За Гендельсоном оставалась канава, где можно бы разместить часть нефтепровода. Когда он, мужественно и благородно постанывая, начал снимать шлем, я сказал с чувством:
— И что за оружейник ковал вам такие прочные доспехи?
И, не дожидаясь ответа, поспешил к голому Барбосу. Она следила за мной большими испуганными глазами. В нашем мире, где и феодалы вынуждены есть всякую дрянь, простолюдины вечно недоедают, почти все они худые и жилистые — как мужчины, так и женщины, — а эта просто чудо какая юная пышечка, пончик, нежная, сочная, уже созревшая, но еще…
— Тебе сколько лет? — спросил я.
— Четырнадцать, господин.
— Всего-то?.. Неужели акселерация началась еще тогда?..
Я отошел, примерился, легонько ударил молотом по широкому кольцу. На металле не осталось даже пятнышка. Ударил сильнее. Дафния вздрагивала, поглядывала на меня глазами, полными отчаянной надежды. Сейчас она уже вспомнила, что голая перед двумя мужчинами, пыталась закрываться пухлыми детскими ладонями, но такие мощные сиськи не закроешь, и снизу еще по-детски все голо, без шерсти…
— Ни фига, — сказался. — Придется рискнуть. Надеюсь… черт, хреново я изучал геометрию.
Гендельсон, постанывая и сильно хромая, доковылял. Как же, без его вельможных советов я прям щас сгину или уроню молот себе на ногу. Я отошел на пять шагов, взвесил молот в ладони. Гендельсон сказал встревоженно:
— Сэр Ричард, если вы задумали то, что… что я боюсь даже выговорить…
— Малышка, — сказал я девушке, — следи за столбом. Если будет падать в твою сторону, беги на другую. У тебя длинная цепь…
Молот вылетел с привычным хлопаньем рукояти по воздуху. Гендельсон зажмурился. Железная голова молота ударила в камень с сухим треском. Брызнули камешки, столб качнулся, начал заваливаться. Дафния в ужасе метнулась в сторону, я заорал:
— Стой, дура!.. Падает мимо!
Столб грохнулся, как огромное дерево. Земля подпрыгнула, конь расставил все четыре ноги пошире и посмотрел на меня с вопросом: еще будет? Дафния зябко вздрагивала, цепь все так же соединяла ее со столбом. Теперь Дафния обеими руками натянула цепь, будто надеялась ее порвать. Фигура ее напряглась, сочная, цветущая, абсолютно здоровая и крепенькая. У таких подростков, что цветут особенно пышно, ярко, раньше всех одногодков выпячиваются выпуклости, выступают женские округлости, а пышные бедра наводят на грешные мысли даже стойких аскетов. Таких надо не дракону отдавать, а пускать на размножение. А то поотдавали таких драконам, а теперь одни хиляки да панки…
Огрызок столба все еще торчит из земли, как гнилой зуб. Металл кольца отозвался глухим недовольным звоном. Я снова постучал снизу, переходя по кругу. Кольцо нехотя начало сдвигаться выше. Еще пару ударов — оно слетело, я подхватил и сунул девушке в руки.
— Держи! У тебя есть куда идти?
Она вздрагивала, косилась то на огромную тушу дракона, то на двух крупных мужчин так близко, часто-часто кивала.
— У меня есть родители, — сказала она. — Есть даже жених.
— Что же он не пытался тебя освободить? — спросил я.
Ее глаза расширились в изумлении.
— Как можно, ваша милость!.. Он сам и приковывал меня, он в нашем городе лучший кузнец. Так приказали старейшины.
Я окинул ее оценивающим взглядом.
— М-дя… Хорош у тебя жених. Что же с тобой делать?.. Сэр Гендельсон, возьмете ее к себе на седло?
Гендельсон вздрогнул, едва не упал с коня.
— Я?
— Вы, милорд. А что, боитесь, что спихнет?
— Сэр Ричард, но как можно… А если она в самом деле ведьма?
— Вот и проверим, насколько вы правоверный воин Христа, — сказал я сурово. — Устоите — значит вы стойкий воин, я так и расскажу в инквизиции, куда вы побежите с доносом. Нет — значит с вами нельзя идти в разведку… в смысле на благородные подвиги… Не трусьте, сэр. Довезем до ближайшего села, с нее собьют этот ошейник. А там она свободна.
Он вспыхнул, протянул ей руку, стараясь не смотреть на ее обнаженную фигуру. Девушка робко подняла руку, он перехватил ее за кисть и с такой силой дернул к себе, что она тут же оказалась вниз лицом прямо перед ним на коне, поперек луки седла. Встревоженный конь быстро переступил, сделал шаг, и Гендельсон, чтобы удержать сползающую на ту сторону девушку, поспешно опустил руку.
Я видел, как его растопыренная пятерня прижала ее пышный вздернутый зад, такой белоснежный и нежный, особенно пикантный под его грубыми пальцами. Гендельсон вскрикнул, отдернул было руку, словно угодил в кипяток, но девушка снова начала сползать с коня, и он опять с силой прижал ее пятерней к седлу.
Лицо его было, как у грешника, с которого живьем сдирают кожу. Я злорадно хохотнул, сказал успокаивающе:
— Пусть пересядет к вам, дорогой барон, за спину. Меньше соблазнов.
