Потеря действительно казалась более чем ощутимой: Шотландия, связанная вассальными обязательствами, обрела свободу благодаря необъяснимой щедрости Ричарда. Возмещение же он получил куда менее очевидное, хотя при более тщательном изучении нельзя не признать, что оно все-таки было. Во-первых, Ричард пошел на уступки стране, которая и так не собиралась подчиняться вопреки всем навязанным ей договорам. Во-вторых, он пополнил казну – немаловажный аргумент в преддверии крестового похода. В-третьих, благодарные шотландцы до конца его правления не осложняли приграничную ситуацию и не вторгались в пределы Англии, хотя поводов и возможностей у них было предостаточно. В-четвертых, Уильям Лев стал верным союзником Ричарда и неизменно приходил ему на помощь в тяжелые времена.
Стоили полученные королем Англии выгоды потери формального суверенитета над Шотландией или нет – вопрос неоднозначный. Одно можно сказать точно: без Кентерберийского договора Уильям Лев, не смирившийся с унижением 1174 года, при первой же возможности постарался бы вернуть утраченную независимость своей стране. Самый верный путь для этого – заключение союза с Францией, а самый подходящий момент – отъезд Ричарда в крестовый поход. Случись такое, Старый альянс[142], который портил кровь англичанам целых 265 лет, мог возникнуть на столетие раньше.
При всем том, что договор действительно казался унижением для английской короны, он был составлен достаточно хитро и осторожно. При внимательном чтении текста можно было выяснить, что в нем прямо не говорится о формальной отмене оммажа короля Шотландии королю Англии. Далее, королевство Шотландия как таковое вообще не является предметом договора – речь ведется о приграничных землях и владениях шотландской короны на английской территории, с одной стороны, и завоеваниях английских лордов на шотландской территории – с другой.
Подписанный в Кентербери документ фактически аннулировал только те грамоты, которые были «вырваны» у беспомощного заключенного. Однако он оставляет в силе все договоренности, достигнутые ранее, и неоднократно на них ссылается. Предшествующие же пленению Уильяма Льва отношения между странами английскими законоведами трактовались однозначно – Шотландия находилась в вассальной зависимости от Англии.
Что бы себе ни думали шотландцы, законоведы Ричарда I определенно оставили в договоре несколько лазеек для возможного пересмотра его результатов в будущем. Именно ими сто лет спустя с успехом воспользовался король Эдуард I Длинноногий, когда обосновывал свое право на владение Шотландией. Но что бы ни думал себе король Англии, его страна определенно понесла, как минимум, моральный ущерб.
В тот же день, 5 декабря, сразу после подписания договора Ричард выехал из Кентербери в Дувр. Подготовив Англию к своему долгому отсутствию, он отправился на континент, чтобы теперь привести в порядок свои дела там. Король 12 декабря сел на корабль и переправился в Кале, оттуда направился в Нормандию. Там он встретил Рождество. Придворные обратили внимание, что на этот раз король пригласил на торжество непривычно мало менестрелей и жонглеров. Ричард обожал музыку, но в канун столь великого христианского подвига, каковым, несомненно, являлся крестовый поход, он не желал безоглядно предаваться развлечениям.
Ричард встретился с Филиппом Августом 30 декабря 1189 года близ Нонанкура. Короли заключили договор, который был призван гарантировать мир между их странами и защитить имущество подданных, отправлявшихся в Святую землю.
Филипп, Божией милостью король Франков, и Ричард, той же милостью король Англии, герцог Нормандский и Аквитанский, граф Анжуйский приветствуют в Господе всех верных, которые получат эти грамоты. Знайте все вы, что меж нами по совету прелатов и магнатов наших стран заключен строгий договор, ибо мы оба, ведомые Господом, отправляемся в поход на Иерусалим.
И каждый из нас пообещал другому хранить верность и добрую любовь. Я, Филипп король Франков – Ричарду королю Англии, как другу и моему верному [вассалу]. И я, Ричард король Англии – Филиппу королю Франков, как моему господину и другу.
Поэтому мы решаем, что все на земле, под нашу власть поставленные, кто принял крест, до конца Октавы Пасхи[143] должны либо выступить прежде нас, либо идти с нами в этот срок, если они не остаются [дома] по воле нашей и с нашего ведома.
Но если кто-то решит остаться в ином случае, то он подлежит отлучению от Церкви, а земли его – интердикту, [налагаемому] властью прелатов обеих наших стран.
Мы также желаем, постановляем и повелеваем, чтобы те, кто будет управлять нашими странами, в случае нужды приходили на помощь друг другу.
Имущество тех, кто отправится в дорогу к Иерусалиму вместе с нами или прежде нас, останется столь же невредимым и нетронутым, как наше собственное. И если кто-либо причинит ему ущерб, пусть наши судьи и бейлифы компенсируют его, насколько могут согласно закону, в соответствии с обычаем наших стран.
