[99].
Другой ученый, историк-медиевист профессор А.Я. Гуревич, с негодованием отметил тенденцию подгонять нравственную и моральную оценку поступков в Средневековье под господствующие ныне идеологемы.
Хотят понять личность средневекового человека, прилагая к ней современные мерки. Если в XIX и начале XX века наблюдалась тенденция мерить мыслителя или писателя той эпохи, прилагая к нему идеологические критерии Нового времени (скептицизм, рационализм, вольномыслие), то ныне пытаются обнаружить в его сознании и прежде всего в подсознании модные сексуальные комплексы. При этом не принимают во внимание то, что человека XII века невозможно уложить на кушетку психоаналитика и проникнуть в потаенные пласты его психики. А потому все опыты фрейдистской интерпретации средневековых текстов неизбежно обречены оставаться дилетантскими[100].
К сожалению, догмы психоанализа, порожденные Новейшим временем и сугубо его характеризующие, с легкостью распространяются на предшествующие поколения, которые жили в других условиях, руководствовались другими ориентирами и использовали другую символику. Профессора Гуревича в данном случае возмутила та легкость, с которой хронисту Первого крестового похода, теологу, монаху-бенедиктинцу Гиберу де Ножану приписывали гипертрофированное чувство вины, страх перед самокастрацией, психический комплекс, гомосексуальные склонности, эдипов комплекс и нарциссизм – полный набор современного психоаналитика средней руки.
Всю вторую половину лета 1187 года Генри II слал к Ричарду гонца за гонцом, предлагая вернуться и обещая наделить его всем, что по справедливости должно было бы ему принадлежать. Спустя некоторое время Ричард действительно покинул Париж, но вовсе не для того, чтобы упасть в отцовские объятия. Он неожиданно атаковал Шинон и реквизировал все деньги из находившейся там сокровищницы Генри II, презрев возмущение и все возражения ее хранителя Стивена Торнэмского. Затем Ричард направился в Пуату и потратил незаконно добытые средства на восстановление аквитанских замков.
В конце концов Генри II все-таки убедил сына приехать. Ричард прибыл в Анже, не сильно раскаиваясь в содеянном. Он не стал говорить королю, что тот во многом сам виноват в произошедшей размолвке. Напротив, граф де Пуатье весьма дипломатично покаялся, что напрасно прислушивался к советам людей, сознательно пытавшихся посеять разлад между отцом и сыном, недвусмысленно намекая на своего «друга» Филиппа Августа. Затем он вновь подтвердил свой оммаж королю, после чего отправился восвояси.
Какие бы планы Ричард ни строил по поводу дальнейших своих действий, они были нарушены известиями из Святой земли, которые в очередной раз потрясли Европу. В битве при Хаттине 4 июля 1187 года христианская армия потерпела разгромное поражение от мусульман. В плен попали король Иерусалима Ги де Лузиньян, его брат коннетабль Иерусалима Амори, великий магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор, Рено де Шатийон сеньор д’Утр-Журдан[101], Гульельмо V маркиз Монферратский, Онфруа IV сеньор де Торон. Тюрки захватили величайшую христианскую святыню – Истинный Крест, Святой Животворящий Крест Господень.
Вслед за этим пришло еще одно известие, буквально добившее людей, не успевших еще оправиться от предыдущего: 2 октября 1187 года пал Иерусалим. Великий город перешел в руки мусульман в канун великого праздника мирадж – вознесения пророка Мухаммеда на небеса к подножию трона Аллаха. Вряд ли можно объяснить это случайным совпадением. Скорее, так специально было запланировано для вящего эффекта, поскольку именно Иерусалим считался в исламе самым святым местом после Мекки и Медины.
Предводителем мусульман в то время был амбициозный и опытный военачальник Малик ан-Насир Абу аль-Музаффар Салах ад-Дин и ад-Дунья Юсуф бин Айюб бин Шади бин Марван бин Якуб аль-Дувайни аль-Тикрити. Нам он известен под коротким и гораздо более удобопроизносимым именем Салах ад-Дин. Европейцы же, склонные все переиначивать на свой лад, называли его Саладином.
Салах ад-Дин, выходец из рода курдских военачальников, к тому времени носил уже титулы султана Египта и Сирии. Он быстро понял значение джихада – священной войны против неверных. Пользуясь этой могущественной религиозной силой, единственно способной объединить и сплотить раздробленный мусульманский мир, Салах ад-Дин успешно оттеснял христиан с захваченных ими палестинских территорий.
