Ричард Львиное Сердце — страница 3 из 11

ИНОЕ СЕРДЦЕ

Глава перваяДвое среди бури

Шторм бушевал уже почти сутки. Тучи рваными клочьями сплошь закрывали небо, и если днём тусклое пятно солнца ещё проступало иногда сквозь этот мрак, то ночью различить звёзды было невозможно — иной раз две-три искры мелькали в чёрных разводах, но что это были за светила, к какому созвездию они принадлежали, не мог определить даже самый опытный мореход...

Так закончилась зима и начиналась весна года одна тысяча сто девяностого от Рождества Христова. Года, когда христианский мир собрал все свои силы, стремясь освободить поруганную святыню, вновь захваченный мусульманами Святой Иерусалим, отплатить за десятки тысяч убитых и замученных христиан, за осквернённые храмы, за огонь, пожравший десятки жилищ. Никогда ещё до этого времени мулюк Салах-ад-Дин, прозванный франками Саладином, хитрый и расчётливый предводитель магометан, не испытывал такого трепета перед огромной силой, сплотившейся уже не под разными знамёнами разрозненных государств, но под единым знаком Креста.

Страшная буря на Средиземном море, разыгравшаяся в первый день весны, потопила не один десяток кораблей. Те же, которые устояли перед нею, долгие часы мотались среди бешеных волн, не находя пути, удаляясь от берегов, к которым плыли.

Эта буря застигла и корабль, на котором прибыли в Мессину граф Луи Шато-Крайон, граф Анри Шампанский и его родственница принцесса Алиса.

Как ни спешили путники, стремясь открыть двум великим королям то, что узнали о заговоре против них, однако в Мессину они прибыли слишком поздно — им сообщили прямо в гавани, что Ричард и Филипп-Август со своими войсками успели покинуть Сицилию и направились к берегам Палестины, к неприступным стенам древней Птолемиады, которую крестоносцы называли Сен-Жан д’Акрой, а чаще просто Акрой.

Море в это время было уже неспокойно, но Луи твёрдо заявил, что не станет ждать, и если его спутники решат остаться, он поедет один, не взяв с собою никого из охраны. Он надеялся, что в этом случае граф Анри сумеет чуть позже довезти Алису до лагеря Филиппа, и что тот простит своего посланца, понимая, какую важную весть Луи ему доставит. Молодой человек умолчал о том, что ещё ему успели рассказать в Мессинском порту словоохотливые моряки: они сообщили, что вслед за кораблём Ричарда Львиное Сердце, прежде всей его армии, отплыл корабль прекрасной Беренгарии Наваррской, на котором находилась и английская королева Элеонора. Таким образом, он уже знал, что Эдгар сумел выполнить его просьбу, а значит, самому Луи выгоднее явиться не перед королём Франции, который будет вправе гневаться на него за проявленную медлительность, а перед королём Англии, которому нужно будет всего лишь объяснить, отчего невесту к нему привёз не совсем тот рыцарь, которому он это поручил. А может быть, размышлял Луи, Ричард и не узнал о подмене. В таком случае сообщение о заговоре ассасинов будет для него куда ценнее извинений и объяснений, и внешнее сходство двух рыцарей не слишком заинтересует пылкого короля...

Граф Анри задумался было, однако решил ехать вместе с графом Шато-Крайоном. Кто знает, не станет ли шторм спустя несколько дней ещё страшнее, кто знает, сколько вообще он продлится, и не закончится ли за это время осада Акры? Конечно, вряд ли закончится, ну а вдруг? И тогда ищи потом царственного родственника на пути к Иерусалиму! А отправиться туда с небольшой охраной, через земли лишь очень условно освобождённые от сарацин, вряд ли безопасно... Словом, старший и более опытный путешественник согласился со своим молодым спутником, и уже на другое утро корабль, не поменяв парусов, которые, впрочем, были не сильно потрёпаны в дороге, лишь пополнив запасы воды и продовольствия, отчалил от мессинской гавани, держа путь к берегам Палестины.

Но буря рассудила по-своему. К вечеру ветер усилился, перешёл в настоящий ураган, и взбешённое море атаковало дерзкое судно, стремясь во что бы то ни стало его потопить.

К счастью, это было не случайно нанятое судно — корабль, новенький, прочный и быстроходный когг[31], построенный в Германии, принадлежал самому графу Шампанскому, он купил его пару лет назад и тогда же нанял себе кормчего — опытного морехода, родом тоже германца по имени Вильгельм, по прозвищу Вилли Рыжий или Вилли Морской, потому что этот храбрый малый, по его же словам, родился на корабле, вырос на корабле и провёл на корабле большую часть жизни.

Он был хорошим кормчим, этот Вилли Рыжий (хотя, сказать по правде, его волосы были скорее ярко-золотистые, вьющиеся и такие густые, что издали походили на большую шапку). Никакой шторм не страшил Вильгельма, он хорошо знал, на что способен его корабль, и вот уже почти сутки, будто совсем не испытывая усталости, выдерживал вместе с коггом страшные атаки волн, каждый раз ухитряясь с помощью одного лишь рулевого весла поставить судно так, что волна не валила его, а вскидывала себе на спину, а затем сбрасывала, словно досадуя, что с этой затесавшейся среди моря скорлупкой никак не удаётся совладать...

Благодаря ловким манёврам когг не только оставался целым, не только не набрал в трюмы воды, которая неизбежно потянула бы его ко дну, но даже сохранил свою единственную мачту, хотя огромный квадратный парус Вильгельм не только приказал убрать сразу, едва шторм начал усиливаться, но велел вообще отцепить от перекладины и, свернув, спрятать под палубу. Громадное промокшее полотнище стало бы слишком тяжёлым и под напором ветра могло переломить перекладину, а то и саму мачту.

Семеро матросов когга (лишь один из них, самый старший и опытный, дважды всего на час-два сменял кормчего, когда шторм чуть-чуть ослабевал) по приказу Вилли привязали себя к мачте, однако каждый при этом стоял на своём месте: двое у одного, двое у другого борта, один ближе к носу, двое ближе к корме. У всех были в руках кожаные вёдра, и в случае надобности они принимались поспешно сливать с палубы воду, хотя вертикальные отверстия фальшборта позволяли волнам почти беспрепятственно перекатываться через судно.

Вилли Рыжий понятия не имел, что такое морская болезнь, зато большую часть его моряков выворачивало уже не по одному разу. Лишнее говорить о путниках: свита и охрана графа Шампанского уже в первые часы бури почти вся забилась под кормовую надстройку, в довольно просторное углубление, что отделяло палубу от единственной небольшой каюты. Спуститься в мрачный трюм многим казалось ещё страшнее, чем оставаться на мечущейся под ногами палубе.

Граф Анри держался дольше всех, но через девять-десять часов после начала бури худо стало и ему. Пользуясь тем, что рыцарям, сопровождаемой им даме и её единственной служанке была предоставлена каюта, он скрылся в ней и, упав на койку, провёл долгие часы в тех же нестерпимых мучениях, что и все остальные.

Впрочем, не все. Луи, как и его молочный брат Эдгар, не боялся качки, но, в отличие от Эдгара, давно это знал, а потому если шторм и страшил его, то только потому (и это было естественно), что корабль мог не выдержать и в конце концов потонуть, а это уж никак не входило в планы молодого крестоносца. Не входило ещё и потому, что рядом была Алиса, и он уже не раз и не два подумал, что сам-то в случае чего сумеет умереть без страха в душе, но на том свете никогда не простит себе, что не сумел спасти принцессу... К его изумлению Алиса тоже не страдала морской болезнью. Правда, она сидела в каюте белая, как платок, который всё время сжимала в руке, но эту бледность вызывал страх, а не дурнота.

Когда же в каюту ввалился граф Анри, и его стало корчить на койке так, будто он вот-вот собирался умереть, девушка вскочила и в ужасе бросилась к Луи, довольно удачно сохраняя равновесие, хотя палуба изо всех сил норовила убежать у неё из-под ног.

— Пойдёмте отсюда! — закричала Алиса. — Ради Бога, мессир граф, пойдёмте отсюда! Лучше туда, на палубу!

— Но там опасно! — возразил Эдгар, уже не раз выходивший, чтобы справиться у кормчего, куда они всё-таки плывут. — Вас может смыть волной, может ударить о борт или о мачту.

— Но я же пойду с вами вместе! — жалобно воскликнула принцесса. — О, Луи, пожалуйста, выйдем на воздух. Не знаю, что делается с моим дядей и со всеми остальными, со мной этого не происходит... А смотреть на это ужасно! Вам ведь не плохо?

— Совсем нет! — ответил рыцарь, хотя минуту назад не был в этом так твёрдо уверен: многочасовая качка в конце концов вызвала лёгкое головокружение и у него. — Идёмте, если вам угодно.

Выбравшись из каюты и переступив через руки, ноги, тела скорчившихся под выступом кормовой надстройки воинов, молодые люди сразу попали под струи хлынувшей через борт воды. Луи подхватил Алису под руки и поспешно шагнул с нею к мачте. Здесь было безопаснее всего, к тому же было за что держаться — мачта внизу была обмотана несколькими верёвками — эти верёвки помогали матросам работать на палубе, не рискуя вылететь за борт.

