Митчелл сказал несколько ревниво:
— Сэр Ричард не совсем так уж слабый и угнетенный.
Сэр Растер благочестиво перекрестился.
— Перед Господом мы все слабы и угнетены заботами и страстями. Вот у меня никаких забот: да пошли они все…
Я со своим зрением видел еще одну башню, тоже высокую, но зловеще-неопрятную, а над нею то ли туча ворон, то ли горгулий, то ли мыши летучие… Хотя какие мыши в ясный день, да и горгульи — это ж не дурные горгоны, горгульи понимают разницу.
Сэр Растер покосился в мою сторону.
— Сэр Ричард, неужто рассмотрели из такой дали Девичью Башню?
Я ответил без охоты:
— Что-то увидел. Только у меня другие ассоциации с этой башней. Совсем не девичьи.
Митчелл за нашими спинами захохотал.
— Совершенно верно! Эта наглая дура получила то, что заслуживает! Я бы ее еще и в цепи заковал. И вывесил из окна, чтобы все видели.
— А цепь, — сказал Растер понимающе, — на горле?
— Если толстая, — хохотнул Митчелл, — то не удавилась бы. Зато поняла бы, что супротив закона идти грех! Да и другие слишком умные посмотрели бы, посмотрели.
Я последний раз взглянул на проплывающую вдали башню, почудился дурной запах, хотя на таком расстоянии вряд ли, это реакция на множество крылатых тварей.
— А что она нарушила?
— Правила, — громыхнул Растер.
— Закон, — пояснил веско Митчелл.
— Божеский или человеческий?
— Божеский, — сказал Растер и перекрестился.
— Человеческий, — одновременно с ним сказал Митчелл, креститься не стал, зато зло сплюнул в дорожную пыль. — Дура набитая. Воспротивилась, видите ли, родительской воле… Я слышал про ее родителей: умные, честные и очень благородные люди. Для ее же добра подыскали ей хорошего жениха из знатного и благородного рода, а она, дура неблагодарная, уперлась, как коза на базаре! Не пойду — и все. Не нравится, видите ли. Как будто родителям не виднее, за кого ее выдавать!
— Дура, — подтвердил сэр Растер и снова перекрестился. — Прости ее, Господи, все бабы — дуры.
Я против воли оглянулся на башню, но она уже растаяла в синем небе.
— А в башне она чего?
— Родители туда ее…
— А говоришь, — сказал я, — умные и благородные. Растер пояснил:
— Так все по уговору! Она сама согласилась.
— Как это?
— Отец сказал, что в замужестве, которое ей обеспечивают, будет как сыр в масле кататься, а она возразила в том смысле, что с милым рай и в шалаше. Готова и на земле спать, травой питаться. Отец в гневе сказал, что, если хоть год так проживет, он не станет ей перечить. Потом спохватился, сказал «три года». Она поймала его на слове, теперь вот ее заточили в эту башню, там нет даже окон, только узкая щель в потолке, через которую спускают на веревке раз в сутки две хлебные лепешки и кувшин с водой. Хлеб такой, что умирающий с голода бродяга есть не станет, но эта упрямая дура не сдается. Уже два года прошло!
Я покачал головой:
— Стойкая. И отважная. Митчелл посмотрел в удивлении:
— Чем? Что по своей воле хочет выйти замуж? За того, за кого захочет? Но разве родителям не виднее, кем брак лучше?
— А леди Даниэлла? — спросил я коварно. Он удивился:
— А при чем здесь Даниэлла? Мы ж о бабах, то бишь девицах! А Даниэлла — ангел. Я, наверное, внебрачный сын Господа, раз мне такой подарок тайком от всех сунул! Да и не Даниэлла меня выбирала, это я на нее глаз положил. А эта дура просидит три года в темноте на воде и хлебе, потом выйдет и влюбится в какого-нибудь менестреля или фокусника!… Те умеют зубы заговаривать. А потом ее бросят через пару месяцев. И останется с пузом… Потащится к родителям, скажет со слезами, что они были правы. Я поморщился:
— Митчелл, Митчелл… Ты говоришь, будто дед, из которого песок струей. Когда любишь, кто думает о последствиях?
— Так то я, — ответил он с достоинством; — Я мужчина!
— Мужчина любит безоглядно, — поддержал его Растер, — а женщина — это коза в огороде, все время по сторонам зыркает. Нет, там в башне не женщина, а какое-то чудище! Женщина не имеет божественного права выбирать. Нас это унижает. Мы что, и не мужчины? Как-то не по себе, когда не ты, а тебя… Я скорее поверю, что она вскарабкается на Большую Пирамиду, чем что из ее затеи что-то получится!
Митчелл молчал, но даже по его посадке видно, что с Растером согласен целиком и полностью. По уважительному тону Растера я понял, что речь о чем-то непростом, вроде вскарабкивания на Эверест, поинтересовался:
— А кто в ней похоронен?
Растер посмотрел на меня, вскинул брови, затем на Митчелла, тот усмехнулся, Растер прогудел медленно:
— Похоронен?…
— Ну да, — сказал я. — В пирамидах всегда хоронили… древних императоров.
Сказал и вспомнил, что в ацтекских пирамидах вроде бы никогда не хоронили. А для какой цели строили, не помню. Дикари-с.
