Он нахмурился, разочарованный, буркнул:
— Пришлось обучить. А то болталась, как башмак, переброшенный через плечо… Да и с ненормальным магом должна быть и ненормальная мышь, как вы полагаете? Ладно, так что вас интересует… рыцарь? Ведь рыцарь, верно?
— Верно, — ответил я. — Но я странный рыцарь, как вы уже заметили, но промолчали.
Его глаза начали буравить меня еще интенсивнее. Во взгляде росло недоумение.
— Действительно, — проговорил он. — Таких я еще не встречал. Из дальних северных стран?.. Нет, тех жителей я знаю… С крайнего Юга?.. Откуда-то с дальних гор, где сохранились…
Он замолчал в затруднении, я подхватил:
— Кто сохранился? Почему именно в горах?
Он развел руками.
— Горы — лучшая защита. На равнинах человек живет богаче, но страдает даже от нашествий саранчи или зайцев, а что уж говорить о войнах?
— Война добирается и в горы, — заметил я. Он пренебрежительно отмахнулся.
— Какая война? Это не войны. Я говорю о Старых Войнах. Когда из берегов выходили не только моря, но океаны затапливали сушу, когда с неба неделями падал огненный дождь и выжигал все живое, будь это человек, зверь, муравей или трава. Когда горела сама земля… а у кого оказывалось очень глубокое подземелье и он спасался, то на поверхности находил только толстый слой пепла и оплавленные страшным жаром камни…
— Ого, — сказал я. — Тогда у горцев в самом деле шансов было больше. Да у всяких рудокопов… Жаль только, что среди рудокопов маловато светочей культуры и великих знаний. Или у вас наоборот?
Он горько усмехнулся.
— Это так, но самый смех в том, что уцелевшие рудокопы в самом деле стали светочами культуры и знаний для тех, кто начал населять землю заново. Рудокопы хотя бы видели издали сверкающие города, летающие повозки, слыхивали о деяниях великих магов… Их речи записывали, переписывали, распространяли. Потом в новых войнах все это гибло. Снова записывали уже рассказы тех, кто читал когда-то и что-то помнил, хоть и смутно… А потом, после новых войн — уже рассказы тех, кто что-то слышал или читал о тех, кто читал написанное ранее…
Он умолк, махнул рукой. Я спросил жадно:
— Но как же волшебные вещи? Их все еще находят…
— Если даже некоторые люди уцелели, — ответил он, — то что про вещи? Их уцелело больше. Они не мрут, по крайней мере, от голода. Но беда в том, что поголовье людей восстанавливается быстро, а вещей… увы, все меньше и меньше. Их ломают, уничтожают… чаще всего как раз те, кто старается сберечь или воспользоваться. Мы не знаем их назначения, а если и отыскиваем какие-то свойства, то обычно совсем не те, для которых их создавали.
Я с великим сочувствием смотрел в его мрачное изможденное лицо. Это же какая мука: для Кулибина держать в руках электронные часы, прекрасно понимать, что это и для чего, уметь ими пользоваться и… абсолютно не понимать принципа действия!
— Да, — сказал я, — да… Но разве нигде не сохранилось клочка Старого Мира? Хотя бы в бункерах? В смысле, в очень глубоких подземельях? Ведь люди тех времен, прекрасно зная, что может случиться, могли под землей соорудить убежища!
Он посмотрел на меня с глубоким уважением. Потом на монеты, словно хотел за хорошую мысль вернуть мне хотя бы одну, но потом передумал.
— Среди народа ходят такие легенды, — сказал он наконец. — Даже иногда находились очевидцы, что натыкались на дороги, что ведут в огромные подземные города… Но всякий раз оказывалось, что все вранье, а придумывается, чтобы получить кружку эля или привлечь внимание гуляк в таверне. С другой стороны, таких слухов слишком много, так что какие-то основания есть… на самом деле, конечно, в горах иногда находят в пещерах то мечи и доспехи, что рубят все, даже камни, то странные механизмы, которые еще могли бы служить…
У меня сердце застучало чаще.
— Где эти механизмы?
— Понятно, где… В северных землях Святая Церковь тут же все уничтожает, а в южных захватывает правитель и хранит под семью замками в своих подвалах, никого не допуская. Сам же бросает все дела и остаток жизни тратит, пытаясь разгадать секрет.
— И все бесполезно, — сказал я. — Все бесполезно…
Он уловил в моем голосе такую же горечь, что испытывал сам, глаза стали острыми.
— А зачем эти знания тебе, рыцарь?
— Потому что я пришел не с Севера, — ответил я тихо. — И не с Юга... А также не был на вашем Востоке и Западе...
Маг ахнул, задержал дыхание. Я встал, поклонился, мышь показала мне зубы, но уже не шипела. Маг не двигался, я добрался до выхода, толкнул дверь и пошел через ярко освещенную от камина комнату. Одель с раскрасневшимися щеками подкладывала в огонь березовые поленья.
— Уже уходите? — спросила она.
Мне почудилось в ее голосе сожаление.
— Что у вас за странный камин, — сказал я. — У всех обычно внизу…
— У нас есть и внизу, — ответила она, — но господин маг постоянно мерзнет, ему надо, чтобы жарко было везде. У него застывает кровь. Если бы вы знали, сколько ему лет…
Последние слова произнесла шепотом, глаза округлились, на дверь в комнату мага поглядывала с испугом.