Возле мачты юноша и девушка заметили ещё одну человеческую фигуру в облепившей тело насквозь мокрой одежде.

— Боже мой! Да ведь это же Эмма! — вскричала поражённая принцесса. — А я и не заметила, как она ушла из каюты... Эми, милая, так ты тоже не испытываешь этой страшной болезни?

Девушка подняла голову со сведёнными судорогой, совершенно синими губами и попыталась улыбнуться:

— Нет, мадам, мне тоже очень худо... Но сидеть в каюте или лежать под этим навесом куда хуже, чем стоять. Так хоть я пытаюсь качаться вместе с палубой! Кто совсем не боится ни качки, ни этих жутких волн, так это кормчий. Только посмотрите на него!

С того места, где они стояли, была хорошо видна палуба кормовой надстройки, и над ней возвышалась крепкая фигура Вильгельма Рыжего, который стоял у руля будто приклеенный, не теряя равновесия даже тогда, когда очередная могучая волна била его прямо в грудь. На фоне сине-чёрных рваных туч его голова горела как золотой венец древнего германского божества. А когда небо вдруг вспыхивало, и в нём возникала огненная трещина молнии, вся фигура кормчего, облепленная мокрой одеждой, очерчивалась ярким оранжевым контуром и казалась вдвое больше.

— Есчё час, и этот буря бутет кончится! — крикнул Вилли, заметив людей возле мачты. — Наш корапль — хороший корапль, с ним ничего не станет! Госпота, восле вас — бочка с вода. Кто-нипуть принесите мне сюта ковшик. От этот солёный фолны софсем сохнет горло!..

Луи понимал, что исполнить просьбу морехода должен именно он, но даже ему страшно было подумать о том, чтобы подняться наверх, туда, где и фальшборт был ниже, и держаться было не за что, кроме руля... А как же оставить Алису одну?

И тут юная Эмма отцепила ковшик от бочки, намертво приделанной к мачте, согнувшись, с большим трудом вытащила втулку и, наполнив ковш, бесстрашно оторвалась от своей опоры. Луи и Алиса с ужасом смотрели, как хрупкая девушка, шатаясь, балансируя свободной рукой, карабкается по боковой лесенке, проходящей на уровне борта.

Пока служанка поднималась, волны раза три хлестали ей прямо в лицо, и, скорее всего, в медный ковшик попало немало солёной воды. Однако кормчий Вильгельм, улыбаясь в свою короткую светлую бороду, ловко взял посудину из рук Эммы и, поднеся ко рту, с удовольствием осушил.

— Карашо! Храпрый девушка! Спасибо! Но лутше хотить вниз.

Тут уж Луи решился кинуться навстречу Эмме и, подхватив её на руки, доставил назад к мачте. Служанка без сил опустилась на бочку, а Алиса отблагодарила рыцаря улыбкой. Её лицо всё ещё было очень бледно, и россыпь веснушек горела на нём, будто цветы, вдруг высыпавшие на снегу. И всё равно она казалась прекрасной как никогда — мокрая, с прилипшими к щекам рыжими кудрями, с этой испуганной улыбкой и блестящими глазами, полными то ли слёз, то ли солёной воды...

И Луи вдруг забыл о правилах куртуазного обращения. Эмма сидела, опустив голову, кормчему уж точно было не до них, но если бы в это мгновение их видели и сотни людей, молодому рыцарю было всё равно! И Алисе, кажется, тоже. Слившись губами, он и она отпустили верёвку, намотанную на мачту. И очнулись, когда новый толчок рухнувшей на них воды опрокинул обоих на палубу. Однако на этот раз им не было страшно — он и она почему-то расхохотались. Ответом было изумлённо-испуганное восклицание Эммы и обиженный рокот грома — похоже, он обиделся на то, что его перестали бояться...

Вилли Морской не ошибся: спустя примерно час ветер начал стихать, и волны сделались заметно ниже. Шторм слабел на глазах. Тучи прорвались сразу во многих местах, их лохматые клочья как-то незаметно разметались, открывая тёмное закатное небо. Солнце садилось, окрашивая горизонт в багровые тона. И на этом багровом горизонте прорисовалась высокая береговая линия.

— Я так и думаль, што занесёт нас именно сюта! И это не самое плохое. Мокло занести хуже!

Кормчий давно уже приказал матросам отвязаться от мачты и подозвал старшего, чтобы тот сменил его у руля, а сам спустился с кормовой надстройки.

Луи только теперь подумал, что в течение суток Вилли ничего не ел, да и выпил скорее всего только этот ковшик воды пополам с морской солью. Но вид у него был бодрый и весёлый.

— А у вас софсем нет морской болеснь. Как у меня. Вы мокли бы быть моряк. Но вы рыцарь. Тоже карашо. Прафта, што вы хотили в поход с император Фридрих?

— Правда. Это был один из двух самых великих воинов и полководцев нашего времени. Теперь такой остался один. А что это за берег? Или пока непонятно?

Вильгельм усмехнулся. Его мокрая шевелюра воинственно вздыбилась вокруг загорелого, блестящего от воды лица.

— Што непонятно? Это остров Кипр. Отсюда не такой уж далеко до Палестина. Только придётся захотить в порт: у нас нушно будет осматрифать борта и рулефой весло. И может быть укреплять машта.

Луи вздохнул. С одной стороны, Кипр — это хорошо, это всё же христианская земля, хотя местные греческие князья и не любят крестоносцев. С другой стороны — снова задержка!

— А для чего непременно в порт? — спросил юноша кормчего. — Пристали бы к любому берегу, где есть удобная бухта. Нам ведь не нужно пополнять запасы провизии и воды.

Вилли Рыжий посмотрел на рыцаря так, как смотрят на ребёнка, который пока не понимает простых вещей.

— Утобный бухта утобно и не только тля нас! Вы ше снаете, што во многий земля есть береговой право.

Береговое право! Тут Луи всё понял. Да, по соглашению между многими прибрежными странами, имущество выброшенного на берег корабля законно принадлежало тому или тем, кто его находил. Если корабль не выбрасывало, а просто прибивало к берегу, право тоже действовало. Действовало при условии, что никого из владельцев и команды корабля не оставалось в живых. И жители многих прибрежных селений, бедные рыбаки и крестьяне, промышляли тем, что грабили потерпевших крушение, а то и просто приставших к их берегу после сильной бури мореходов. Иной раз даже зажигали ложные маяки, заманивая корабли на мель или на скалы. Опытные моряки обычно знали, в каких местах такое может случиться, и не шли на огонь маяка, покуда не светало и не было возможности убедиться, что впереди действительно гавань, а не полоса рифов, на которых их ждёт гибель. Разбойники, захватив судно, убивали всех, кто на нём был, и выкидывали трупы в море — ведь иначе им было не воспользоваться береговым правом и не завладеть грузом корабля. А на купеческих галерах и барках добра обычно хватало. И на всех участников шайки, и на сеньора, владельца прибрежной земли, который, отлично зная о промысле своих селян, брал с них солидную долю «выброшенного морем» богатства.

— Вы правы, Вильгельм, — вздохнул молодой человек. — Лучше не рисковать. На нашем корабле не написано, что он не купеческий и не везёт никаких товаров.

— А если и написано? — махнул рукой кормчий, кажется, принявший эти слова всерьёз. — Тумаете, расбойники умеют читать? Та для них и сам корапль, и парус, и машта — всё тобыча. Лутше прихотить в гавань.

И с этими словами кормчий зашагал к носовой надстройке, с которой рассматривать берег было удобнее. Однако, проходя мимо Эммы, всё ещё сидевшей на бочонке с самым измученным видом, мореход бросил на неё внимательный взгляд и улыбнулся.

— Храпрый девушка! — повторил он. — И красивый.

Платье Эммы, насквозь мокрое, облепило её так, что Вилли мог оценить не только красоту и свежесть её личика, но и всё прочее, чем наградил её Бог. Луи и Алиса заметили этот взгляд и улыбку и вновь покатились со смеху. Но бедная Эми ничего не поняла. Она была совершенно невинна...

Глава втораяНе оскорбляй льва!

Однако приблизившись к одной из кипрских гаваней, молодой рыцарь и пришедший в чувство граф Анри Шампанский подумали, что, кажется, безопаснее было бы высадиться на безлюдном берегу, подальше отсюда. Даже издалека было очевидно, что в порту идёт сражение.

Вильгельм Рыжий сразу узнал это место — то был порт богатого города Лимасола, известного обширной торговлей, богатыми винодельнями, а также частыми появлениями и бесчинствами Кипрского князя. Этот князь по имени Исаак вызывал отчаянную ненависть у местных жителей и ещё более у приезжих, потому что умудрялся брать дань со всех и за всё что угодно, дочиста разорил некоторых купцов и несколько ремесленных цехов, имевших неосторожность с ним поссориться. Кипр был его вотчиной, и жил он в старинном городе Амафунте, однако в близлежащий Лимасол наведывался постоянно — его привлекала возможность облагать данью, а проще говоря, безнаказанно обирать приплывавших сюда многочисленных купцов. Жадность и тупость князя раздражали многих, но до сих пор с ним никто не воевал — на Кипре были хорошо укреплённые крепости и неплохая армия.

