Я указал на него взглядом.
– Он бежит к нам.
– А отослать не можешь? – спросила она.
– Он вольный сын степи, – ответил я со вздохом. – Сам пошлет… Да и не могу…
Она сказала настойчиво:
– Но я уже не на шее у тебя, а у твоих ног. Насладись мною, степной герой. Хватай и мни меня бесцеремонными и грубыми руками, которыми ты привык ломать коням хребты…
– Коням хребты? – переспросил я. – Зачем? Да ни за что, я не настолько развращен и цивилизован. И вообще ты меня не так поняла. Ты мне шею давила, вот я и мечтал, чтобы упала мне под ноги. Только в этом смысле.
– Жестокий! – ахнула она. – Чтобы попинать?
– Ну да…
– Так пинай же, наслаждайся!
Я великодушно отмахнулся.
– После победы я такой добрый, такой добрый… Пойдем быстрее, сегодня еще столько дел!
Она послушно семенила задними лапками рядом, женщины все такие маленькие, когда без обуви, оглянулась на удаляющийся храм и зябко повела плечами.
– Я все еще дрожу…
– Тебя это не портит, – успокоил я.
Она просияла, сразу став еще более юной и красивой.
– Правда?
– Еще как не портит, – подтвердил я. – Как ты попала туда?
Она зябко передернула плечами.
– Прямо из сада украли! Зажали сзади рот, сразу кляп, мешок, веревки. Не успела побрыкаться, как принесли сюда, а здесь уже вытащили эти ужасные люди в этом мрачном каменном гробу.
– В церкви, – поправил я. – Она тебя и спасла, ибо по своей святости не приемлет жертвоприношения людьми. А только деньгами, имуществом, льготами…
– Меня спас ты!
– А послала меня Церковь, – сказал я. – В резкой и грубой форме. И я пошел, как видишь. Ладно, и это на общий счет нанижем…
– Счет? Какой счет?
– Я все равно тебя возьму, – пообещал я, – одну или вдвоем с Парижем…
Она хихикнула.
– Бесстыдник! А кто такой Париж?
Рогозиф, хватая широко раскрытой пастью воздух, бежал навстречу по ступенькам, с натугой прыгая через одну, а то и две сразу, дышит так, что слышно на милю вокруг, а голову держит наклоненной, словно приготовился бить ею, как тараном, в запертые ворота..
Я вытянул вперед руку, Рогозиф с разбегу уперся теменем в растопыренную ладонь, ухватился за рукоять меча и одновременно вскинул голову.
Глаза его расширились при виде томно улыбающейся Юдженильды. Полы застегнутого у шеи плаща дальше расходятся, открывая жадному мужскому взору белое-белое женское тело, никогда не знавшее солнца.
Он охнул:
– Ни…чего… себе…
– Видишь, – сказал я победно, – кто рано встает, тому Бог вот такое дает!
– Я спешил, – сказал он, оправдываясь. – У тебя просто ноги длиннее, бегаешь, как дикий кулан… А там еще такой не осталось?
Юдженильда сказала с обидой:
– Таких больше не бывает!
Он вздохнул.
– Я согласен и на чуть похуже.
– Всех разобрали, – победно сообщила Юдженильда и прижалась ко мне. – Вот!
Он простонал:
– Ну почему я всегда опаздываю? Эх, так и не пришлось мне прикрыть твою бесстыжую спину… Что ж ты так нечестно начал без меня?..
Впрочем, упрека я не услышал, скорее, облегчение, не пришлось обагрять меч в крови мергелей, с этими парнями пил, никто из них вообще-то не сделал ему ничего дурного.
– Да увидел, – сказал я скромно, – из-за чего стоило начать самому да побыстрее… Как видишь, даже работа на благо Отечества может иногда оказаться приятной. Доставь эту милую девушку во дворец, но постарайся, чтобы ее не увидел конунг или его люди.
Он кивнул на темный вход во храм.
– А там… что сейчас?
– Ничего, – ответил я.
– Э-э… как ничего?
– И никого, – пояснил я. – Главное, оба шамана как-то так погибли, я даже не заметил. Зато на работе! Впрочем, они не столько деятели культуры, а как бы служители чуждого народу культа, потому их можно и нужно. Стражи побиты, поэты это туманно называют кровавым пиром, где красного вина всем хватило, даже из ушей хлестало. Деревянный идол срублен пусть не под корень, но зато под самые, а это, как ты понимаешь, еще больнее.
Он скривился.
– Это изуверство! И надругательство над святынями.
– В бою все можно, – сказал я, оправдываясь. – А на такой пьянке простительно. Я ж завтра не вспомню, что творил! В общем, жертвоприношения возобновятся не весьма скоро.
Он вздохнул.
– Значит, обратно ее нести нет смысла?..
– Нет, – ответил я честно.
– До храма ближе, – сказал он. – Ладно, кому в городе сдать на руки?
– Обратись к Ланаяну, – посоветовал я. – Это начальник дворцовой стражи.
– Да знаю-знаю, – сказал он. – Обязательно найду. Может быть, не сразу только.
Юдженильда высокомерно вскинула брови, но промолчала, только взгляд ее был красноречив, хотя в нем чуть позже и появилось что-то вроде колебания.
– Вон там кони, – сказал я. – Выбирай любого, хозяева уже не будут спорить. Или бери всех сразу.
