е и сразу очутился в комнатке поменьше, но уютной, такой же заваленной книгами, фолиантами, свитками.
Здесь полыхает огонь в камине, а боком к нему в очень удобном кресле, вплотную придвинутом к столу так, что если вздумает встать, придется отодвигать, устроился человек в черной сутане. Капюшон свободно на плечах, открывая львиную седую голову человека, очень старого, все видавшего, все испытавшего, но не растерявшего львиного достоинства, гордости.
Он не видел меня, на столе перед ним — толстенная развернутая книга на специальной дощатой подставке, чтобы строго перпендикулярно глазам, рядом целая стопка этих толстенных фолиантов, все в кожаных переплетах, есть в переплетах из меди, бронзы, даже из странного серебристого металла, я даже боялся подумать, из какого.
Если справа от кресла жарко полыхает камин, то слева от кресла круглый столик, на нем широкий медный поднос с ломтями сыра, хлеба, хорошо поджаренными сухариками. Священник смотрит в книгу, а левая рука неспешно опускается к подносу, пальцы вслепую шарят, нащупывают сухарик и так же неспешно, замедленным движением отправляют в рот. Судя по хрусту, у священника у зубами в порядке, не сосет, как леденцы, жрет с жутким хрустом, со смаком, глаза же не отрываются от книги.
Свет падает из стрельчатого окна, там цветные стекла, ярко-синие и ярко-красные, как я и ожидал, ведь Средневековье же, но солнечные лучи на книгу падают почему-то оранжевые, обычный солнечный свет.
Глава 35
Я сделал шаг в комнату, священник уловил движение, взгляд был очень быстрый, цепко охвативший мою громадную фигуру, необычные доспехи, меч за спиной и молот на поясе.
— Здравствуйте, — сказал я с поклоном. — Простите, что вторгаюсь вот так, но я никого не встретил по дороге… Меня зовут Ричард…
— … Длинные Руки, — прервал он. — Слышал. О прибытии двух героев слышали все в Кернеле. Отцу-настоятелю ночью было видение, что если утром напасть на лагерь, то заргов ждет полное истребление. Ну, тех, кто не успеет бежать. Войско спешно выступило, а люд ринулся следом, чтобы разграбить лагерь…
Я с облегчением перевел дух.
— Уф-ф… а меня уже трясло! Что только не передумал…
Он засмеялся, показал большие зубы, желтые, но наверняка крепкие, как слоновьи бивни.
— По вас не скажешь…
— Что?
— Что трясло. Давно не видел такую стать. Паладин?
Я оглядел себя.
— Да вроде нет. Не чую в себя святости. А вот мой напарник, сэр Гендельсон… Я видел, что его вносили в этот дом…
Священник махнул рукой.
— Там дальше еще одна комнатка. С ним лекарь. Это я забрел сюда, чтобы поддержать их… да заодно и порыться в книгах. Надо сказать, библиотеку тут собрали немалую. Что дивно, здесь от старых времен сохранилось намного меньше, чем в южных землях.
Он поднялся, положил закладку в книгу и тщательно закрыл ее, а потом еще и запер на изящный замочек. Заметив мое недоумение, пояснил:
— Не знаю, как в ваших землях, но у нас еще не вывелись дафы…
— Дафы? — переспросил я.
— Да… Может быть, у вас их знают под полным именем, как Элиэзер Сап А-Дапим?.. Но язык сломаешь, а у нас их много, зовем просто дафами. Мелкие, но зловредные твари!.. Если вот так оставить книгу открытой, то даф подкрадывается, прочитывает тоже. И — все, в памяти ничего из прочитанного. Приходится читать заново.
— А на замочек зачем?
— Появились дафы, что умеют стирать не только в памяти, но и в книгах. Зло разнообразно, дорогой рыцарь. И все время выплескивает из своих черных бездн новые исчадия…
— В северных, — пробормотал я, — о дафах и не слыхивали… Да откуда дафы, если книг нет? Нет человека — нет проблемы, нет книг — нет связанных с ними проблем… У нас в Зорре, например, жизнь куда проще и… наверное, безгрешнее. Как Гендельсон?
Священник помолчал, сказал строго:
— Сейчас все в руке господа. У твоего друга жар, он бредит, никого не узнает. Только называет имя женщины… Я забыл ее имя.
— Леди Лавиния, — сказал я сдавленно. Глаза его обшаривали мое лицо.
— Да, кажется, именно это имя. Это его дама сердца?
— Жена, — прошептал я.
Он перекрестился.
— Да благословен будь муж, что даже в таких адских муках помнит о жене, а не о… ведь и прославленные паладины иной раз в видениях, насылаемых дьяволом…
Он умолк, я сказал поспешно:
— Сэр Гендельсон не таков. Он… очень правильный.
— Это дает ему силу бороться, — сказал священник и снова перекрестился. — У него есть из-за чего стоит жить.
— Что-то ему нужно? — спросил я без всякой надежды. — Я имею в виду, лекарю?
Священник покачал головой.
— Ничего такого, что вы, сэр Ричард, могли бы дать. Уж извините, но не всегда сила рук…
— Да? — сказал я горько. — Вот уж не думал…
Он не понял, в чем соль, да я и сам не понял, только вяло махнул ему и прошел в последнюю комнату. Там воздух горячий, полыхают два камина, Гендельсон на просторном ложе голый, блестящий от толстого слоя мазей. Правая рука, укороченная по локоть, привязана к телу, дабы не разбередил рану. Лицо выглядит страшно: правая половина красная, во вздувшихся волдырях, наполненных мутной жидкостью, брови сожжены, а над пустой глазницей жутко белеет кость надбровной дуги.