— Что за дьявольщина?! — воскликнул, стоя бок о бок с Луи, граф Анри. — Не сарацины же приплыли сюда и высадились на кипрском берегу? Но там определённо дерутся — я вижу, как горят портовые укрепления. И кажется... Ну да! Дым и над крепостью! Что будем делать? Отойдём в море, чтоб не вмешиваться в то, к чему не имеем отношения?

Луи нахмурился:

— А вы уверены, мессир, что не имеем? Кто мог совершить нападение на Кипр? Если неверные, то наш христианский долг вмешаться, хоть греки нас и не жалуют, и их церковь не ладит с нашей. Если же это не сарацины, то кто? Простите, но мне приходит в голову одна странная мысль...

— И какая? — с живостью спросил граф Анри.

— Мы с вами отплыли из Мессины, ведь так? Король Филипп-Август отплыл за три дня до нас. Он, конечно, успел пройти на своих кораблях тот участок моря, где потом бушевал шторм. А вот Ричард Львиное Сердце уехал всего за день до того, как мы прибыли. Помните, мы оказались в мессинском порту вечером, в последний день февраля, а корабли короля Англии, как нам сказали, вышли в море поутру, даже ближе к полудню. То есть он опередил нас меньше, чем на сутки. Значит, тоже был застигнут штормом. Велика ли возможность того, что его корабли тоже могло вынести ветром и волнами к острову Кипр?

— Это надо спросить Вилли, — задумчиво проговорил граф Шампанский. — Хотя, пожалуй, я заранее соглашусь, что это возможно. Ну и что же с того? Вы полагаете, мессир Луи, что Ричард принял греков за сарацинов, а Лимасол за Акру и вступил в битву?

Молодой рыцарь продолжал в задумчивости смотреть на берег, а когг меж тем всё шёл и шёл к окутанному дымом пожара порту.

— Король Английский не раз и не два видел сарацинов, — сказал Луи. — И он уж никак не спутал бы их с греками. Но я отлично помню, как эти самые греки встречали отряды крестоносцев на пути к Палестине. Не спорю — толпы рыцарей и воинов, чаще всего голодных, — тяжкое бремя для любого края. Однако это всё же не даёт право разбойничать и нападать на пилигримов! А о князе Кипра Исааке поговаривают, что он не зря носит еврейское имя! Это глупый, подлый и жадный негодяй. Что если он решился напасть на прибитые бурей корабли?

— В таком случае, он сошёл с ума! — воскликнул граф Шампанский. — Кто же не знает знамени английского короля, и кто же настолько глуп, чтобы вступить в бой с Ричардом Львиное Сердце?

— Что там происходит? — послышался за спиной рыцарей голос Алисы.

Она успела переодеться в каюте и стояла, закутавшись в длинный светлый плащ, искусно расшитый французскими лилиями. На волосах, ещё влажных, но расчёсанных и красиво уложенных в причёску, блестел узкий золотой венец.

— Ты приготовилась ко встрече с женихом, Лис? — спросил граф Анри, чуть подмигнув Луи.

— А разве мы уже у берегов Палестины? — спокойно возразила принцесса. — Я просто привела себя в порядок. Тебе не нравится, дядя?

— О нет, ты великолепна! Так что будем делать, а мессир Луи?

— Высаживаемся. Пристать лучше всего не в самой гавани, а где-нибудь рядом. Вон в той бухточке, скажем, где сгрудились только рыбачьи лодки. Вряд ли там будет опасно. Оставим дам на корабле под охраной, а сами двинемся в город и разузнаем, что к чему. Жано я оставлю на корабле — он до сих пор не очухался после качки. А вы возьмёте Виктуара?

— Возьму, — граф Шампанский оглянулся через плечо на своего оруженосца, как ни в чём ни бывало державшего наготове его кольчугу и гамбезон. — Он отошёл, кажется, скорее меня. Только нужно добыть лошадей.

— Да, лошади не помешают, — согласился юноша. — Хотя на крепостные стены, если дойдёт до того, их не потащишь. Только вот можно ли сейчас найти их? Ах, ну почему я послушался вас, мессир Анри, и оставил во Франции моего абиссинца!

В ответ на это сдержанный граф только хмыкнул, а Алиса в испуге всплеснула руками:

— Что вы! За такой длительный шторм лошади просто сошли бы с ума! Я думаю, вы с дядей и так добудете себе коней — если их нельзя купить, то наверняка можно найти тех, что уже без всадников...

Столь хладнокровное замечание лишний раз убедило Луи, как разумна и тверда умеет быть Алиса, и это придало ему надежды: «В конце концов она не станет сходить с ума, когда узнает о Беренгарии... И если я ей и в самом деле нравлюсь, то... то... Бред, конечно, но, с другой стороны, ведь женился же Ги де Лусиньян на королеве Сибилле![32]»

Предположение принцессы оправдалось — рыцари, сойдя на берег, вскоре отыскали себе коней, и достались они им почти за бесценок.

В порту, где уже никто ни с кем не сражался, где, судя по всему, и не было настоящего сражения, потому что не видно было убитых, тем не менее, царила паника: кто-то из прибывших сюда ранее купцов поспешно грузил свои товары, явно собираясь отплыть, другие, напротив, стремились поскорее сложить привезённое добро на телеги и вывезти за пределы порта. Кругом бегали, вопя на самых разных языках, полуголые невольники и купцы, увешанные сумками и мешками. Несколько построек в глубине порта, очевидно, складские сооружения, горели, и едкий дым, тянувший оттуда, придавал этой всеобщей суете и беготне особенно драматический вид.

В самой гуще толчеи опытный взгляд Анри тотчас выделил толстого купца-грека, который с помощью невольника пытался увести подальше от причала шесть или семь отличных лошадей, явно восточной породы. Граф тотчас махнул рукой своему спутнику и оруженосцу, и они мигом добрались до этой группы.

— Лошади продаются? — спросил Анри, тряхнув в воздухе кожаным кошелём.

— Да, да! — радостно завопил грек на неплохом французском. — Берите хоть всех, прекрасные рыцари!

— На всех нам вдвоём не уехать! — возразил Луи. — Нам нужны три коня, но к ним необходимы ещё сёдла и упряжь.

— Есть! Всё есть на моём корабле! — торговец был счастлив продать хотя бы часть груза. — Эй, Джакоп, живо на корабль и тащи сюда лучшие сёдла, уздечки, всё тащи! Я почти ничего с вас не возьму, добрые рыцари! Но не пропадать же в этой ужасной свалке таким прекрасным лошадкам!

— А что здесь происходит? — спросил молодой человек, разглядывая одного из коней, косившего на него большим тёмным глазом. — На Кипр кто-то напал?

Грек в сердцах махнул рукой и выругался на своём языке. Но затем вновь заговорил по-французски:

— Да всё этот проклятый обжора и дурак! Всё здешний князь, этот Исаак, чтоб ему гореть в аду, да подольше! Я сам из Антиохии, господа рыцари, а потому могу говорить всё, что хочу. От него и раньше никому жизни не было, ни местным, ни нам, приезжим. Если бы здесь не было такой хорошей торговли, то и ноги бы моей не было на этом острове! Но надо же хоть голову на плечах иметь! Вчера была сильнейшая буря. Вдруг в тумане к острову приближаются корабли. Много, не меньше пятнадцати. Три из них разбились о скалы, и не все люди сумели спастись. Когда же корабли вошли в порт, выяснилось, что на них приплыл доблестный английский король со своим войском.

Анри и Луи быстро переглянулись.

— И что же? — спросил граф Шампанский.

— Да то, что сначала этот дурак просто не велел их пускать! То есть приказал, чтоб они вообще не приставали здесь — пускай, мол, плывут куда хотят, а нам крестоносцев не надо... А корабли-то потрёпаны бурей, им нужна вода и всё такое... Это ж надо! Христианин называется! Ну, король Англии всё равно пристал со своими кораблями. Тогда к нему приезжают люди от князя и заявляют: «Хочешь, мол, здесь пробыть сколько-то, плати дань! А нет — так тебя и твоих людей скинут в море![33]» А ведь ещё раньше Исааку доложили, что за путешественник к нему приехал, и король предлагал ему встречу, чтобы обо всём договориться, и посланные объясняли, что едет-то его величество в Палестину, а сюда его просто буря загнала. Пара деньков, и корабли отчалят... Так нет: «И встречаться мне с этим воякой незачем, и оставаться ему на два дня не дам! Пускай платит или всех перетоплю!» Кому же понравится такой приём? Король тут же высадил на берег своих рыцарей и воинов, и хотя их было всего-то около трёх сотен, они как метлой вымели из порта кучу княжеских всадников. И вот увидите, ещё часок-другой, и возьмут город. И весь остров возьмут — велика-то твердыня! Оно и хорошо — терпеть такого сукина сына, как этот князь, уже всем надоело... Но мне-то, мне-то нужно торговать! О, Пресвятая Дева Богородица! Надо же было приплыть именно сегодня! Мало того, что в бурю у меня сдохло пять отличных лошадей, так ещё и тут не до торговли...

