Повязка размокла, Зигфрид поморщился, начал снимать слой за слоем. Нижние держались за рану крепко, наконец отодрал, не дрогнув, рана обнажилась неширокая, но глубокая. Сразу же выступила и полилась тонкой струйкой кровь. Зигфрид вывернул рожу и дико скосил глаза, разглядывая рану, с каменным лицом раздвинул кончиками пальцев края, молодец, не дает загноиться, пусть кровь выносит все чужое, заживать должно снизу…
– Все ныла, – сообщил он довольно, – а теперь перестала… Должно быть, от холодной воды.
– Да, – согласился я. – Это компресс.
Он перехватил мой взгляд, снова посмотрел на рану. Прислушался, на лице начало проступать удивление. Кровь течь перестала, свернулась, засохла, осыпалась сухими коричневыми скорлупками, похожими на чешую грязной рыбы. Края раны стали сизыми, вздутыми, подрагивали, сдвигались, сомкнулись под нашими взглядами.
Зигфрид посмотрел на меня с великим почтением. Мне показалось, что он едва удерживается от желания встать на колени.
– Сэр, – проговорил он с чувством, – я только слышал, что паладины одним своим присутствием заживляют раны соратников… Спасибо, сэр, что сочли меня достойным.
– Ага, – выдавил я, – ага, ну да… это… пойдемте, а то от костра такой запах…
Он поспешно натянул мокрую одежду на белое, как у личинки майского жука, тело. Она красиво облегала его могучий торс, не очень изящный в талии, но по-мужски грубовато-красивый. Я шел впереди, как и положено старшему по званию или по чину, я уж не знаю, к чему паладин больше относится, может быть, вообще к сословию, изо всех сил старался скрыть обалделость, делал морду ящиком, что здесь выглядит как человек с достоинством. Значит, тогда в монастыре меня наделили не только званием паладина, но и свойствами? Надо как-то незаметно узнать, что может паладин еще…
Сигизмунд разложил на чистой скатерти круги сыра, хлеб, тушки жареных рябчиков, что мы захватили в корчме, ломти жареной говядины. Зигфрид покрутил головой.
– Ого! Ну и пост у вас, святые братья…
– Это вот карась, – простодушно сказал Сигизмунд, указывая на половинку поросенка. – А это форель… Форель, сэр Ричард? А то я в рыбах плохо разбираюсь, я ж лесной человек…
Зигфрид выглядел обалделым, но смолчал, осторожно стал есть этого странного карася, потом разошелся, уже и сам называл его карасем, правда, пару раз обозвал окунем, зато насчет форели не сбился ни разу. Сигизмунд честно рассказал, как я, будучи паладином, превратил скоромную пищу в постную, так что греха никакого нет, мы все такие же безгрешные.
– Ага, – сказал Зигфрид, – ну, от одного греха подальше, к другому поближе… Главное, что раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и опоздать… если вы не против, я возьму и этот плавничок? Что за дивная форель! Да будь благословенно озеро, где такие рыбные места! Я уж думал, что паладины питаются только медом и акридами, а они, гляди ж ты, еще и форелями!
Я не знал, так ли насчет акрид, по-моему, акриды – это обыкновенные кузнечики, на всякий случай улыбнулся и указал на Сигизмунда:
– Он пока что не паладин. Хотя не сомневаюсь, что со временем станет…
Сигизмунд едва не выронил от испуга и смущения хлеб и мясо:
– Сэр Ричард, пощадите! Я и рыцарь-то не совсем достойный…
Зигфрид сказал довольно:
– Достойный, достойный! Я как увидел, как вы эту… рыбу разделываете, сразу понял, что настоящий рыцарь. У вас есть дама сердца?
Сигизмунд покраснел, сказал жалко:
– Н-нет еще…
– Будет, – заверил Зигфрид. – Нет ничего внезапней любви. Вот разве расстройство желудка… Любовь – это не баран накашлял! Как охватит внезапно… ух! Вот, помню, моя леди Кофанна…
Сигизмунд слушал внимательно, я сказал наставительно:
– Сэр Зигфрид помнит имя своей дамы, значит, любит. Это очень важно, сэр Сигизмунд! От любви сердце должно петь, понимаешь? Правда, когда от любви сердце поет, то мозгам лучше не подпевать, а дирижировать, но кто из нас, мужчин и рыцарей, станет делать то, что лучше? Это даже стыдно как-то. Меркантильно. Мы не должны искать выгоды от любви! Чем абсурднее, тем лучше, честнее… На то мы и рыцари. И пусть вымрем, пусть!.. Но мы останемся рыцарями, а не юристами.
Зигфрид кивал, Сигизмунд достал кувшин с вином, Зигфрид вконец развеселился, запел походную песню, что вскоре плавно перетекла в балладу о славном рыцаре и двух веселых монашках. Я откинулся спиной на ствол дуба, прикрыл глаза, делая вид, что задремал. Что-то приобретая, мелькнула мысль, что-то теряем. Паладин, судя по разговору Зигфрида и Сигизмунда, лечит раны товарищей по оружию, но не может лечить себя сам. Ладно, я и раньше не мог себя лечить, так что это не потеря. Даже не упущенная выгода. Но наверняка немало и потерял, знать бы заранее, что именно…
Рука машинально поднялась к амулету, пальцы коснулись блестящего камешка и опустились в бессилии. Если и потеряю что, то вряд ли это вещественное.