Декольте стало еще ниже, или это от жары ее полные груди разбухли, уже вылезают наружу. Вся она выглядела таким лакомым пончиком, что я наступил на горло своего певца обеими сапожищами, а девушке кивнул молча и ушел.
Глава 26
Гендельсон спал, лежа на спине. Могучий храп разносился по комнате, заставлял трепетать язычок све тильника. Баронская пасть была широка, как труба подземной канализации. Я начал раздеваться, вспоминая встреченных в этом городе женщин. Именно женщин, мужские лица проходили мимо, как стертые пятаки.
К тому же с мужчинами мы время от времени дрались, а с женщинами я всегда лажу. Среди мужчин половина уродов, но женщины все — красавицы. И почти все либо голые, либо полуголые, либо готовые тут же смиренно раздеться и выполнять все мои прихоти. Это, наверное, мечта здешнего среднего человека… Меня, понятно, этим не купишь, и вовсе не потому, что я вот так уж стоек, как скала, просто у нас это занятие более чем доступно, цена ему копейка, но дьявол этого не знает.
Что, в этом ловушка? Похоже, что все-таки в этом. Но под ложечкой неприятное чувство, гуляет сквознячок. Мерзкий такой сквознячок… От дьявола можно ожидать и более серьезного и неожиданного хода. К примеру, полуголые бабы, только для того чтобы я постоянно боролся с искушением и побеждал, побеждал, раздуваясь от гордыни, упиваясь своим благородством…
Лавка затрещала подо мной, я взял приготовленный башмак и швырнул в барона. Дело в том, что стоит мне заснуть, тогда хоть молотом по железу бей, не проснусь, но, чтобы заснуть, мне нужно хотя бы минуту побыть в мире без этого дикого храпа…
Барон в испуге всхрапнул еще громче, ужаснее, очнулся. Я притворился спящим. Сон придет ко мне через пару минут, а барон все это время будет в страхе прислушиваться, осматриваться: кто же это напал, не слышно ли чужого дыхания за дверью.
Я уже почти засыпал, когда послышалось шлепанье босых ног. Потная ладонь легла на плечо, потрясла.
— Сэр Ричард! Сэр Ричард!
Я приоткрыл один глаз. Лицо барона бледно маячило в луче света из окна. Светильник, значит, ухитрился погасить по дороге ко мне.
— Что? — спросил я. — Что вам, пятки почесать?
— Сэр Ричард, — проговорил он быстро. — Наши кони измучены, но нам, кажется, повезло!.. Утром город покидает один купец, у него четыре великолепнейших коня на продажу. Если хотим достичь Кернеля как можно быстрее, хорошо бы купить взамен этих…
Я проворчал:
— Тогда утром и купим… Ах, черт!
— Не поминайте его, — взмолился Гендельсон. — Не поминайте!
— А то придет?
— Любое упоминание усиливает его мощь! Лучше почаще упоминайте имя господа, Девы Марии…
Я уже поднимался, злой и раздраженный. Магу выложил все золото, пижон несчастный. Мол, легко приходит, легко уходит.
— И что же? — сказал я раздраженно. — Вы хотите, чтобы я среди ночи пошел искать золотые клады?
Гендельсон пробормотал:
— Ну, если хотим как можно быстрее вернуться в Зорр…
Я сжал челюсти и стал натягивать башмаки. На свободной лавке чьи-то руки разложили две пары толстых носков из грубой козьей шерсти, две рубахи: полотняную и вязаную да еще старую потертую книгу Священного Писания. Понятно, Гендельсон читает на ночь, а убрать не догадался или захрапел раньше.
— Это, — сказал я сухо и указал на книгу, — спрячьте. И никому в этих землях не показывайте! И то диво, что нас еще нигде ни в чем не заподозрили, не обыскали…
Он молча сопел, торопливо одевался. Я спросил с подозрением:
— А вы куда?
— Помогу искать монеты, — ответил он. — У вас руки будут заняты, сэр Ричард. А я буду прикрывать вас своим мечом.
При всей злости я не смог сдержаться от смеха.
— Сэр Гендельсон!.. Я кончусь от хохота. Лучше храпите дальше. Когда размахиваете своим мечом, признаю — длинным и острым, я удивляюсь, как вы еще не обрубили себе ноги и даже голову.
Я бродил остаток ночи за городской стеной вдоль дороги. Гендельсон все-таки таскался за мной следом. Я не спорил: доставляет удовольствие смотреть, как бледнеет при виде амулета, шепчет очистительные молитвы. Урожай ноль, ни одной монеты, но когда я, злой и раздосадованный, возвращался к воротам напрямик, прямо среди пашни зашевелилась земля. Из серых комьев вылетел целый рой кусочков желтого металла. Я повесил амулет на цепочку, свойств магнита в нем нет, вместе с Гендельсоном ползали по вспаханной земле, луна вдобавок спряталась за облачко, искали почти на ощупь.
Гендельсон громко бормотал молитвы. Когда собрали до последней моменты, он объявил торжественно:
— Пресвятая Дева Мария позволила этой нечестивой вещи послужить доброму делу! Отныне у нас золота хватит, чтобы купить любой табун. И половину этого города в придачу.
— Зачем нам город, — ответил я, и тоска стиснула сердце, — у каждого из нас есть настоящее сокровище.