Растер покачал головой, сразу набундючился, довольный, что может выказать знания и заодно потыкать меня в дерьмо носом, раз уж не удается отыграть коня. — Большая Пирамида, — сказал он значительно, — это не пирамида, хоть она и пирамида. То есть с виду пирамида, но это не так уж и пирамида.
— Обожаю, — сказал я с сарказмом, — когда вот так сэр Растер говорит все просто и ясно. Аристотель! Гегель!
Он уловил интонацию, в запавших медвежьих глазках блеснуло раздражение.
— Сэр Ричард, если бы вы знали, о чем речь, то не говорили бы так неуважительно. Никто на свете не знает, что это. Самое ясное и простое объяснение, что это кусок времени, превращенный в вещество.
Я ахнул:
— Что-что?
— Кусок времени, — повторил он с удовольствием. — Или обломок. Или вылепленный фрагмент — тут умники расходятся. Кто превратил и с какой целью, спорят на богословских факультетах. А все остальные бредни о Пирамиде…
Я сказал поспешно:
— Не надо. Я уже представляю. У меня и от этого, простого, голова кругом идет. Остальные, верю, еще причудливее…
— Намного, — согласился Растер. Посмотрел на Митчелла за поддержкой, тот кивнул, Растер повторил с удовольствием: — Намного.
— А где эта Пирамида? — спросил я. — Надеюсь, не в Армландии?
— Зря надеетесь, сэр Ричард, — сказал Растер злорадно. — На самом востоке. К счастью, там вокруг топи, болота, так что она никому не мешает…
Он умолк, на опушке здоровенный дракон, устрашающе-шипастый, пригибает передними лапами верхушки молодых деревьев. Даже встал на задние лапы, челюсти с хрустом перемалывают ветки, словно корова жрет траву. Я машинально потянулся за молотом, сэр Митчелл ухватился за копье, но Растер сказал быстро:
— Убежит!… Вы ж видите…
У дракона в самом деле шипы только на голове, а так все мускулистое тело без единой костяной пластинки, которыми драконы так любят укрывать себя с головы до ног. На иных эти плиты толще, чем на танках, а этот же голый, лапы высокие, развитые, такие предпочитают не драться, а удирать.
Дракон поглядывает одним глазом, жрет и оценивает расстояние. Уже встречался с людьми, знает, что если удирать, то не сразу: вдруг да поедут мимо. Мы и поехали, только Митчелл сказал недобро:
— Вот такой же у моего отца все поле вытаптывал!
— Это да, — согласился Растер. — Такой если повадится — что не сожрет, то испортит.
Я снова потянулся за молотом, Митчелл подлил масла в огонь:
— Местные крестьяне наверняка от него стонут. Но избавиться не могут — такого поди поймай! Я вздохнул.
— Поймаем. Надеюсь, это не последний на свете экземпляр. А то «зеленые» голову снимут. Сэр Митчелл, вы хотели испытать свое копье?
— Убежит, гад, — ответил Митчелл с неудовольствием. — А я буду выглядеть дураком…
— Попробую задержать, — сказал я. — Начали!
Митчелл поспешно опустил копье, я схватил лук, наложил стрелу на тетиву. Дракон перестал жрать, я видел, как напряглись мышцы ног, но стрела ударила точно в левую голень.
Дракон ринулся было убегать, но стрела в мышцах сильно затормозила, и дракон развернулся к налетающему с копьем наперевес Митчеллу. Растер восхищенно и завистливо ругался, конь Митчелла идет мощным галопом, наращивая темп. В момент удара набрал наивысшую скорость. Острый наконечник длинного копья вошел в грудь, как в мягкую глину, точно в то место где у дракона огромное сердце.
Копье погрузилось почти до половины, Митчелл оказался перед распахнутой пастью, но, не растерявшись, выпустил из рук копье и, молниеносно выхватив меч, мощным ударом срубил голову.
Голова, на мой взгляд, непропорционально мала для чудовища такого размера, но у травоядных большие только животы. Я повесил лук за спину, сэр Растер пустил коня вперед и поздравил Митчелла с мастерским ударом.
ГЛАВА 3
Я предлагал забрать с собой голову, дабы потом на стену, но оба неожиданно заупрямились. Мясо дракона, как везде говорят, обладает особой силой, и кто его поест, мужская сила увеличится во много раз.
Под мужской силой, как я понял, вовсе не крепость мышц, так что этот вопрос, оказывается, давно волнует мужскую часть населения.
Митчелл смотался в ближайшее село, пригнал подводу, дракона кое-как встащили в нее, но и тогда хвост тащился сзади, а лапы свисали с боков, задевая за колеса.
Митчелл нетерпеливо гарцевал по сторонам, Растер покрикивал на возницу, что тоже поторапливает усталых крестьянских лошадок. Мне наскучило, я заявил, что до Сворве уже близко, я поеду, а вы тут стерегите добычу.
Не слушая возражений и вырвавшись вперед, я видел, как они после минутного колебания пришпорили коней и помчались по моему следу.
Пес несся впереди, время от времени оглядываясь на таких черепах, мне чудилось, что показывает язык Зайчику, что вынужден ползти со скоростью заурядных коней.
Еще по дороге к замку я уловил удивленные взгляды работающих в поле. Со стены увидели издали, мост опустился как раз за минуту до того, как кони выметнулись ко рву. Загремела железная решетка, а воин со стены вскрикнул с великим облегчением в голосе: