Он сперва вытаращил глаза, потом, с трудом продираясь сквозь частокол странных слов, сказал осторожно:
– Это леди Клаудия… Я мало что о ней знаю, мой господин… Но она весьма сведуща в магии.
Я спросил нетерпеливо:
– Сильнее вас или слабее?
Он болезненно поморщился:
– Мой господин, мы шли по разным дорогам… Я овладевал тайнами, грыз гранит мудрости, а она занималась только укреплением своей мощи. Тайны звезд и мироздания ее не интересовали…
– Настоящая женщина, – согласился я. – Это мы, мужчины, вышли из пещеры и сразу в соседний лес, а женщина обустраивала свою пещеру, занималась ногтями, зубами, шейпингом, дерьмолифтингом и прочими подтяжками. Понятно, такая сильнее. Не отвлекалась на какие-то звезды. Значит, тогда тебе лучше сидеть здесь и не высовываться, а то сочтет противником и… обидит. Женщина всегда старается это… с двойного разворота ногой в челюсть, заранее мстя за все обиды.
Он спросил с неподдельным беспокойством:
– А как же вы, мой господин?
Я развел руками.
– Не знаю. Догадываюсь, что любая женщина пострашнее этого Галантлара, но что делать? С другой стороны, когда женщину зовут Клавдией, то мне как-то легче, домашнее, теплее… Нет-нет, понимаю, что когда женщину зовут Клавой, это еще не повод пошлить, я со всей серьезностью, но вражды не чувствую, это главное, ведь женщины все ухватывают сразу…
Он проговорил жалко, борясь с желанием помочь и в то же время опасаясь, что я вспылю, ибо вспыльчивость и заносчивость – признаки благородной породы:
– Мой господин, она ни разу… ни разу!., не бывала здесь. Маги не доверяют друг другу. Если бы явилась к прежнему владельцу, он сразу бы ее убил, а потом постарался бы завладеть ее замком, что наверняка защищен магией, амулетами, талисманами. Я не знаю, как будете общаться с нею, но будьте осторожны.
Я повернулся, чтобы уйти, сказал покровительственно:
– Ладно, научничай дальше. Не унывай, если что сразу не приспособишь в дело – бывает, годы проходят. Или другое применение находится. Вот в моей стране один такой алхимик по имени Фаренгейт изобрел ртутный термометр, слыхал о таком? Однако использовать для измерения температуры тела начал позже, когда докладывал в Академии магических наук о пользе своего прибора, а там сказали, что пусть лучше свое изобретение себе в задницу засунет…
– Спасибо, мой господин!
– Не за что. А, кстати, почему к тебе такая странная лестница? Как спускаешься к обеду? Или еду приносят прямо в кабинет, дабы не отрывать от научной работы?
Он сказал застенчиво:
– О, в этом нет никакой надобности!..
Я насторожился.
– Ты что же, святым духом питаешься? На аскета не больно похож!
– О, господин, пропитание такое важное дело, что всякий маг овладевает его добыванием в первую очередь. Я творю еду прямо здесь… Зачем беспокоить моего господина по таким пустякам, что дал мне защиту от врагов, крышу и кормил меня первые годы?
Я чувствовал сильнейшую обалделость, наконец уловил несостыковку, поинтересовался ядовито:
– А как творишь пищу, там же структура куда сложнее камней или металла?
Он посмотрел на меня с уважением:
– Вы очень умны, мой господин. Из вас бы получился маг первой величины! Конечно, я не творю еду из ничего или из камней. Сперва я постыдно таскал заклинаниями из кухонь сильных мира сего, а потом, когда набрался мощи, промышлял по лесам и полям. А превратить живую дичь в мертвую может даже и не маг… Хотя если жарить с помощью магии, то не бывает пригорелостей…
Он запнулся, посмотрел с испугом, не заставлю ли работать на кухне, но я сделал вид, что не заметил промаха, да и не к лицу феодалу есть хорошо приготовленную пищу, пусть ее едят слюнтяи со слабыми зубами, а мы, сильные и грубые… словом, еду можно готовить только на вертеле, проклятие неженкам, что пытаются ввести в обиход дурацкие сковородки!
– Как-нибудь покажешь, – разрешил я. – А из озер можешь? Я рыбу люблю, в ней много фосфора. И раков люблю. Раков драть можешь? Про кальмаров уже молчу, туда руки коротки.
Он выглядел смущенным.
– Мой господин… но кальмары, как я слышал, ужасные создания. Корабли топят, бури насылают… Их мощь неизмерима, кальмары… гм…
– Кальмары всю жизнь растут, – подтвердил я, – ибо у них нет скелета. Но вообще-то редкий кальмар успевает долететь до середины Днепра… э-э… что я заговариваюсь, устал уже, редкий кальмар вырастает крупняком. Мы их тысячами ловили и – на сковородку, на сковородку! Стыдно признаться, но в тех краях готовят только на сковородках, изнеженные больно, так что кальмаров ели жареных, вареных, печеных, маринованных…
У мага даже уши побелели от такого наглого вранья, я опомнился, сказал другим тоном:
– Ладно, в другой раз приду, когда будет больше времени. А пока занимайся своей… мутацией. Га-га-га! Или чем-то еще, неважно… Только насчет крови невинно убиенных младенцев запомнил?.. Или если увижу мертвый труп утопшего человека, я… ух! А насчет того, что в этом замке вера переменилась, можешь не дрожать. Ты – верный сын церкви, свидетельствую. Молишься делом, так сказать. Эти молитвы первыми доходят до творца, а уж потом те, языкомолотильные, выпрашивающие. Так что я причисляю тебя к христианам, знаешь ты молитвы или нет, носишь крест или нет, есть у тебя среди книг Библия или нет. Ты еще опыты с горохом не проводил? Да нет, это не приказ, просто спросил. Вспомнил одного… монаха. Словом, экспериментируй и твори дальше. Только не взорви все на фиг и пожар не устрой.