Он застонал сквозь зубы, когда девушка начала перебираться к нему за спину, наваливаясь на него сперва спереди, цепляясь за плечи и шлемастую голову, накрывая грудью лицо, я даже видел, как красные соски мазнули его по губам, она вскрикивала от страха, а конь тоже не стоял на месте, переступал с ноги на ногу, помогая им удерживать равновесие.
Наконец она села позади, обхватила его руками за пояс таким чистым целомудренным жестом, что я умилился — ребенок, чистый ребенок.
Порывшись в седельном мешке, я выудил плащ, бросил ей.
— Накинь на себя. Не стоит на людях показывать твои прелести, передерутся. Да и нас зарежут, чтобы завладеть тобой.
Она слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку, но в каждой шутке есть доля шутки, эту малышку не зря определили в жертву: кого боятся, тому отдают лучшее.
Кони уже успокоились, шли ровным шагом, переговаривались на своем конячьем языке о драке с драконом, перемывали нам кости, злословили, мол, как себя дураки вели, а надо было правильно вот так и вот так, я уехал вперед, высматривая дорогу.
Обычно Гендельсон совсем не возражал, чтобы ехать позади, это как раз нормально для вельможи посылать вперед всякую челядь, дабы искали для него короткий путь, удобные броды, а на постоялый двор неслись сломя голову и заказывали еду, постель и девок для сугрева постели, но сейчас догнал меня почти сразу, поинтересовался крайне напряженным голосом:
— Вы уверены, что деревня там поблизости?
— Не уверен, — ответил я. — Но вы можете спросить у дамы, что у вас за спиной.
Он буркнул:
— Какая она дама… Но воде бы деревня поблизости…
— Это ее родная деревня, — объяснил я.
— Но разве нам не она нужна? Вернуть этого ребенка родителям…
Я поинтересовался ядовито:
— А если снова ее в жертву? Тут еще те родители… Да и жених просто прелесть!
— Но дракон, божьими молитвами, убит, — сказал он нерешительно.
— А засуха?.. — ответил я сердито невольно пощупал на поясе свою увесистую божью молитву. — Или напротив, проливные дожди? Прилет саранчи?
Он возразил строго:
— И засуху, и прилет саранчи господь посылает нам как испытание. Мы должны все принимать со смирением, не роптать, а трудиться больше и лучше. И ни в коем случае не пытаться откупиться, как делают эти погрязшие в невежестве дикие люди, заблудшие души… Откупиться от демона, порождения ада!
— Бог далеко, — ответил я. — А демон вот он. Бог не защитил их, когда дракон пожирал целые стада, обрекал деревню на голод. Вот и пытаются, как могут…
Он сказал, возвысив голос:
— Наш господь своего сына послал на крест, на мучительную смерть! Сказал тем самым, что Христос искупает все грехи и что этой великой жертвой он закрывает всю историю человеческих жертв!.. Отныне никто и нигде не имеет права приносить человека в жертву. Христос был последней жертвой!.. Но это невинное дитя, тут вы, к сожалению и моему стойкому удивлению, в чем-то и как-то краем несколько правы. Нельзя возвращать этого ребенка в родную деревню. У слабых и нестойких будет велик соблазн принести ее в жертву снова… уже по другому поводу. Лучше оставим ее в ближайшем городе, поручив заботу о ней чистой благочестивой женщине, набожной и опрятной…
— Аминь, — сказал я. — Но пусть едет на вашем коне, сэр Гендельсон. Нет, я ничего не имею в виду, просто у вас конь получше моего.
Но, протрезвев, я начал посматривать на девчушку уже без прежней ласковости. Она не виновата в случившемся, но нам, если честно, и так слишком долго везло. Избегая деревень и городов, мы избегали опасности, но сейчас сами идем навстречу немалому риску. В городке вполне могут быть отряды Тьмы.
К счастью, господь, по мнению Гендельсона, не стал испытывать нашу волю и стойкость в долгом путешествии втроем. Ведь ночевка в душной летней ночи с голой женщиной, такой аппетитной и лакомой, могла бы стать серьезным испытанием нашей добродетели. Я уже представил, как она голая… ну, пусть не голая, а в моем плаще начинает помогать с костром. Встает на четвереньки и старательно раздувает огонь, плащ обязательно соскользнет…
Часа через три-четыре непрерывной езды я начал подумывать о привале. Небо уже окрасилось в кровавый цвет, багровый шар быстро опускался за лес, а в мозгу чередой проносились скабрезные картинки на предмет ночевки. Но очень вовремя вдали показался небольшой городок. Он был огорожен высоким частоколом из добротных бревен, что говорило либо о нехватке камня, либо о молодости самого городка.
— Успеем до темноты? — спросил я Гендельсона.
— Должны успеть, — ответил он замученным голосом.
— Если коню тяжело, — сказал я заботливо, — то переночуем здесь, а уже утром…
— Нет, — отрезал он, словно уже горел в аду. — Нет! Мы приедем туда, даже если будет полночь.
Глава 19
К воротам вела свежеутоптанная дорога, по обе стороны паслись коровы, овцы, козы, а чуть дальше чернели распаханные на зиму пашни. Типичный город тех времен, по нашим понятиям — не совсем город, ибо жители выходят работать сюда, на поля по эту сторону стен. Здесь пашут и сеют, пасут скот, заготавливают бревна, шарят по окрестным лесам в поисках грибов, ягод, орехов, каштанов, птичьих гнезд…