Вопрос застал его врасплох, он запнулся, посмотрел на меня в недоумении, никак не ждал экзамена по технологии, развел руками.
– Да как… делал и все…
– Но все-таки?
Он подумал, почесал в затылке.
– А что там трудного? Укладываешь внахлест, как у рыбы чешуя, чтоб вода стекала. В каждой черепичке дырочка, туда гвоздик, чтобы закрепить на месте…
– А шляпку гвоздика?
Он переспросил с беспокойством:
– Шляпку? А что со шляпкой?
– Чем-то заливал? – спросил я. – Или замазывал? Смолой или клеем?
Он переступил с ноги на ногу, пробурчал:
– Странные вопросы у вас, ваша светлость… Зачем замазывать?
– А чтобы вода не протекала, – объяснил я. – И чтоб гвозди не ржавели.
Лицо его становилось все серьезнее, он переспросил тупо:
– Ржавели?
– Ну да, – подтвердил я. – У вас что, гвозди не ржавеют?
– Ржавеют? – повторил он. – А это… как?
Холод все больше пронизывал мое тело. Я быстро зыркал и по сторонам, вон из-за амбара показались сыновья хозяина, могучие и приземистые, как питекантропы, из конюшни вышла пышная дочка и с застывшей улыбкой направилась ко мне, как она только оказалась там, а из-за колодца поднялась очень старая женщина, но сухая и жилистая, в обеих руках не кол, а целое бревно…
– Все понятно, – сказал я громко и авторитетно. – Я вас раскусил, ребята! Всем стоять на месте. Я – гроссграф здешних земель. Это значит, что и вы – мои подданные. Я ко всем добр и милостив.
Они не слушали, медленно сжимали кольцо. Я вытащил меч, последний луч закатного солнца упал на блестящее лезвие и обагрил кроваво-красным светом. Хозяин остановился, но его сыновья, хоть и замедлили шаг, но осторожно приближались.
– Всем стоять! – повторил я громче. – Я не хочу причинять вреда. Держите гостиницу – держите. Мне главное, чтобы польза обществу. Может быть, вы вообще геи или в промискуитете живете, а то и вовсе демократы, мне по фигу, лишь бы налоги платили и беспорядков не устраивали.
Сыновья начали останавливаться по одному, женщина тоже застыла по ту сторону колодца, только дочка, колыхая формами, приближалась, уже не улыбаясь, а с застывшим в экстазе лицом, дескать, тронь меня, я уже мокрая.
Между нами осталось не больше пяти шагов, я торопливо выхватил из-за пазухи крестик.
– Всем стоять во имя моего Верховного Сюзерена!
Они вздрогнули и теперь в самом деле остановились, трепеща. Дочку, что подошла почти вплотную и уже протягивает руки, затрясло. Лицо начало меняться, губы все раздувались и наливались кровью, грудь выросла до чудовищных размеров, а когда взгляд прикипел к кресту, рот распахнулся, неожиданно широкий с тремя рядами острых, как иглы, зубов.
Она испустила пронзительный вопль. Я зажал обеими ладонями уши, но взгляд дочки оставался прикованным к кресту. Лоб стал совсем узеньким, надбровные дуги утолщились и выдвинулись вперед. Платье трещит и лопается, в расширяющиеся дыры видно мохнатое мускулистое тело.
Я выдернул другой рукой болтер. Чудовище прыгнуло, я торопливо сжал в ладони металлический цилиндр. Стальные штыри, что закованного в стальные доспехи рыцаря прошьют, как лист мокрой бумаги, если вот так в упор, ушли бесшумно и без толчков.
Тело монстра пролетело мимо, я отступил еще на шаг в сторону и открыл стрельбу по бросившимся ко мне братьям. Их тела вздрагивали, брызгала кровь, а когда упали и бились в корчах, я выстрелил дважды в так и стоявшего на пороге хозяина, затем в женщину за колодцем.
Он отшатнулся, две красивые звездообразные заклепки расцвели, окрашиваясь кровью, в середине его мохнатой груди. Он сделал шаг назад и упал вовнутрь. Дверь захлопнулась, отрезая от мира. Женщина из-за колодца торопливо убегала, тоже на ходу превращаясь в монстра. Я выстрелил снова, но болты ее только ужалили в спину.
Я торопливо сдернул из-за плеча лук, наложил стрелу и натянул тетиву, однако женщина скакнула нечеловечески длинным прыжком за сарай. Я нехотя вернул тетиву на место.
– Зайчик! Бобик!.. Миртус!
Двое примчались, невинные такие голубки. Зайчик смотрит с интересом, а Бобик машет хвостом, предлагая играть.
– Что ж вы промолчали? – сказал я сердито. – Не могли не почуять! Могли бы предупредить?
Зайчик посмотрел с недоумением, а Бобик преданно помахал хвостом и подпрыгнул, уверяя, что сейчас принесет мне вот та-а-акую рыбину, чтобы я не сердился непонятно за что.
– Эх, – сказал я безнадежно, – что объяснять… вам же это все, наверное, привычно?.. Видели и перевидели? Это я один такой дурак, удивляюсь всякой ерунде… И вообще пустякам. Подумаешь, сожрать хотели… Все хотят друг друга сожрать, тоже мне новость! На этом эволюция держится, а также здоровая конкуренция сторон на радость рядовым потребителям.
Из дверей постоялого двора выбежал Миртус, лицо бледное.
