лесному озеру и двинулись вдоль берега. Леди Беатриса охнула, ухватила меня за руку и указала на призрачные фигуры над гладью воды, похожей на драгоценную ткань.
— Лебеди! — прошептала она испуганно. — Но почему... ночью?
Я буркнул тихонько:
— Какие же это лебеди? Плохой из вас птеродактиль, моя леди.
— Я не ваша леди, — прошипела она.
А птицы медленно и красиво летели низко над темной водой, отражаясь в ней почему-то длинными серебристыми рыбами. Не просто белые птицы, а светящиеся, сотканные из света, с настолько размытыми очертаниями, что я отчетливо видел только крылья, а туловища то ли птичьи, то ли человечьи...
Долетев до леса, птицы беззвучно ныряли в темную стену деревьев. И хотя я не орнитолог, но, по-моему, птицы не могут летать сквозь дерево.
Наконец я отыскал удобное место, Зайчик послушно остановился. Леди Беатриса странно затихла, ничего не спросила, ни о чем не поинтересовалась. Помедлив, я протянул руки вверх.
Не чинясь, что не преклонил колено, она наклонилась и скользнула мне в объятия. Я бережно опустил на землю, голова кружится от жажды сжать крепче и никогда-никогда не выпускать. В сердце счастливый щем: наконец-то нашел, нашел, нашел, щенячье ликование сладострастно пронизывает от макушки до пят. Я жадно вдыхал запах ее волос, наклонился и вроде невзначай коснулся губами ее кожи...
Она целую вечность была в моих объятиях, я страшился спугнуть миг, однако леди Беатриса шевельнулась в моих руках, я услышал совсем тихий голос:
— Вы очень любезны, сэр Светлый...
— Ага, — ответил я шепотом-. — Ну да, я такой... Леди Беатриса, в ночи двигаться просто опасно. Да и ночные звери опаснее дневных. Будем надеяться, что хотя бы костер отпугнет.
Она произнесла слабо:
— Сэр Светлый, вы лучше меня знаете, что делать.
— Спасибо, леди, — ответил я несколько озадаченно, — вот уж не ожидал...
Сухих веток полно и на облюбованной поляне, я просто сгреб их в кучу и сложил возле толстого упавшего дерева. На нем буду сидеть и бдить, оберегая сон и покой своего сокровища. Пес натаскал дичи, я половину скормил ему самому, из остальных повырезал самые нежные места.
Леди Беатриса, не чинясь, помогала жарить, тоже кормила Бобика из рук и пугливо отдергивала пальцы, когда он, пугая ее, страшно щелкал челюстями, способными перекусить рельсу.
В завершение ужина я сделал вид, что у меня в мешке нашлась и фляга с вином. Леди Беатриса отхлебнула с явным недоверием, глаза расширились, сделала еще глоток и вернула мне.