Но если кто-либо где-либо в наших странах решит развязать войну в наше отсутствие против нас или против каких-либо наших земель и не предстанет перед правосудием, то пусть он будет прежде всего отлучен от Церкви. А после отлучения, если он не исправит свое преступление в течение сорока дней, мы постановляем, что он и его наследники лишаются своего наследства навсегда. Лен же того, кто в результате конфискации был лишен наследства, переходит в собственность и владение ближайшего лорда.
Кроме того, всякий, чье имущество будет конфисковано в какой-либо из наших стран, если не пожелает искупить свое преступление, то и в другой стране не получит убежища. И если он будет там найден, то его следует передать судьям той страны, где он совершил преступление.
В дополнение к сказанному мы желаем, чтобы наши судьи и бейлифы уважали друг друга, и мы призываем их оставаться до нашего возвращения связанными верностью и клятвой, которую они нам приносили»[144].
Если Филипп Август надеялся, что обязательство «хранить верность и добрую любовь» включает ключевой для него момент – согласие Ричарда жениться на Адели, – то он глубоко заблуждался. В договоре этот вопрос никак не фиксировался, но устно он королями обсуждался. Совершенно очевидно, что по собственной воле Ричард не собирался связывать себя брачными узами с французской принцессой. Время от времени ему приходилось демонстрировать готовность к заключению ненавистного союза, но только в моменты, когда того требовали прямые приказы отца или интересы Анжуйской империи.
Сейчас был как раз такой случай – если бы Ричард открыто отверг сестру короля Франции, то под угрозой могла оказаться судьба крестового похода. Но, сохраняя видимость согласия на брак, он продолжал реализовывать собственные матримониальные планы, не особо даже их скрывая.
На Сретение 2 февраля 1190 года Ричард собрал свой двор в Ла-Реоле – городке, расположенном в 60 километрах выше Бордо по течению Гаронны. Туда съехались многие великие сеньоры. На встречу с королем прибыли Бертран де Бесера епископ Аженский, Адемар де ла Тур епископ Перигорский, Гайяр I де ла Мот епископ Базаский, Жерар де ла Бот архиепископ Ошский, а также аббаты Клерака, Ла Шез-Дью, Муассака, Брантома и Кадуана. Из светских магнатов в Ла-Реоль приехали Гастон VI виконт де Беарн, Бернар IV граф д’Арманьяк, Пьер III виконт де Кастийон и сенешаль Гаскони Эли де ла Сель. Присутствовал там и юный Генрих Длинный Брауншвейгский – сын знаменитого Генриха Льва, который приходился племянником самому Ричарду. Видимо, уже тогда у короля зародилась идея передать ему Аквитанию в управление.
Помимо традиционной демонстрации лояльности сеньоров своему новому повелителю, встреча также была посвящена обсуждению важнейшего для главы Анжуйской империи вопроса, касавшегося ненавистного брака с Аделью. Вместо французской принцессы Ричард хотел жениться на Беренгеле Наваррской (французы именовали ее Беранжерой, а англичане – Беренгарией), дочери Санчо VI Мудрого короля Наварры. Современники считали ее красивой, любезной, благонравной, не терпевшей фальши и обмана[145].
О симпатии Ричарда к Беренгарии было давно известно и его друзьям, и врагам. Близкие к королю люди уверяли, что мысль о сватовстве к дочери короля Наварры он вынашивал, еще будучи графом де Пуатье. Неукротимый вояка и поэт Бертран де Борн перед всем светом раскрыл позор Филиппа Августа в сирвенте, сочиненной еще в 1188 году. Трубадур говорил о сложившейся ситуации открытым текстом, не прибегая ни к каким иносказаниям.
Филипп не смог за земли дать отпор,
Так вспомнит пусть он про сестры позор —
Как Ричард отослал невесту прочь.
Но был унижен он сильней всего
Молчаньем Ричарда о том, что за него
Свою отдал король Наваррский дочь[146].
Союз с наваррской принцессой устраивал Ричарда гораздо больше. Он твердо решился на этот шаг, хотя пока не объявлял это во всеуслышание. Тем не менее самых высокородных представителей местной знати король решил поставить в известность о своих намерениях выделить Беренгарии в качестве ее вдовьей части[147] Гасконь, поскольку они были кровно заинтересованы в судьбе этой земли.
Из Ла-Реоля Ричард направился в Нормандию, куда вызвал на середину марта уже английских прелатов – Болдуина Фордского архиепископа Кентерберийского и некоторых влиятельных епископов. Также он приказал явиться многострадальной Адели и своим братьям – родному Жану и незаконнорожденному Джеффри. Пригласил король на совет также мать Алиенору Аквитанскую. Встреча проходила в обстановке секретности, так что даже самые осведомленные хронисты не были посвящены в ее подробности.