— К городу, скорее! — вскричал Луи, едва купленные ими кони были осёдланы. — Не то нам останется только поздравлять победителей...

— Вы уверены, что хотите сражаться? — спросил Анри, настигая ускакавшего вперёд молодого рыцаря. — Я редко отказываюсь помахать мечом, но ведь мы с вами не подданные короля Ричарда...

— Я хочу участвовать в походе! — ответил, не оборачиваясь, Луи. — И хочу, чтобы король Ричард принял меня под своё знамя, в случае, если мой король останется мною недоволен...

О том, что у Филиппа-Августа могут быть основания для такого недовольства, Луи добавлять не стал. Впрочем, Анри и сам вот-вот узнает, что Беренгария Наваррская уже встретилась с Ричардом, и она, а не Алиса станет женой английского короля.

Глава третьяПалка и кинжал

Меньше, чем через четверть часа оба рыцаря оказались под городскими стенами, вернее, уже на городских стенах, потому что малочисленное войско англичан успело загнать войско князя Исаака в крепость, и эта крепость вот-вот должна была пасть. Собственно, не задержись Ричард чуть дольше в Мессине и не отправь поэтому значительную часть своей армии вместе с войском Филиппа-Августа, на берег Кипра высадилось бы куда больше его рыцарей и воинов (если бы только памятный шторм не погубил многих из них), и тогда едва ли даже спесивому князю Исааку не пришла бы в голову мысль нанести грозному гостю такое непростительное оскорбление. Но так или иначе, а этот поступок вынудил английского короля вступить в битву (это был именно тот случай, когда Ричард вовсе не собирался воевать, но ему пришлось!), и исход этой битвы был предрешён с самого её начала, вернее, ещё раньше, чем она началась.

Когда Анри и Луи, вскинув свои мечи и что есть силы понукая коней, одолели ров, к счастью неглубокий и даже в это время года наполовину пересохший, со стены донёсся звук рога, и французские рыцари увидели, как над кромкой стены появилось знамя со львом и короной. В том месте, где они переправились, можно было оставить лошадей. Так они и сделали, поняв по виду крепости и её укреплений, что внутри скорее всего будет неудобно сражаться верхом, а на подступах к этой твердыне делать уже нечего. Английские рыцари большей частью тоже были пешие, те же, кому посчастливилось довезти своих коней живыми, сейчас покидали сёдла. Одни карабкались по осадным лестницам, другие стремились к двум подъёмным мостам, которые штурмующим уже удалось опустить — оставалось одолеть мощные крепостные ворота.

— Виктуар, ты останешься с лошадьми! — скомандовал Анри. — И если кто-нибудь, не важно, грек или англичанин, или, упаси Боже, сарацин, попытаются увести наших только что купленных коней, разрешаю разделить его неумную башку пополам. У нас не так много с собой денег!

И с этими словами он кинулся вслед за Луи, уже успевшим одолеть половину осадной лестницы, хотя при этом он пользовался только одной рукой — взять в зубы меч, как то делали иные из осаждающих, юноша не решился: его молочный брат делал такую заточку лезвия, что был риск увеличить рот вдвое.

На стене, в том месте, куда он поднялся, уже не дрались: защитники крепости, едва выдержав первый натиск, быстро поняли бесцельность сопротивления и устремились вниз по немногим внутренним лестницам. Тех, кто не успевал добраться до этих лестниц, попросту сбрасывали с высоты десяти туаз.

— Ты кто? — крикнул, увидав Луи, какой-то воин. — На чьей стороне ты сражаешься?

— Во славу Святого Креста Господня! — отозвался юноша.

Это был один из девизов крестоносцев, и англичанин приветственно махнул щитом:

— Тогда тебе с нами! Ты француз? Так твой король Филипп, верно, уже в Палестине. Это нас шторм загнал на Кипр, хотя, кажется, от этого будет польза Англии!

Далее они не тратили времени на разговоры. Вновь прогремел рог, и воины кинулись вниз, на узкие улицы Лимасола, где вновь завязалась битва, вернее, возникло беспорядочное сопротивление теснимых от стен защитников города. Первые ворота уже рухнули под напором тарана, и человек пятьдесят английских рыцарей с воплями ринулись на подмогу тем, кто ещё раньше одолел городские стены.

— Ричард и Англия! — гремело со всех сторон.

— Во имя Гроба Господня!

— Не посрамим Святой Крест!

Луи почти сразу потерял из виду графа Анри, но не стал искать его. В конце концов, куда он денется? Правда, обычного азарта битвы крестоносец на этот раз не испытывал: что это за битва, когда от тебя просто бегут?

«Интересно, почему же они не сдаются? — мелькнуло в голове юноши. — Наверное, в панике просто некому скомандовать, чтобы объявили о сдаче. Но этак можно пробежать насквозь весь город...»

Однако, достигнув широкой базарной площади, за которой начинался сад и высились ещё одни стены — стены старинного княжеского замка, Луи наконец увидел настоящую драку. Часть гарнизона крепости укрепилась именно здесь и защищала дворец изо всех сил. Именно там укрылся, не помня себя от страха, злосчастный князь Исаак, которому всё ещё не хватало ума сдаться и таким образом спасти город от разорения, а себя от позорной гибели.

Луи бегом одолел площадь и часть сада и искренне обрадовался, когда навстречу ему выскочил верзила с кривым мечом. Не ожидая нападения, юноша ударил, и меч противника отделился от рукояти. «Ай да Эдгар! Вот это работа!» — мелькнуло в голове крестоносца в то время, как он уже поднял руку для следующего удара.

Грек, пытаясь заслониться обеими руками, отступил, споткнулся и упал навзничь, но тут же привстал и крикнул на очень скверном французском языке:

— Постой! Я же не нападал!

— А меч у тебя для чего был? — юноша остановился, задыхаясь. — Просто так, помахать?

— Просто для защиты... Ты же христианин, как и я! Чем мы виноваты, что у нас глупый князь? Я обычно охраняю склады в порту, потому и хожу с мечом. У меня жена и шесть человек детей. И тебе охота меня убивать?

Луи опустил меч.

— Иди-ка отсюда! И брось этот огрызок... Думаю, никто тебя уже не тронет.

— Спасибо! — удаляясь, грек обернулся: — Моё имя Иммануил. Я живу сразу за улицей Виноградарей, это там, позади площади... Меня все знают. Если хочешь, рыцарь, приходи вечером. У меня лучшее вино в городе — прямо в порту покупаю, у тосканских купцов!

— Приду! — пообещал Луи.

На ступенях замка его атаковали сразу двое облачённых в доспехи воинов, но и он, и они вовремя поняли, что убивать друг друга не стоит — воины были англичане. И лишь в широком коридоре, позади главной лестницы, где всё ещё кипела битва, воинственный пыл французского крестоносца был удовлетворён: на него бросились с разных сторон четверо воинов, должно быть, они пытались вырваться из замка. Луи почти сразу одолел одного из них и удачно отступил в стенное углубление, где его не могли достать ни справа, ни слева, так что нападающим приходилось действовать по одному. Дальше дело решало лишь терпение да умение владеть мечом. Впрочем, свалив первого из оставшихся противников, молодой человек увидел, что двух других уже нет: они не стали продолжать схватку и со всей поспешностью кинулись вон из замка.

Битва в коридоре уже завершилась, и, судя по всему, в замке наконец догадались объявить о сдаче: крестоносцы тут и там собирали брошенное оружие и выводили с разных сторон сдавшихся в плен кипрских воинов. Иные из нападавших уже успели проникнуть во внутренние покои княжеской твердыни, и их, видимо, поразила изысканная восточная роскошь этих покоев. Луи помнил, как обычно изумлялись крестоносцы, впервые оказавшиеся в восточных городах, где за резными решётками и дверями дворцов таилось невиданное ими прежде великолепие, где сверкание золота и камней соперничало с блеском драгоценных тканей. Лишь железная воля Фридриха Барбароссы удерживала германских рыцарей от неистового желания хватать всё это, набивая дорожные сумки, врываться во все подряд более или менее богатые дома и брать оттуда всё лучшее. Гордость и честь крестоносцев император ценил превыше всяких богатств и объявил, что повесит всякого, кто будет мародёрствовать и возьмёт что-либо сверх добычи, положенной победителям при сдаче того или иного города. Так и сказал: «Повешу всякого!» И никто не сомневался — повесит!

— Всякого, кто вздумает заниматься грабежом и тащить добро из домов, повешу без сожаления! Слышите?! Мы возьмём здесь достаточно дани, чтобы не марать рыцарскую честь и не позориться разбоем! Этот остров отныне наш, и я отвечаю перед Богом за безопасность его жителей! Поэтому горе тому, кто нарушит мой приказ!