– Лучше всех!
Он исчез, буквально через мгновение примчался уже на великолепном рослом жеребце с огненными глазами и с дорогой сбруей. Юдженильда тихонько вскрикнула, когда он наклонился и легонько поднял ее в седло.
Пока он укутывал ее в плащ поплотнее, чтобы никто не узнал, она успела бросить на меня укоризненный взгляд.
Я развел руками.
– В другой раз, милая. Отечество в опасности! И хоть не мое, но почему-то надо, хоть и сам не понимаю, почему и с какой дури. Иногда я убежденный абсурдист… это чтоб не называть меня по-другому, попонятнее.
Глава 11
Кровавый закат поджег облака, что как лохмотья горящей лавы застыли у края горизонта. На землю пали длинные багровые тени. Я шел к темному проему в белоснежной городской стене настороженный, как тетива взведенного арбалета. Хотя конунг еще не взял власть, но усиливает ее с каждым часом, на воротах вполне могут быть его люди…
Багровые лучи высветили горящие как жар доспехи и кольчуги, я вздохнул с облегчением. Сыны степей презирают металлические скорлупы, как они их называют, и считают трусостью прятать свое гордое мужественное сердце за всего лишь металлом.
– Привет, ребята, – сказал я, – бдите, бдите!.. Меня не проведешь.
Один скривился, словно откусил редьки, второй пробурчал что-то недовольное, типа много вас начальников, а я с воспрянувшим духом вошел в город.
Городская стена скрыла заходящее солнце, в городе уже не тени, а темень полумрака, что сгущается с каждой минутой.
Церковь великое и благородное дело пытается осуществить, строго-настрого запрещая использовать луки и арбалеты. Но у Церкви нет законодательных функций, а мы даже основные заповеди насчет не убий, не укради, не солги нарушаем еще как.
Единственное, что Церкви все-таки удалось, а это очень немало, провести грань между «хорошим» и «нехорошим». До прихода Христа убивали и гордились, на соседей бесхитростно и простодушно ходили грабить и захватывать рабов, но с приходом христианства убиваем как бы по необходимости и всякий раз оправдываемся, к соседям несем более высокое духовное учение, а грабим уж как-то попутно, это уже не самоцель, как до христианства…
Луки и арбалеты не удалось запретить полностью, но сумели перевести в запрещенное хотя бы для благородных людей. С подлых какой спрос, потому рыцарь с негодованием отвергнет предложение взять в руки лук, а вот подлое сословие пока еще может им пользоваться. А раз так, то нужно его снабдить хорошими луками, что я и делаю, развернув производство композитных луков в Амальфи.
Я зашел в лавку оружейника, он проворчал, не поворачиваясь:
– Закрыто!
– Еще солнце не зашло, – сказал я.
– Это там не зашло, – ответил он, – а здесь… зашло!
Я бросил на рабочий стол серебряную монету. Мастер обернулся на звук, могучий и кряжистый, с толстыми руками, смерил меня пытливым взглядом, затем только посмотрел на монету.
– Может быть, – спросил я любезно, – все-таки еще не зашло?
Он подумал, сказал рассудительно:
– Ну, если не зашло, то уже над самым краем. За это время что можно успеть?
– Всего лишь маленький надпил, – сказал я.
Он спросил недоверчиво:
– За серебряную монету?
– Да.
Он пожал плечами.
– Ну, ради такого пустяка могу задержаться; главное – чтобы жена не решила, что пошел по бабам.
– Меня нечисть боится, – сказал я.
Он посмотрел исподлобья.
– Думаете, шучу? Ладно, меня только пугают, а чужака могут и… словом, что за надпил?
Я вытащил из мешка арбалет, мастер удивленно покачал головой, но в руки не взял.
– Что это?
– Сынишке игрушку купил, – сказал я. – Но тот совсем мал еще, нужно сделать вот здесь крохотный надпил, а то не сможет натянуть тетиву так далеко.
Он посмотрел, как я уверенно кладу арбалет на его стол, покачал головой.
– Надпил вот здесь?..
– Можно еще и вот здесь, – сказал я. – Сынишка у меня совсем маленький.
– Но стрела тогда не вылетит вовсе!
– Это неважно, – сказал я ласково. – Лишь бы у ребенка была игрушка. Оружие, а не кукла из тряпок.
Он пожал плечами.
– Хорошо. Но тогда плату вперед.
Я наблюдал, как он взял инструменты и начал водить зазубренной пилочкой с остро блестящими зубчиками в указанном месте. Движения, сперва медленные, убыстрялись, затем мускулы начали вздуваться под кожей, дыхание стало хриплым и злым, дважды менял инструменты, наконец в раздражении смазал густыми и дурно пахнущими мазями, однако поверхность странного дерева оставалась гладкой и блестящей.
– Что за игрушка, – пробормотал он замученно. – Я таких не встречал…
– Детская, – объяснил я со светлой улыбкой счастливого родителя. – Мы, дети степей, обожаем оружие. Вы дарите своим игрушечных лошадок, а мы – деревянные мечи, копья, луки, арбалеты… А потом уже и настоящие.
– Это не дерево, – сказал он с досадой.
– Дерево, – возразил я. – Неужели не найдется хорошей пилочки? Может быть, помочь?
Он покосился на меня исподлобья.
– Здесь мускулы не помогут!