Менее ста лет прошло со времен Первого крестового похода, когда на берегах Средиземного моря появились и укрепились гордые государства пришельцев – графство Эдесское, княжество Антиохийское, королевство Иерусалимское, графство Триполийское. И вот Утремер[102] оказался перед лицом полного исчезновения. К концу 1187 года в Святой земле под властью завоевателей остались только три прибрежных города – Тир, Триполи и Антиохия, да несколько замков во внутренних частях страны. Гарнизоны сдавались тюркам, поскольку не видели перспектив для сопротивления. При этом они знали, что могут положиться на слово Салах ад-Дина, если он пообещает сохранить им жизнь.
Желание отомстить, остановить продвижение неверных, защитить Святую землю охватило всю Европу – и убежденных христиан, искренне переживавших за утерянные святыни, и беспринципных авантюристов, надеявшихся поправить свое материальное положение за счет мусульман.
Жаждущих приобрести в далеких заморских землях богатство и славу хватало с избытком. Однако велико было и число тех, кто испытывал глубокие религиозные чувства, искренне боялся расплаты за грехи – все-таки европейское общество того времени было полностью христианским. Святая Церковь учила, что грех искупается покаянием, которое для мирян обычно принимало форму епитимьи – воздержания от половой жизни, ограничения в пище, отказа от привычного образа жизни, ухода в паломничество.
Крестовый поход был мероприятием затратным, долгим и весьма изнурительным, но он мог искупить все возможные грехи, вместе взятые. Крестоносцам даровалось полное прощение, избавлявшее от чистилища и ада, дарующее им вечную жизнь на небесах. В подобного рода очищении больше других были заинтересованы военные и знать: у них соблазнов было много, а сил устоять перед ними – мало. Гибер де Ножан, главный хронист Первого крестового похода, весьма подробно расписывал преимущества участия в паломничестве в Святую землю, а также доходчиво пояснял, почему учиненное над язычниками насилие не считается злодеянием.
Там, где есть опасность вторжения варварских племен или язычников, ни одному рыцарю нельзя запретить на законных основаниях взяться за оружие; если опасности нет, то единственно ради защиты Святой Церкви справедливо вести войны. Но поскольку эта благочестивая цель покинула все души, а вместо нее в сердца проникло сластолюбие, то Господь во времена наши приуготовил священные войны, дабы сословие рыцарское и заблудший народ, следовавшие в жизни древним языческим примерам, могли найти себе новый путь заслужить спасение. Чтобы не избирать (как это обычно делалось) монашеский образ жизни или не вступать в какой-либо монашеский орден и таким образом вынужденно покинуть этот мир, они могли, продолжая свои обычные занятия, получить в известной мере Божественное прощение[103].
Также и теперь, в преддверии Третьего крестового похода, многочисленные проповедники прилагали все возможные усилия, чтобы в Святую землю отправилось как можно больше воинов. Их пыл увлекал колеблющихся, а изобретательности дивились даже мусульманские писатели. Впрочем, последние впадали в простительное преувеличение. Вот что писал, например, выдающийся исламский историк Изз ад-Дин Абу аль-Хасан ибн аль-Асир аль-Джазари аль-Мавсили, именуемый обычно Ибн аль-Асир аль-Джазари.
Для этой цели они изготовили картину с изображением Мессии и араба, который бьет его, и они испачкали кровью лицо Мессии. «Это Мессия, которого бьет Магомет, пророк мусульман, он уже ранил его и убивает». Подобное зрелище было непереносимым для франков[104].
Нисколько не сомневался в коварных измышлениях неверных и его современник Абу аль-Махасин Баха ад-Дин Юсуф бин Рафи бин Тамим бин Шаддад аль-Асади аль-Мавсили. Баха ад-Дин или Бин Шаддад, как его обычно зовут, был близким соратником Салах ад-Дина, войсковым кадием Иерусалима, и слово такого человека имело немалый вес.
Он [Гульельмо V маркиз Монферратский. – В.У.] велел нарисовать огромную картину, изображающую город Иерусалим. На ней можно было увидеть el-Kiama[105] – цель их паломничества. К этому зданию они относились с величайшим благоговением, поскольку в его часовне находится гробница Мессии, в которую, как они утверждают, Мессия был положен после распятия… На картине той был изображен мусульманский всадник, попирающий могилу копытами своего коня, в то время как его животное оскверняло гробницу своей мочой. Маркиз приказал отправить эту картину за море и показывать ее на всех рыночных площадях и в других местах, где собиралось много народа. Священники во власяницах, с непокрытыми головами носили ее с плачем и стенаниями; и эта картина воздействовала на людские сердца, ибо изображала стержень их веры; и лишь Аллаху ведомо, сколько из них стало паломниками[106].
Если что и могло остановить будущих крестоносцев от участия в походе, так это беспокойство за сохранность оставляемого имущества, за безопасность родных. Но помимо полного отпущения грехов Церковь обещала взять всю собственность паломников под свою защиту. Более того, они получали отсрочку до самого своего возвращения по уплате любых долгов.