«Это что же, старый Фридрих воскрес и явился сюда наводить порядок? — мелькнуло в голове рыцаря. — Но только отчего он командует по-французски?»

Юноша обернулся, и ему явилось великолепное зрелище, которое могло возбудить вдохновение любого менестреля и восхитить не только любую даму, но и любого воина.

Прямо по лестнице, ведущей на второй этаж замка, меж разбросанных тут и там щитов, мечей, стрел, плащей, — верхом на коне, да ещё сумасшедшим галопом спускался всадник. Его мощная фигура казалась крупной даже на рослом английском жеребце, а сверкающая серебром кольчуга, надетая поверх гамбезона, ещё усиливала это впечатление. Большой шлем, закрывающий всё лицо, не заглушал могучего голоса всадника, а окровавленный меч в поднятой руке и брызги ещё не засохшей крови на щите с изображением льва внушали страх даже нетрусливым воинам.

Луи тут же узнал его, узнал даже и с закрытым лицом, уже хотя бы потому, что отдавать приказания, так мчаться верхом по крутым ступеням, сидеть в седле мог лишь один человек из тех, кого знал французский крестоносец.

— Слава! Слава королю Ричарду! — закричали кругом английские рыцари и воины.

— Ричард и Англия!

Луи вместе со всеми, кто видел столь неожиданное и столь грозное появление короля, вскинул свой меч в приветствии, однако тотчас задумался, стоит ли ему попадаться на глаза Ричарду. Скорее всего, тот его не вспомнит. А если вспомнит? Ведь рыцарь не знал ещё, как произошла встреча Львиного Сердца с его желанной Беренгарией, и что сказал ему Эдгар... Если кузнец, молочный брат Луи, решился выдать себя за него, то как объяснить, что у него теперь другое имя? Если же открыл правду, что куда более в характере Эдгара, то не воспылал ли король гневом к наглому французу, решившемуся передоверить другому его поручение? Да нет, этим Эдгар мог навлечь гнев и на себя... Вряд ли Ричард вообще долго беседовал со своим посланцем, увидав милую невесту. Но и в этом случае он уж точно теперь заметит человека, странным образом похожего на посланца. Нет, сперва нужно выяснить, куда делся Эдгар и как прошла его встреча с Ричардом... После битвы можно будет кого-нибудь расспросить и тогда уже либо самому идти к Львиному Сердцу, чтобы рассказать об угрожающей ему опасности, либо, если на него и в самом деле может обрушиться монарший гнев, доверить это сообщение графу Анри. А как быть с Алисой? А это пускай уж решают граф и... и сама Алиса. Хорошо бы она, узнав о приезде Беренгарии, отказалась от свидания с английским королём. Тогда ему, Луи, предстоит лишь довезти её до Палестины и, как он пообещал, доставить Филиппу-Августу вместе всё с тем же рассказом о заговоре Старца горы против вождей Крестового похода.

Сообразив, что сейчас ему лучше всего будет покинуть княжеский замок и постараться отыскать графа Анри, юноша попятился и, обнаружив боковой проход, ведущий с первой площадки лестницы в какой-то коридор, вошёл туда. Он собирался найти какую-нибудь дверь, которая вывела бы его из замка, либо, на худой конец, выбраться через окно. И вдруг мимо него почти бесшумно проскользнул какой-то человек. На этом человеке была обычная кольчуга и небольшой круглый шлем — такие шлемы носили чаще всего простые воины-крестоносцы, хотя Луи не раз видел их и на рыцарях — уж кому что по карману... Но что-то в этом воине внезапно заставило юношу резко остановиться и даже посмотреть тому вслед. Что же именно? У Луи была отличная память, и он знал, что ей можно доверять. Но в чём дело? Если он уже видел этого человека, то и что с того? Нет, стоп! В коридоре полутемно, лица толком не рассмотришь. Да тот и прошёл так неслышно. О, вот оно! Воины неслышно не ходят — нога в кольчужном чулке, даже если поверх надет сапог, ступает гулко. И наколенники тоже гремят и лязгают... Значит, на воине только сверху обычные доспехи, а ниже что-то, что позволяет ему ходить тихо. И, и... Ах да! Запах! От прошедшего повеяло каким-то нездешним ароматом, чем-то вроде мускуса. И если этот аромат перешиб запах крови и пота, царивший кругом, значит, он сильный, накрепко въевшийся... Восточный запах. Так пахло... О Господи! Так пахло от того загадочного и мрачного человека, которого они с Алисой видели в развалинах мельницы, того, кто вёл странный разговор с братом графа Анри!

«Но почему он здесь?! — мысли в голове Луи неслись стремительно, как грозовые облака. — Он же не мог знать, что буря прибьёт корабли короля Ричарда к берегам Кипра?.. Или... Вот оно что! Вот почему он одет как английский воин! Он, скорее всего, каким-то образом проник именно на один из кораблей! И теперь...»

Молодой рыцарь метнулся назад, к главной лестнице. Толпа уже заполнила и центральный портал первого этажа, и саму лестницу. Крики приветствий, грохот мечей, которыми некоторые из рыцарей начали отчаянно колотить по своим щитам, — всё вместе слилось в хаотический шум. И вся толпа хлынула и окружила восседающего верхом короля, который как раз в это время стащил с головы свой шлем и, смеясь, что-то говорил нескольким стоящим к нему вплотную рыцарям. Лицо Ричарда, покрытое потом, загорелое и обветренное, с блестящими тёмными глазами под чёрными изгибами бровей, казалось сейчас особенно красивым, хотя было привлекательно всегда. Но в те редкие часы, когда на этом лице отражалось уныние или (ещё реже) скука, оно было слишком правильным и оттого холодным. В минуты битвы, напряжения, гнева это лицо излучало огонь и несокрушимую силу.

Какой-то человек в богатом греческом одеянии, скорее всего, придворный князя, пробрался сквозь толпу крестоносцев и, низко поклонившись, стал что-то долго и горячо говорить королю. Наверняка то были запоздалые условия мира... Условия, которые уже никого не интересовали.

— Да не стану я никого убивать! — прокричал Ричард так, что его было слышно не только греку, но наверняка и половине его воинов. — Если нас больше не тронут, то и мы не тронем никого. Но остров займём весь, и отныне он принадлежит английской короне. Я не хочу впредь, высаживаясь здесь, просить разрешения чинить мои корабли и при этом ещё выслушивать грубости! Князю Исааку, или как там его, можешь передать, что его никто не держит и никто не ограбит. Но чтоб уже завтра ноги его не было на моём острове! Что?! Я сказал — вон! Если непонятно, найди переводчика и пускай скажет то же самое по-гречески! А если кто недоволен, передай, что я могу снять с армии запрет грабить город. После того, как нас тут встретили, мы по сути имеем на это право...

Луи слушал яростные слова короля, а сам искал и искал глазами юркую фигуру ассасина. Он смутно помнил его лицо: очень толстые, почти сросшиеся брови, полные губы, глаза глубоко и близко посаженные, немного выступающие скулы. Но где тут рассмотришь его в такой толпе? А с другой стороны, в этой толпе разве он может решиться напасть на короля? Да и точно ли именно Ричард должен стать его жертвой? Но если не Ричард, то кто? Они там, на мельнице, говорили именно о нём. И, как знать, каким таинственным оружием обладают слуги Старца горы? Что если оно поражает незаметно и бесшумно?

Думая так, молодой человек продвигался вперёд, всё больше приближаясь к королю. Его уже не пугал возможный гнев Ричарда. В конце концов, что он может сделать с рыцарем Филиппа-Августа, с французом и чужим подданным? Любой ценой сказать ему, предупредить об опасности! Потому что пытаться что-либо сообщить сейчас окружающим короля воинам и рыцарям — бессмысленно. Они разгорячились во время битвы, а сейчас упоены победой, и им не до каких-то там туманных опасений неизвестного им франка.

Вот уже совсем близко Луи увидал покрытый потом и мазками ещё не высохшей пены гнедой бок королевского жеребца. С этого расстояния можно уже попробовать окликнуть Ричарда и попросить, чтобы он по крайней мере спешился — хотя бы толпа воинов прикроет его. Правда, с его ростом голова, да ещё и без шлема, всё равно будет видна! Луи уже открыл рот, чтобы крикнуть и привлечь к себе внимание, но тут же так и застыл с открытым ртом. Его вновь шибанул знакомый мускусный запах, и, стремительно оглянувшись, он увидел человека с мельницы. Тот стоял почти вплотную, совсем рядом с французом и так же близко к королю. Стоял, подняв правую руку, в которой была... палка! Самая обычная палка, желтоватая, состоящая из нескольких коленец, точно стебель пастушьей дудки. Длиной она была как обычный большой кинжал и на вид совершенно безобидна. Но Луи вспомнил — именно эту или такую же точно палку ассасин вытаскивал из своей сумки и показывал Гийому Шампанскому. И при этом сказал: «Вот это отправило на покой уже не одного надменного правителя!» Значит, это оружие? Но какое?

