Я пробормотал озадаченно:
– Ого, это немало…
– А еще, – добавил он со вздохом, – он обладает помимо всего необыкновенным властолюбием.
Я покачал головой:
– Может быть, такого не стоило допускать до кардинальской мантии?
– Почему?
– До папской слишком близко, – пояснил я. – Рукой подать.
Он пожал плечами:
– Не знаю. Плохо, когда властолюбием обладает человек грубый или тщеславный. Но кардинал Мадзини – преданный воин Церкви.
– Хорошо, – сказал я, – а прелат Габриэль?
Он ответил немедленно и без колебаний:
– Работник.
Я удивился:
– И все?
Он кивнул:
– Практически. Он обожает работу, он рожден и создан для нее. Он сам не знает пределов своего трудолюбия, потому что может заниматься чем-то сутками, забывая о еде, но его работоспособность не падает, а ум остается таким же свежим и ясным. Словом, звезд с неба не хватает, на самостоятельную работу неспособен, но как исполнитель… ему нет равных.
Я вздохнул:
– Завидую. Мне бы таких. Ну а третий, отец Раймон, – схоласт и начетчик, это я сам понял. Помнит наизусть не только всю Библию, но и все постановления Ватикана с момента основания святым Петром Церкви. И никогда ни на шаг не отходит от писаных правил. А кого заподозрит в вольном толковании, того сам потащит на костер.
Он усмехнулся:
– Резко, но отчасти справедливо. Отец Раймон очень строг, никакого отступничества не терпит. Он полагает, что все уже есть в Библии, ничего менять и добавлять не нужно, это могут делать только еретики.
От отца Дитриха вернулся еще больше угнетенный, а в залах дворца, несмотря на ночь, к удивлению, многолюдно, народ по-дикарски веселый. Я не сразу сообразил, что сегодня молодых красивых девушек стало вроде бы еще больше, чем вчера.
Вообще-то они начали появляться во дворце уже со второго дня, как я дал это самое добро. Я только удивлялся, как все споро, слаженно и с таким воодушевлением делается, столицу мои рыцари брали штурмом с меньшим азартом, чем проводят в жизнь не такое уж и обязательное начинание.
К концу недели этих красоток стало вдесятеро больше, держатся робко, приседают в поклонах так низко, что я не мог разглядеть их лиц, только нежные белые груди в низких вырезах платьев, нещадно сдавленные корсетами и так отчаянно пытающиеся спастись бегством только в одном разрешенном направлении, что хотелось этим штукам благородно помочь.
Мои лорды заметно повеселели, вот свиньи, а я-то думал, что только о Боге и цивилизации, хотя и сам, конечно, поневоле напрягал живот и выпрямлял спину, когда проходил мимо группы низко кланяющихся красоток. И, конечно, делал значительным лицо, не позволяя глазам поворачиваться в орбитах, цепляясь взглядом за особенно пышные, как сдобные булочки, формы.
Постепенно красавицы смелели, быстро уловили, или кто-то подсказал, что в Армландии женщины не склоняются в поклонах, а только почтительно приседают, и теперь я видел над привычными грудями милые мордочки, полные робости и любопытства, блестящие от возбуждения глаза.
Сейчас, проходя через тронный зал, с недоумением увидел, что рядом с моим креслом появилось почти такое же, тоже с высокой спинкой, гербовым зверем наверху, на сиденье небрежно брошена леопардовая шкура.
– Это что? – потребовал я.
Сэр Торрекс появился словно из ниоткуда, отрапортовал четко:
– Спите спокойно, сэр Ричард. Это только для особо торжественных случаев!
Я поинтересовался раздраженно:
– Каких?
– Некоторые гости, – пояснил он, – прибывают с женами. Пока вы заняты деловыми переговорами с мужчинами, кто-то же должен занять их жен? Пусть это делает кто-то достаточно высокого положения! А оно подчеркнуто тем, что кресло этой женщины рядом с вашим.
Я спросил с угрюмой подозрительностью:
– И что за женщина?
Он поклонился, пряча ехидную ухмылку:
– Вы же сказали, вам все равно. Уверяю, она наверняка будет лучшей.
– Нет уж, – сказал я решительно, – мало ли кого мне подсунете! Хоть здесь я выберу сам.
Он снова почтительно поклонился, уже совсем по-орифламски: низко, с приседом и с движениями ладонями, словно подбрасывает справа и слева воздушные шарики..
– Как скажете, ваша светлость…. Только, гм…
– Что? – прорычал я свирепо.
– Избавляться от такой, – сказал он, – вдруг вам разонравится, с вашим мягким рыцарским характером будет потруднее. А ту, которую мы навязали, мы и уберем.
Я подумал, сказал устало:
– Ладно, действуйте сами. Только не употребляйте этого ужасного слова.
– Какого, ваша светлость?
– Уберем, избавимся, замочим, зачистим…
Он вздрогнул:
– Мне страшно представить, ваша светлость, из каких вы жутких просто земель! Если даже такие простые и милые почти слова у вас означают… я даже представить не могу, что значат!
Я отмахнулся:
– Только держите ее от меня подальше. Я намерен и дальше блюсти свою чистоту и невинность как можно чаще. Так что двери моей спальни должны быть закрыты для бабс. Кроме тех, разумеется, кого приведу сам.