Глава 9
Сигизмунд заснул сразу, я отрубился следом, даже не заметил, как это случилось, все так же лежу у костра, а ко мне подходит танцующей походкой Саня, пухленькая, сочная, ласковая. Я смотрел в ожидании, она приложила палец к губам, указывая на спящих Сигизмунда и Зигфрида. Те оба лежат на спинах, широко раскрыв пасти, почему-то в расписных рубахах с петухами, возле них полураскрытые рюкзаки, оттуда выглядывают консервные банки, у каждого на голове металлическая полоска дуги с широкими наушниками.
Да и лежим на полянке подмосковного леса, вон вдали ажурные столбы высоковольтной передачи, похожие на марсианские боевые машины. Я приподнялся на локте, Саня тихонько села рядом, теплая, нежная. Я сразу ощутил желание ухватить ее и немедленно погрузиться в сладкую нежную плоть, напряг всю свою волю, удерживаясь. Саня смотрела сочувствующе, шепнула:
– Борись… Ты не аскет, тебе не обязательно преодолевать зов плоти, но не будь и чересчур прост…
Чересчур прост, мелькнуло у меня в голове, это животное, что хватает кусок мяса и торопливо жрет. Человек же научился мясо жарить, перчить, поливать соусом старых камасутр и новейших излишеств, жрякать медленно и с наслаждением, улавливая все оттенки, продлевая удовольствие, и я сказал, как можно более контролируя себя:
– Саня, ты многих аскетов сбила с пути истинного?
Она сказала нежно:
– А каков он, этот путь, дорогой? Но ты прав, отказались от своего пути, да, многие.
– А я? Откажусь?
Она смотрела на меня с любовью и нежностью, как показалось мне, хотя в этих ситуациях мне этого и не требовалось, я всегда знал, что это сон, потому торопливо хватал и пользовал, а то частенько поллюция наступает раньше, чем успеваю ухватить.
– Я тебя и не сбивала с твоего пути.
– А что?
Ее смех был тихим и нежным.
– Просто совращала. Ты показался мне… необычным. Так и случилось…
Горячая тяжесть все больше концентрировалась в низу живота, я спросил торопливо:
– А в чем… получилось?
– Ты еще не догадался?
– Нет, – ответил я с трудом.
Горячая волна встряхнула тело. Саня торопливо метнулась в мои объятия, чтобы я хоть в последний миг успел насладиться ее телом. Я ухватил грубо, смял, торопливые толчки еще продолжались, а в мозгу появилось слабое разочарование, что не успел чего-то важного узнать, ведь мы же люди, а не животные, нам мало трахнуть или просто выпить, нам бы еще и поговорить…
Ее тело таяло, истончалось, становилось все светлее, превращалось в рассвет, я зажмурился и старался сосредоточиться на догадке, что показалась слишком невероятной, дикой, однако… Наверное, вот на этой грани между сном и бодрствованием как раз и приходят редкие мысли, что при ярком беспощадном солнце кажутся дикими и нелепыми.
Сигизмунд и Зигфрид, потихоньку разговаривая, сидели у костра. Зигфрид, видя, что я проснулся, принялся точить меч, этот неприятный визг мог бы пробудить даже мертвого.
– Хорошо спите, сэр, – сообщил он. – Благородная кровь сказывается!
– У меня? – изумился я.
– Ну да. Простые рыцари, вроде нас с сэром Сигизмундером, встают рано. Он говорит, что вы оленя молотом зашибли?
– Он вообще много говорит, – ответил я раздраженно. – Это я так, пошалил.
– Как-нибудь покажете?
Я сел, указал на молот.
– Вот он.
– Да нет, как… ну, чтоб вдрызг, а потом к вам в руку.
– Покажу, – пообещал я. – После завтрака.
Он поинтересовался нейтральным тоном, чтобы я мог увильнуть от ответа или перевести на другое:
– Далеко путь держите?
– Уже рядом, – ответил я. – Похоже, вон там начинаются деревни, принадлежащие великому рыцарю Галантлару. А где-то вскоре увидим и его замок.
Я собирался встать, амулет выскользнул из-за пазухи и раскачивался, как крохотное кадило, я взял в ладонь и хотел сунуть за пазуху, земля зашевелилась под боком, взлетели три блестящих комочка. Я машинально подставил ладонь, два успел подхватить, третий поднял с земли. Золотые монеты оказались овальной формы, с полустертыми надписями, на двух бородатые лица, на третьем кентавр, натягивающий лук.
Зигфрид смотрел оторопело.
– Деньги счастья не заменяют, – сказал я благочестиво, – зато в дороге помогают обходиться без него.
– Но, – воскликнул он, – как это?..
– Господь помогает паладинам, – напомнил я скромно. – Чтобы в дороге не терпели лишений.
Он все еще не мог оторвать взора от монет. Затем перевел ошалелый взгляд на разгрызенные в поисках сладкого костного мозга… кости «карася» и «форели», пустой кувшин Сигизмунд забросил в кусты, вон его донышко, снова посмотрел на меня. Похоже, Зигфрида стукнула и даже тряхнула некая мысль, он боролся с нею, но она не отставала.
Я не стремился помочь, мужчины решают свои проблемы без психоаналитика, он переговорил с Сигизмундом, подошел ко мне. На лбу образовалась складка, рыцарь мыслил. Я закончил седлать коня, когда Зигфрид, потоптавшись за спиной, проговорил громыхающим голосом:
– Сэр Ричард, я так вам обязан за избавление от этой раны…