Человек с мельницы в это время поднял палку к лицу и взял её конец в рот. Его толстые губы плотно охватили деревяшку, даже чуть вытянулись вперёд, а ноздри раздулись, точно он изо всех сил втягивал в себя воздух. При этом ассасин, вскинув голову, в упор смотрел на всадника. И опыт воина вдруг подсказал Луи: так смотрят только когда целятся! Эта странная жёлтая палка сейчас, сию секунду убьёт короля Ричарда!

Кричать, предупреждать было теперь поздно. Меч Луи был в ножнах, да от него сейчас и не могло быть толку: человек с мельницы за полтора туаза от него — не дотянешься... И лука нет, да и его слишком долго заряжать и натягивать!

Одним движением Луи вырвал из ножен свой короткий кинжал. Эдгар ковал его по образцу старого кинжала своего предка, легендарного овернского рыцаря — трёхгранное лезвие, короткая тяжёлая рукоять, конец острый точно игла. Этот кинжал был у Луи ещё во время похода с армией императора Фридриха. И потом, когда молодой француз сопровождал выкупленных из плена германцев, один тевтонский рыцарь заметил это оружие.

— Такой кинжал можно очень славно бросать! Он полетит шагов на двадцать и воткнётся не хуже стрелы. Не умеешь? Я тебя научу!

И он научил Луи метать кинжал, причём втыкался тот даже в самое твёрдое дерево, да так, что потом бывало нелегко его вытащить.

Взмах руки, белая искра сверкнула в воздухе... Какой-то рыцарь, стоящий рядом, шумно выругался, потому что человек с мельницы, не отрывая от лица свою палку, вдруг рухнул прямо на этого рыцаря, едва не сбив его с ног. Рукоять ножа торчала из его шеи, прямо из сонной артерии.

Глава четвёртаяОружие ассасинов

— Что это значит? Кто это сделал?

Ричард Львиное Сердце наконец соскочил с седла (нет чтобы раньше!) и в недоумении смотрел на мертвеца. Теперь было хорошо видно, что на ногах человека с мельницы нет кольчужных чулок. Его холщовые штаны были заправлены в обычные кожаные сапоги с узкими голенищами. В таких мягких сапогах можно ходить почти бесшумно.

— Я хочу знать, кого только что убили прямо у меня перед носом и кто его убил? — повторил король, обводя глазами крестоносцев, удивлённых ничуть не меньше, чем он.

— Этот человек плыл на нашем корабле, — откликнулся кто-то из простых воинов, рассматривая убитого. — Говорил вроде бы, что он из Анжу.

— Да? По одежде непохоже. Ну и кому он помешал?

— Это я убил его, — сказал Луи, выступая вперёд и оказываясь лицом к лицу с Ричардом.

Теперь в глазах короля появилось уже не простое недоумение. Он даже ахнул и чуть отступил, будто перед ним явилось привидение.

— Ты?! Послушай, парень, такого не бывает! Я же видел, как ты взошёл на корабль и как этот корабль отплыл за четыре дня до того, как вышли в море мои корабли! На Кипр вас никак занести не могло, и ты должен быть сейчас в Палестине! А ты здесь, да ещё режешь моих воинов, будто баранов... Как так получилось?!

«Слава Богу, Эдгар жив-здоров! — с невероятным облегчением подумал Луи. — Просто он отплыл в Палестину с французами».

— Ваше величество! — произнёс крестоносец, кланяясь. — Вы ошибаетесь. Я...

И тут Ричард сам заметил свою ошибку и расхохотался:

— О Боже! Вижу, вижу! Ты же и впрямь не тот парень, который уплыл с королём Филиппом. Но чтоб мне провалиться — до чего похож, а! Ты что же, родственник этого самого Эдгара? Кстати, мне всё это время казалось, что на турнире, где я его уложил, он называл другое имя. Слыхал, что у французов так принято — брать чужие имена из-за всяких дурацких обетов и чужих тайн. И всё же... Как зовут его и как зовут тебя?

Несколько мгновений молодой человек колебался. Если сейчас он себя назовёт, король, конечно, же вспомнит имя рыцаря с Мессинского турнира. Но выбора не было... Однако, может быть, всё же чуть-чуть исказить истину? Совсем чуть-чуть?

— Я — Луи граф Шато-Крайон, мессир. Эдгар — мой молочный брат. Когда моя мать умерла, его матушку взяли к нам в замок, и она выкормила нас обоих. Эдгар и в самом деле взял себе моё имя на том турнире. И не только на турнире. Просто я не смог тогда отправиться в поход, и он спасал мою честь. Но ведь ваше поручение он, как я понимаю, выполнил достойно?

Ричард улыбнулся:

— Это верно. И в конце концов — ваше право меняться именами, если вам того хочется. Но я никогда не думал, что сходство передаётся с молоком... Этак подумаешь, пить ли козье или коровье! А теперь, мессир Луи, отвечай: кого и за что ты убил?

Луи глубоко вздохнул:

— Ваше величество! Позвольте прежде, чем я вам отвечу, взглянуть на то, что этот человек держит во рту.

— На эту палку? — Ричард с прежним недоумением взглянул теперь уже на убитого. — Что за штука, не могу понять? А лицо у нашего анжуйца, сдаётся мне, почти как у сарацина. Ну давай сюда эту штуковину!

— Нет, нет! — Луи протестующе поднял руку. — Я сам. Это может быть очень опасно.

Он нагнулся, резким движением вытащил сначала свой кинжал из шеи трупа, а затем не без труда освободил жёлтую палку из скрюченных, уже почти одеревеневших пальцев. Палка оказалась полой внутри, а потому необычайно лёгкой. Но когда Луи попытался заглянуть в неё на просвет, он заметил, что в ней торчит какая-то затычка, что-то совсем светлое, с острым концом, который слегка высовывается наружу. Молодой человек надрезал дерево кинжалом и через несколько мгновений извлёк наружу твёрдый древесный шип длиной в мизинец.

— Это что ещё такое? — Ричард готов был вновь рассмеяться, так нелеп показался ему страх французского рыцаря перед обыкновенной колючкой. — Уж не хочешь ли ты сказать, что опасность заключается в пустой палочке и вот в этой иголке от кактуса? Да, здоровая иголка, но если ты станешь меня уверять, что анжуец пытался убить тебя ею, я усомнюсь в твоём здравом уме!

— Он не собирался меня убивать, — Луи видел: король ему не верит, но сам он уже понял, что должно было произойти, а потому говорил твёрдо. — Ещё несколько мгновений, и он убил бы вас. Этот человек — ассасин, слуга Старца горы. Граф Анри Шампанский, который приехал со мною на Кипр и находится, я думаю, где-то неподалёку, сможет рассказать вам многое об этих ужасных людях.

— Ассасины? — переспросил Ричард, и его лицо сразу стало серьёзным, — О них я тоже немало слыхал. И о том, что они иногда используют для своих гнусных убийств самое необычное оружие, я тоже слышал. Но как можно убить колючкой из палки?

— Очень просто, мессир! — послышался рядом голос графа Анри Шампанского, и тот протиснулся меж воинами, на ходу стараясь отрясти от своей кольчуги и гамбезона какой-то густой белый порошок. — Вот проклятие! Во дворе этого идиотского замка на меня умудрились сбросить мешок с мукой... Это они так защищаются, зажравшиеся южане! Вот что значит богатая земля... Простите, ваше величество. А что до этой самой палки, то я видел, как она действует. В Китае и Индии растёт дерево под названием бамбук. Из его полых стволов делают такие вот палки, и некоторые из ассасинов умеют с огромной силой выдувать из них древесные шипы. Только это не кактус, а какое-то иное растение. Его колючки очень твёрдые. Вылетают они из полой палки с большой силой и летят шагов на сорок. Не верите? Но я сам видел! Шипы ассасины смазывают сильнодействующим ядом. Укола такой колючки можно и не почувствовать, но через несколько минут после него, а то и ещё быстрее человек умирает. Если вы всё ещё сомневаетесь, велите привести сюда овцу, козу, собаку, если не жаль, и я при вас кольну животное этим шипом.

— Моей лошади возле самого дворца какой-то негодяй подрезал ноги! — вмешался стоявший рядом с королём рыцарь. — Жаль скотину, но её так и так придётся добить. Я бы раньше это сделал, но погнался за тем подлецом... Вот если эта колючка добьёт лошадь, то все поверят, что человека ею уж точно можно убить.

— Идём!

Ричард подхватил под уздцы своего коня и решительно двинулся к выходу из дворца, а следом за ним потекла вся возбуждённая толпа. На ходу воины спорили — кто-то верил, а кто-то нет, но всем очень хотелось увидеть, как действует отравленная колючка.

— Стрелять из бамбука я не умею, — предупредил граф Анри. — Поэтому придётся просто колоть. О Боже! До чего жалко животину!