Он ушел, я запоздало подумал, что меня, такого хитрого и прожженного, каким считаю себя сам, переиграли снова. Красотку выберут, да, я в этом не совсем чистом деле вроде бы не испачкан так уж сильно, однако мне могут подсунуть такую, что уже дала согласие работать на некую вражескую державу или какой-то оппозиционный лагерь в королевстве.
Подробная карта Орифламме совсем не подробная, просто не понимаю, как они с такими вообще находят дорогу. А рудники вообще не обозначены, зато королевские дворцы занимают пятую часть всего пространства: летние, зимние, в горах… Только на берегу моря, что напрашивалось бы в первую очередь, нет.
– Ничего, – прорычал я, – собьем рога и пиратам. Черт, да тут и дороги нет… или вот эти прямые линии и есть они самые? Но таких нигде не бывает…
Снова заснул под утро, уже и сам ощутил себя крупным государственным деятелем, что в самом деле проводит вечера и ночи у карты, а не только прикидывается отцом народов.
Постель слишком огромна и роскошна, чтобы вот так одному, в голову полезли всякие мысли, а когда засыпал и контроль ослабел, они вообще разыгрались, разыгрались… Слуги, убирая постель, точно разнесут слушок, что их повелителю просто срочно нужна женщина.
Поспать удалось пару часов, разбудил гомон, крики ослов и рев верблюдов, звон посуды и вопли водоносов. Пора бы уже и привыкнуть, но то ли я слишком нежный, в поэты податься, что ли, то ли чересчур нервный… или же просто мне хватает этих часов, а дальше только лежать и тупо смотреть в потолок?
Моя кровать отделена от огромного мира спальни всего лишь шелковым пологом, а от высокого свода – роскошным балдахином. Даже не склонные к боязни открытого пространства люди чувствуют себя неуютно, если кровать стоит посреди большого зала, всем для сна нужна норка, вот и отгораживаем хотя бы шторами, а по ту сторону уже сопят, пришли пораньше, чертовы туалетные помощники.
Слышно, как тихонько чешут языками, но если прислушаться, то не о великих стройках, гады, а все о бабах и о том, кого из знатных дам выберут для сидения рядом с майордомом. Нет уж, нет уж. От двух принцесс ушел я, третья ушла от меня. Пора кончать принцесничать тому, у кого лучше получается с прачками, служанками да деревенскими ведьмами. Даже с троллихой было, стыдно и приятно вспомнить о своей крутости.
Я шумно потянулся, за шелковыми занавесями сразу началось бурное шевеление, сморкание, задвигались стулья, зашаркали подошвы.
Я откинул занавеску, в большой зале спальни все чинно поклонились. Никого не коробит ситуация, когда стою без штанов перед тщательно одетыми и нафранченными важными вельможами, только я один дурью и комплексами маюсь…
– Доброе утро, – сказал я как можно более твердым и уверенным голосом. Как хорошо, что еще царствует маскулизм, а то перед одетыми женщинами как-то не того бы. – Надеюсь, и день будет добрым!
Сэр Жерар Макдугал вежливо поклонился:
– Под вашим руководством, сэр Ричард.
– Я вам наруковожу, – пригрозил я. – Что, опять умываться?.. Я ж вчера мылся! Ладно-ладно, это во сне приснилось, что в славное время Средневековья мылись редко…
Потом меня расчесывали, одевали, расправляли складочки и чуть ли не под руки повели из спальни. Я недовольно повел плечами, тут же вокруг меня образовалось пространство, и дальше я шел как бы в пузыре, когда за его невидимыми стенками толчея, а я вот один, словно гриппозный.
Завтрак я велел подать в кабинет, где с головой погрузился в текучку, ел, что подают, только кофе наливал почаще, через пару часов уже перестал соображать, что делаю, какой-то вообще фигней занимаюсь, со злостью отодвинул кресло и покинул кабинет властной походкой, чтобы сэр Жерар не решился напомнить о неотложных и еще о неотлагательных делах, а также о работе чрезвычайной важности и необыкновенной срочности.
Глава 6
Грамотность изобрели мужчины. Они же писали первые хроники, а потом составляли свод законов Ветхого Завета. Думаю, если бы в этом участвовали женщины, во всем был бы виноват мужчина, и обвинен был бы в куда больших грехах, чем кража яблока. Но не дал Бог… поросенку рог, не знаю ни одного анекдота про свекровь, а вот про тещ – миллиарды. Яснее ясного, у кого лучше работает фантазия. Вернее, у кого вообще в наличии.
В мужских монастырях, которым вторую жизнь дал отец Дитрих, полным ходом идет печатание листов с вырезанных на дереве буковок и даже с простенькими гравюрами. Гости из Ватикана проявили великий интерес, даже сквозь зубы выразили сдержанное одобрение, но кардинал пророчески заметил, что этот пресс может точно так же служить и дьяволу, угадал, гад. В основном дьяволу потом и будет служить, это точно, я выразил горячий протест, как можно, мы же Библию печатаем!
Только отец Раймон бросил на меня быстрый взгляд, что-то уловил в моем тоне, среди этих искренних людей начинаю расслабляться и теряю вечную готовность к подвоху, о которой раньше и не подозревал, так как жил в очень неискреннем мире, где все шли по трупам друг друга и называли это искренними отношениями.