– Ваша светлость! – прокричал он в испуге. – Там на кухне такое творится!
– Перекусил? – спросил я. – Смываемся, пока нас самих не поперекусывали.
Он не стал расспрашивать, почему убегаем, может быть, я просто платить не хочу, ринулся к своему коню. Зайчик подставил мне бок, я взлетел в седло. Бобик бросился к воротам, однако сократил дорогу и проскочил сквозь деревянный забор с той легкостью, словно это туман.
– Зайчик, – сказал я напряженным голосом, – погоди-ка…
Пальцы мои уперлись в хорошо выструганную, потемневшую от времени доску. Не сосна, что-то более плотное. Я нажал сильнее, доска не поддается, ударил кулаком, но только зашиб палец. В двух шагах из забора вынырнул Бобик, смотрит с интересом.
– Я лучше через ворота, – сообщил я ему тревожно.
За спиной раздался жуткий многоголосый вой, словно кричал весь дом, все постройки и даже колодец. В спину пахнуло лютым холодом. Крик стал громче, яростнее. Зайчик, повинуясь команде, выскочил за ворота, пошел вскачь, за спиной стучат копыта коня Миртуса.
На пригорке я остановил и оглянулся. Огромный дом раскачивается, словно из мягкой резины, под сильным ветром. Крыша задрожала и потекла неопрятными грязными струями нечистой охры. Постройки начали бледнеть, пропадать. Все перемены сопровождались криком и безнадежным воем, полном тоски и страха.
Одни сараи исчезали, как снежные сугробы под лучами жаркого весеннего солнца, другие расплывались, как кисель, и прижимались к земле, а там просачивались в почву. Головное здание странно и дико сперва теряло, так сказать, кожу, затем мышцы, оставляя тонкие светящиеся струны, одни туго натянутые, другие изогнутые и даже провисшие, наконец и эти непонятные кости растворились в воздухе.
Взгляду открылось широкое пространство, утоптанное, везде оттиски подошв мужских сапог с мелкими гвоздиками, а также следы копыт: мелких, средних и совсем огромных, даже не представляю, лось тут ходил, что ли.
В груди похолодело, я вдруг сообразил, что в отличие от остальных следов копыт из этих вот огромных повторяются только два оттиска. Словно этот исполинский лось ходил только на двух ногах.
– Зайчик, – сказал я торопливо, – быстрее отсюда! Миртус, не отставай. Эволюция еще не кончилась.
За спиной раздался пронзительный крик, переходящий в свист. Я прижался к гриве, ветер засвистел в ушах, но я чувствовал, как следом мчится нечто огромное и ужасающе опасное.
– Бегите, ваша светлость! – прокричал Миртус.
– А ты?
– Я ему не нужен…
– Ну, смотри… Быстрее, Зайчик!
Арбогастр слышал умоляющие нотки в моем голосе, вытянулся в струнку, грохот копыт перешел в частую дробь, а ветер превратился в ураган. Я вжимался в конскую шею, надо мной нависло нечто ужасное и не отстает, лапы или щупальца пытаются выдрать из седла. Я вцепился изо всех сил, выкрикивал молитвы и заклятия вперемешку. Затем рев урагана утих, Зайчик остановился и повернул голову с настороженными на макушке ушами.
За спиной роща, через ее середину словно прокатился раскаленный камень размером с пятиэтажный дом. Деревья разломаны в дымящиеся щепки, даже пней не осталось, на их месте труха и распластанные щупальца корней, тоже вдавленные в землю. Можно увидеть, где чудовище прекратило погоню, но нет следов возвращения, словно растворилось в воздухе.
Я перекрестился, поплевал через плечо, сложил пальцы крестом и сказал громко, что Ктулху в христианском мире не пройдет, путь убирается в свою Ктулхию. Однако, несмотря на уверенный тон, страх сжимал сердце так, что я чувствовал боль. Такое мощное колдовство плохо в любом случае, но если это оставили на моем пути те, кто увез Лоралею… то у них очень уж мощные ресурсы.
Я прождал так с полчасика, наконец в сторонке вынырнул призрачный всадник на взмыленном коне, вскинул руку.
– Это я, ваша светлость!
– Отвел глаза? – спросил я.
Призрачный наездник покачал головой.
– На всякий случай. Оно все равно гналось только за вами.
– Я вкуснее, – согласился я. – Как думаешь, чем мы разбудили в таких мирных гражданах таких вот недостаточно пушистых зверей? Чем обидели? Что не остались на ночь?
Миртус и его конь некоторое время неслись рядом с нами призрачными существами, наконец Миртус оглянулся и, поведя над головой руками, со вздохом облегчения сбросил личину прозрачника, словно снял опостылевший плащ.
– Мы? – переспросил он с недоумением.
– Ну да. Они ж были такие…. мягкие и шелковистые.
Он ответил серьезно:
– Ваша светлость, они и были такими!..
– Шелковистыми?
– Нет, зверьми.
– Да ну? – усомнился я. – Человек часто превращается в зверя, но чтоб зверь в человека… гм… Впрочем, все звери, живя с нами, становятся ручными, зато люди, общаясь друг с другом, становятся дикими. Может, и здесь такой случай?
Он с тревогой поглядывал на меня, не понимая странных умозаключений лорда, наконец обронил с осторожностью:
– Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить человека… просто приятно.
– Ага, – сказал я с удовлетворением, – значит, это все-таки люди. Ладно, лучше разбудить в человеке зверя, чем животное!