Красивый рыжий жеребец попытался привстать, когда к нему подошли люди, но у него были перерезаны жилы на задних ногах, и он тут же вновь завалился на бок, глухо захрапев и бросая на людей беспомощные и отчаянные взгляды. Казалось, конь понимает, что ему теперь не выжить, и просит людей прекратить его мучения.

Анри Шампанский осторожно взял у Луи колючку, бережно обнял шею лошади и быстрым движением воткнул шип возле самого уха. Конь вновь издал глухой хрип, потом вдруг резко привстал, почти сумев опереться на искалеченные ноги. Несколько мгновений он судорожно раскачивался, дрожа всем телом, затем рухнул на бок, едва не подмяв подошедших слишком близко людей. Его голова запрокинулась, шея вытянулась в последнем усилии, на оскаленной морде заклубилась пена. Потом выкаченные глаза остекленели, и животное застыло, уже не шевелясь.

— Пресвятая Богоматерь! — вырвалось у кого-то из рыцарей. — Вот так помрёшь, и никто не поймёт, какой смертью ты помер...

Луи смотрел на мёртвого коня, и почему-то в эти мгновения отчётливо увидал знойный берег далёкой южной реки, плывущего по ней человека, его седую голову, словно светящуюся в лучах солнца. Вдруг человек вот так же странно дёрнулся, как сейчас конь... Он привстал над водой, забился, окунулся с головой, потом весь выгнулся и поплыл. Уже бездыханный. По другую сторону речки, совсем близко, были кусты. Кто знает, прятался в них кто-то или нет? И эта точка, красная точка, будто от укуса москита на шее мертвеца! Почему-то Луи обратил на неё внимание, а остальные нет...

— Я знаю! — прошептал молодой рыцарь, — Я знаю, от чего умер император Фридрих!.. Они убили его...

Ричард Львиное Сердце твёрдо взял юношу за локоть:

— Послушай, мессир Луи! Ты знал этого человека? Как ты догадался, что он хочет меня убить?

— Я не догадался, ваше величество! Я это знал.

И крестоносец в нескольких словах рассказал королю о разговоре, который он подслушал в развалинах мельницы неподалёку от Лиона, не упомянув, однако, ни брата графа Анри, который был участником заговора, но в настоящий момент не представлял опасности, ни Алисы, которая тоже была свидетельницей памятного разговора. Анри Шампанский, оценив деликатность юноши, с чуть заметной улыбкой кивнул ему и добавил:

— В этом заговоре, увы, участвует один из моих родственников, ваше величество. Это может бросить тень на меня, однако я лучше рискну вызвать ваши подозрения, чем не сделаю всё возможное, чтобы заговор не осуществился. Ведь цель у негодяев одна-единственная: разрушить Крестовый поход, не дать вновь освободить Гроб Господень из рук неверных!

Ричард сумрачно сдвинул брови и в бешенстве топнул ногой:

— Пускай делают, что хотят! Они не напугают меня.

И тут же добавил уже спокойно:

— Но боюсь я их или нет, а в случае моей смерти Саладин и впрямь получит слишком много преимуществ. Однако неужели султан опустился до того, чтобы пользоваться услугами таких грязных мерзавцев как ассасины?

Луи пожал плечами:

— Никто не знает, мессир, что за замыслы у Старца горы, кому он служит и служит ли кому-нибудь, кроме сатаны...

— Ну, этому рогатому господину служат и иные рыцари! — воскликнул Ричард. — Ваш молочный брат и моя матушка, которая приехала с ним ко мне в Мессину, рассказали такое, что я теперь в сомнении, где и с кем мне надлежит в первую очередь вести войну... А кстати, мессир граф Шампанский, ваш родственник, спутавшийся со Старцем горы, не член ли какого-нибудь ордена? Что-то мне сдаётся, что если прежде все дороги вели в Рим, то теперь они все ведут к храму царя Соломона, вернее, к его развалинам, на которых ныне выросло новое дьявольское гнездо!

Анри прекрасно понял намёк, но он действительно не знал, стал ли его брат Гийом рыцарем Храма, он мог это только подозревать, а потому лишь со вздохом опустил голову под гневным взором короля:

— Мессир, в том, что мой родственник... да что уж запираться, мой единокровный брат, сын моего отца от второго брака, в том, что он за деньги ли либо из-за какого-то богомерзкого внушения стал помогать неверным, я, к сожалению, не сомневаюсь. Но стал ли он при этом тамплиером, я не имею понятия! И клянусь, узнай я раньше о его связи с посланцами Старца горы, я постарался бы предупредить об опасности прежде всего моего короля — ведь заговор направлен против вас обоих, а точнее — против всех крестоносцев.

— Весело! — проговорил Львиное Сердце, становясь меж тем всё мрачнее. — Однако в конце концов, я надеюсь, мы увидим, кто есть кто. Война, как ничто иное, заставляет всех становиться самими собою, в её огне сгорает любая фальшивая оболочка. Ну а теперь, мессир Луи, чем я могу отблагодарить тебя за то, что ты отсрочил мою смерть?

Молодой рыцарь ждал этого вопроса и заранее знал, как ответить на него:

— Ваше величество, я прошу лишь об участии в Крестовом походе!

— Ба! Да в нём ты бы мог принять участие и не спрашивая меня! — рассмеялся король. — Тем более, что ты — подданный короля Филиппа. Участие такого отличного рыцаря будет полезно Кресту. Но я хочу сейчас воздать тебе должное за твою сообразительность, отвагу и воинское искусство. Полагаю, среди моих рыцарей может быть и найдётся десяток умеющих метать ножи, но чтобы сделать это так быстро и попасть так точно... Тут, думаю, тебе не будет равных! Итак, говори, чего бы ты хотел, и ты получишь всё, что может дать тебе король Англии.

«А мне-то нужно то, что может дать, к сожалению, только король Франции! — не без досады подумал Луи. — Лучше бы это его прибило штормом к берегу Кипра. Да, но он не сумел бы так быстро захватить остров, хоть у него и втрое больше войска, не гарцевал бы верхом на лестнице замка, и, увы, мог бы не отдать мне Алису, даже спаси я его жизнь! По крайней мере до тех пор, пока не убедился бы окончательно, что Ричард ни в коем случае на ней не женится...»

— У меня есть всё, что нужно для похода! — твёрдо проговорил молодой рыцарь. — Что вы можете мне дать? Золота или серебра? Да к чему мне тащить с собой лишнюю тяжесть? Если останемся живы и победим, даст Бог, поделим достойную добычу. А я награждён уже тем, что стал орудием Божиим — помог Господу сохранить вас, мессир!

В тёмных выразительных глазах Ричарда Львиное Сердце появилось в этот момент выражение, которое редко кому приходилось видеть: он смотрел на французского рыцаря уже не просто с уважением, он смотрел на него, как на равного.

— Да будет так! Но в таком случае я просто хочу сделать тебе подарок.

С этими словами он приподнял свою бармицу, засунул руку под кольчугу и гамбезон и, найдя что-то у себя на груди, вытащил блестящий серебряный кружок, а затем снял с шеи толстую цепочку, на которой этот кружок висел.

— Вот. Образок мне когда-то подарил отец. Когда-то, когда мы с ним ещё были дружны, и он не заподозрил меня в намерении посягнуть на его трон. Возьми, рыцарь! Образ Богоматери — наш общий священный символ, и я верую, что Она поможет нам в нашем деле. Это простое серебро, без драгоценных камней, без позолоты. Так что это не плата, а просто дружеский дар. Спасибо, мессир Луи! Ну и раз уж так получилось, сообщаю главное: мы пробудем здесь три дня — быстрее не удастся залатать обтрёпанные бурей корабли, да и гарнизон надобно привести в порядок и установить правила выплаты дани, и всё прочее, чем заниматься скучно, но нужно. Завтра будет хлопотный день, а послезавтра приглашаю вас, мессир Луи, и вас, мессир Анри, на свою свадьбу! Я был намерен обвенчаться уже в Палестине, но раз приезд туда затягивается, хочу это сделать здесь. Хочу вас видеть вот в этом замке на моей свадьбе с её высочеством Беренгарией Наваррской!

Глава пятаяЛагерь под Акрой

— О-о-о! Представляю себе, какое лицо было у графа Шампанского, когда он услыхал это! Ты ведь не успел сказать ему о том, что узнал в порту... Ну, о том, что к Ричарду ещё в Мессине приехала его невеста?

— Да понимаешь... Не то чтобы так уж не успел. Не захотел успевать, вот это будет вернее. Ну а лицо... А знаешь, самое обычное лицо у него было. Он принял всё это совершенно спокойно. Мне даже показалось, что его не так уж и удивило сообщение Ричарда. По крайней мере, не расстроило, я уверен. И на свадьбе он был ничуть не менее весел и доволен, чем все прочие. Кстати, я тебя понимаю — Беренгария просто чудо как хороша!

— Ах ты змей! Ещё и трунишь надо мною!.. Скажи-ка лучше, что поделывала прекрасная рыжекудрая Алиса в то время, как вы все пили за счастье её Ричарда и принцессы Наваррской? Думаю, Алисы не было за праздничным столом?