Лекарь обернулся на звук моих шагов, я бы принял его за гору лебяжьего пуха. Я молча поклонился, он предостерегающе приложил палец к губам. Гендельсон явно только что заснул, дышит часто, с хрипами, в груди клокочет, лекарь то и дело вытирает с губ кровавую пену. Гендельсон жутко исхудал, весь жир и все сало истаяло, ушло в топку организма, сейчас это просто крепкий и широкий в кости мужчина, которым трудно не толстеть, вся их природа такова, что тянет набрать добавочный вес, в то время как другую глисту чем ни корми, все равно за древком от знамени может спрятаться и покакать незамеченно.
Я кивнул, выставил руки, что, мол, все понимаю, удаляюсь. Отступил, неслышно прикрыл за собой дверь. Священник со спины спросил негромко:
— Что-то изменилось?
Я кивнул.
— Спит.
— Слава те господи, — сказал он и перекрестился. — Это хороший знак.
Я вспомнил кровавую пену на губах Гендельсона, обезображенное лицо, черная тоска сжала сердце.
— Да, — сказал я тихо. — Да. Это хороший знак.
Комната двигалась, в груди была боль, там жгло, будто насыпали перца. Как сквозь шум речной воды на перекате, я услышал за спиной сочувствующий голос:
— Там напротив через улицу есть дом… Молот и наковальня на эмблеме. Зайди, там могут облегчить тебе душу.
— Я не нуждаюсь в исповеди, — ответил я, не оборачиваешь.
— Кто говорит про исповедь между молотом и наковальней?
Над входом в дом в самом деле жестяной щит с молотом и наковальней. Без особого любопытства, все еще с тяжестью в душе, я толкнул дверь, снова никто не спросил: «Кто там?», не отворил, а створка подалась, я вошел, огляделся в просторной прихожей. Каменная лесенка ведет по спирали наверх. В воздухе легкий аромат трав, корешков, словно я от одного лекаря пришел к другому.
Я поднимался медленно, сверху явно проникают солнечные лучи, освещают отраженным светом ступени, хмурые стены из толстых гранитных блоков. Лестница вела все выше и выше, но на высоте примерно третьего этажа я увидел гостеприимно приоткрытую дверь.
Заглянул, сразу увидел богато уставленную всяким диковинным хламом комнату и крупного человека, которого сразу назвал для себя магом. Маг был великолепен, я сразу ощутил к нему глубочайшую симпатию. В свое время он был наверняка лихим рубакой, веселым и бесшабашным, и сейчас что-то осталось в его крупном лице с навеки въевшимся загаром, с огрубевшей от ветра и солнца кожей. Даже лихо вздернутые закрученные усы, снежно-белые, пушистые, намекали на прошлую беспутную жизнь, даже пышная длинная борода не могла придать абсолютную благопристойность.
Он сидел за столом, перед ним книга, размером с чемодан, седые волосы выбиваются из-под лилового остроконечного колпака, кустистые седые брови нахмурены, голубые глаза медленно переходят от значка к значку. На столе слева человеческий череп, обязательный атрибут мудреца, мол, memento mori, и все будет окей, но на блестящем куполе черепа приклеена легкомысленная свеча, весьма удобный подсвечник, кто спорит, справа еще одна свеча, неимоверно толстая, давно потерявшая форму, вся в причудливых наплывах, уже по ним только можно предсказывать судьбу королевств, падеж скота, нашествие саранчи, повышение курса доллара и цен на нефть.
Еще на столе масса всяких вещей, всевозможных амулетов, крохотных колбочек, медных кувшинчиков, изделий и даже статуэток — все это маг явно сдвинул в кучу, чтобы освободить место для книги. Чуть в сторонке массивная четырехугольная чернильница, куда воткнуто длиннющее перо странной птицы. А по комнате над головой мага перемещается золотистое облачко, где-то рассыпались искры, где-то возникали причудливые очертания драконов, замков, доспехов, дивных зверей, невиданных конструкций…
Даже три завешенных плотным темным полотном окна на той стороне стены не портили уюта и обжитости. Наоборот, комната становилась отгороженным от всего огромного белого света уютным маленьким мирком.
Я тихонько прикрыл дверь, постучал, выждал чуть, давая магу принять более величественную позу, поклонился:
— Простите за вторжение… Меня направил священник из дома напротив…
Только сейчас сообразил, что даже не знаю его имени. Мы так коротко поговорили…
Маг сделал приветственный жест рукой, толстой и жилистой, явно знакомой с рукоятью меча или топора.
— Пустое, мой юный друг, пустое! Пустое… Что пьете?
Я снова поклонился, сказал с вежливым удивлением:
— Простите, лучше я пока воздержусь. У меня и так челюсть соскребывает пыль с половиц… Я слышал, что здесь особенно ревностные защитники Христовы. Самые неистовые, пуританствующие.
Он кивнул:
— Думаю, вам, сэр рыцарь, сказали верно.
— Меня зовут Ричард Длинные Руки, — представился я. — Я здесь новенький.