Он провожал меня до люка, даже пытался поддерживать под локоток, искрился от счастья, едва не визжал и не вилял хвостом. Хвост у нас в процессе эволюции хоть и отпал, но потребность вилять осталась, и последнее, что я видел, опускаясь по канализационной трубе нового типа, собачью преданность в глазах этого наивного ученого.
Вниз спускаться, вопреки расхожему мнению, все-таки намного легче, задница тянет вниз, а не вверх, я спускался резво, без передышек, с последней ступеньки соскочил, загремев мечом. Вдоль стены снова заскользил мимо меня ряд дверей, одни хранили горделивое молчание и нового хозяина не замечали, другие загадочно подмигивали искорками на металлической поверхности.
Сходя на первый этаж, я грозно спросил у первого же попавшегося челядина:
– Кузнец у нас добрый?
Челядин испугался, его затрясло, перекрестился, вот-вот упадет на колени, взмолился:
– Нет, господин, очень злой человек!
Я поморщился, слово изреченное – всегда ложь, отмахнулся:
– Да по мне хоть либерал, лишь бы работал хорошо. А как работает?
– Работает хорошо, – протянул челядин, – да с ним никто в подмастерьях не держится. Чуть что не так – в рожу! А то и вовсе в рыло. А рука у него, как торец бревна.
– Ага, – сказал я. – Значит, замок, скорее всего, вскроет… Ладно, иди, гомо.
Он поспешил уйти, я остановился, опершись на жуткую горгону, отлитую из металла. У нас по перилам лестницы обычно расставляют шары, здесь же искусно отлитая из темного незнакомого металла страшила. Размером с обезьяну, смотрит на мир жуткими красными глазами, скульптор не пожалел два крупных рубина.
Я щелкнул ее по носу, зашиб ноготь о холодный металл. Зверюка отлита мастером, во всей фигуре чувствуется злоба, ярость, жуткий динамизм. Так и кажется, что вот-вот прыгнет. Чувствуется техника повыше, чем та, что в средневековье. Что-то непонятное…
В дверях со стороны двора появился полный человек, средних лет, лицо приказчика, поклонился, сделал два шага вперед, поклонился снова и, глядя на меня преданными глазами, спросил самым что ни есть почтительным голосом:
– Куда прикажете подавать обед… хозяин?
– Обед? – переспросил я. – А куда его можно подать?
– Ну, – ответил он и снова поклонился, следуя мудрости, что спина от поклонов не переломится, а гимнастика суставам нужна, – можно, к примеру, в главный зал…
Я оглядел его с головы до ног. Он выпрямился и постарался смотреть честными глазами. Да вообще-то и был честным, если судить по моим меркам, меркам человека, который жил в мое время, видел политиков, профи пиара, прожженных хитрецов, что умеют рядиться не только в любые одежки, но и в любые шкуры. Вообще я уже начал свыкаться с ощущением, что самый хитрый, подлый и прожженный в этом мире я, а все остальные просто дети, и хитрости их детские, видны такому, как я, насквозь, за километры.
– Ты кто?
– Марк Форстер к вашим услугам, господин. Сенешаль этого замка, господин.
– А что в главном, Марк? – спросил я. – Стол на сколько персон?
– Ваш, – ответил Форстер, – на двенадцать. И еще шесть столов для гостей.
– А за тем, – спросил я саркастически, – где двенадцать, я должен все сожрать один?
Он поклонился, ответил с некоторой запинкой:
– За ваш стол… только избранные… однако, простите, в самом деле вам лучше в Золотой зал.
– А там сколько столов? – спросил я подозрительно.
– Один, – ответил он твердо.
Я пошел за ним, выпрямившись и держа руку на рукояти меча, ведь наблюдают же со всех сторон, оценивают нового хозяина. Золотой зал располагался на втором этаже, что и понятно – первый отдан челяди, кухне и прочей черновой работе, благородность начинается со второго, а на третьем, значит, самое что ни есть…
Мы поднялись по лестнице, Форстер провел мимо двух массивных дверей, распахнул богато украшенную золотом третью, оттуда сразу пошел радостный свет, поклонился, пропуская меня. Пока я стоял, озираясь, сзади послышались торопливые шаги. Оттерев нас обоих, вперед вдвинулся Сигизмунд, огляделся с подозрением, готовый защищать меня животом и грудью. Комната впятеро меньше прошлой по размерам, блещет роскошью, на стенах неизбежные гобелены со сценами сражений, немаленький камин, огромный стол и обещанные двенадцать кресел. Стол заставлен фамильным серебром, золотыми кубками, посредине высокий подсвечник.
– Хорошо, – одобрил я. – Со мной будут обедать мои спутники сэр Сигизмунд и сэр Зигфрид, а также позови Гунтера. За ст