Этот разговор между новоявленным рыцарем Эдгаром Лионским и его молочным братом графом Луи Шато-Крайоном происходил на берегу небольшой мелководной речки, одной из тех, что омывали широкую равнину, раскинувшуюся позади древней Птолемиады. Молодые люди покинули шумный лагерь, где вновь прибывшие отряды англичан обживали шатры и заканчивали оборудовать укрепления, в то время как шумно встретившие их французы, которые и сами прибыли сюда недавно, старались дать новым товарищам побольше советов, а кое в чём и помочь им — все уже прослышали, какую страшную бурю пришлось выдержать кораблям короля Ричарда и какую великолепную победу одержал по дороге в Палестину Львиное Сердце. «Шутки ради создал новое королевство! — смеялись французы. — А что ему стоит!»

Посмотреть на подкрепление подходили и другие участники осады — генуэзцы, фламандцы, задиристые датчане. И у всех не сходило с уст имя Ричарда, хотя пару недель назад все они почти столь же радостно, но, может быть, менее бурно приветствовали Филиппа-Августа.

Встреча Луи и его молочного брата произошла в первый же день после прибытия англичан, однако за прошедшие шесть дней у них так и не было времени толком поговорить и обменяться подробными рассказами о своих приключениях — тот и другой почти сразу получили поручения от короля Франции. Луи сразу представил Филиппу-Августу своего молочного брата, само собой, умолчав, по какой причине тот оказался под стенами Акры, и не пояснив, что Эдгар Лионский, будучи сыном рыцаря, тем не менее вовсе не рыцарь... Филипп, впрочем, даже не удивился, отчего не слыхал никогда об Эдгаре и не стал ни о чём расспрашивать. Даже если кто-то из его свиты и нашептал ему, что именно друг графа Шато-Крайона привёз в Мессину принцессу Беренгарию, французский король предпочёл не выказывать до поры неудовольствия или гнева. Он попросту дал тому и другому рыцарям задания: несколько дней подряд они, взяв небольшие отряды конников, ездили на разведку вдоль крепостных стен, оценивая произведённые за последнее время разрушения. Год с лишним осады принёс свои плоды: осадные башни, трижды рушившиеся на акрские бастионы, камни из метательных машин, — всё это нарушило мощную и грозную неприступность крепости, тут и там виднелись обрушения, бреши в верхней части стен, рваные выбоины внизу — там, куда били окованные железом тараны. Филипп не случайно отправил разведчиками именно вновь прибывших — свежим глазом легче было оценить серьёзность всех этих разрушений.

Иной раз, завидев дерзких разведчиков, защитники Акры принимались стрелять в них со стен, но те легко уходили от стрел, прикрывшись щитами и поспешно отъезжая на безопасное расстояние. Дважды на отряд Эдгара и один раз на отряд Луи нападали конные сарацины — едва французы отъезжали от лагеря, те совершали вылазки. Во всех трёх случаях крестоносцы успешно отбивались. Впрочем, они старались лишь отразить первый удар, а далее полагались на быстроту своих коней, и те их не подводили.

И только спустя неделю, объехав пару раз весь город со стороны равнины, молодые люди получили возможность отдохнуть и наконец выбрались из лагеря не с отрядами воинов, а вдвоём, чтобы вволю побеседовать. В самом лагере было слишком людно и суетно.

С тех пор, как султан Салах-ад-Дин взял Иерусалим, и весть об этом потрясла все христианские страны, христиане Востока повели отчаянную борьбу за оставшиеся твердыни крестоносцев. И хотя армия Саладина была несметна, и ему при случае (и при выгоде для себя) постоянно помогали мусульманские эмиры разных небольших государств, защитники Креста проявляли такое неслыханное мужество, иной раз в самых отчаянных условиях, что совладать с ними было невозможно. Среди воинов-крестоносцев из уст в уста передавались истории об удивительных подвигах бесстрашных рыцарей.

Одним из первых славили нынешнего правителя Тира маркиза Конрада Монферратского. Тир был осаждён армией Саладина уже не первый месяц, его гарнизон и жители изнемогали, когда молодой маркиз с небольшим отрядом рыцарей прорвался в город и объявил, что берёт на себя командование и не сдаст крепости, покуда в ней будет, кому сражаться. Султан, за годы войны успевший хорошо изучить все стороны христианской натуры и всегда старавшийся бить в самое слабое место, использовал на этот раз приём жестокий, подлый и безотказный: к стенам крепости привели в оковах оборванного старика, в котором, несмотря на его изнурённый вид и потемневшее от страданий лицо, соратники правителя узнали отца Конрада, взятого в плен в одном из предыдущих сражений.

Конрад поднялся на стену, окликнул отца, пытаясь словами его ободрить, но старый маркиз, как ни убог был его вид, оказался нравом покруче сына.

— Это ты что ли меня утешаешь, мальчик?! — воскликнул он, изо всех сил напрягая голос, чтобы молодой рыцарь расслышал его слова. — И тебе не стыдно? Разве это не честь — страдать за Христову Веру? Разве не должен ты гордиться тем, что твой отец, сделавшись слаб с сражениях, не покинул поля боя, но дрался до конца и попал в плен к неверным, чтобы страданиями искупить наш общий грех — утрату Иерусалима? И ты печалишься об этом, глупец?! А я этому радуюсь! Посмей только сдать крепость, слышишь! Посмей только обменять дряхлого и никому не нужного старикашку на христианский город! Я своими руками выдеру тебя при всех твоих рыцарях, понял?! Меня держат на воде и пресных лепёшках, но на это у меня сил хватит прежде, чем я умру со стыда!

Стража, притащившая старого маркиза к стенам Тира, не понимала, что именно он говорит сыну, однако по его тону и гневно сверкающим глазам поняла, что речь старца вовсе не та, на какую рассчитывал Саладин. Пленника потащили прочь, но он успел услышать, как сын вслед ему закричал:

— Ты, верно, подзабыл меня, отец! Как тебе могло прийти в голову, что я сдам город?! Разве он мой? На Святой Земле всё принадлежит Господу! Будь спокоен: Тир не будет в руках неверных!

После этого молодой маркиз, белый, как известь, с мрачно сжатыми кулаками, с губами, искусанными в кровь, спустился к поджидавшему его у ворот посланцу султана и сказал так спокойно, что сарацин испугался этого спокойствия:

— Передай своему повелителю, что он зря берёт на душу ещё один грех. Моя святая вера мне дороже отца, матери, всего, что я имею. Да и было бы это не так, я не нарушил бы своих обетов! Если Саладин погубит старика, я получу право именоваться сыном христианского мученика, а это ещё больше воодушевит моё войско и подданных!

После этого султан, предприняв последнюю отчаянную попытку взять город приступом и потерпев неудачу, отступил вместе со всей армией и взял в осаду Триполи, но оттуда был отброшен ещё скорее. Пример Тира и бесстрашного Конрада воодушевил защитников этой крепости.

Вдохновился множеством подобных примеров и бывший король павшего Иерусалима. Ги Лусиньян, тоже вкусивший тяжесть магометанского плена и неволи, был выкуплен ценою сдачи одной из прибрежных крепостей и не мог себе простить, что невольно стал причиной такого позора. Правда, крепость была одна из последних — Саладин и так захватил почти все христианские твердыни, но молодой король всё равно считал жертву чрезмерной. Кроме того, он не хотел признавать поражения и решился вновь бороться за свой трон. В Тире его встретили холодно: жители несдавшейся цитадели хотели видеть во главе её только отважного Конрада. Однако Ги сумел воодушевить многих выходцев из Иерусалима, Бейрута, Яффы и других павших городов и, собрав девятитысячную армию, двинулся к стенам Птолемиады, которую он, как и все франки, именовал Сен-Жан д’Акрой.

Первый штурм защитники крепости отбили с трудом, таким он оказался неожиданным, стремительным и отчаянным, но затем гарнизон укрепился и началась осада. Весть о ней быстро разлетелась по окрестным городам и странам, унеслась с Востока на Запад, и вскоре к осаждённому городу ринулись с одной стороны войска султана, с другой христианские рыцари и воины чуть не из всех стран.

Птолемиада представляла собой мощнейшую крепость, взять которую было действительно почти невозможно. Она была выстроена на самом берегу моря, и с одной стороны её неприступные стены отвесно возносились над столь же отвесными, голыми и ребристыми утёсами, к которым кораблям опасно было подходить вплотную. С другой стороны, там, где почти до самого горизонта расстилалась равнина, перерезанная несколькими неглубокими реками, по берегам которых росли негустые рощицы, город был окружён глубокими и широкими рвами и обнесён стенами такой высоты, что до их верха не доставали обычные осадные лестницы. Это возле них сгорели замечательные штурмовые башни графа Анри, на которые он истратил чуть ли не все свои деньги... По углам стен ещё выше вставали мощные укрепления с бойницами, с площадками, надёжно скрытыми двойными рядами высоких зубцов.

К крепости, правда, можно было подойти с моря: с одной стороны берег образовывал бухту, и там была достаточно удобная гавань. Однако вход в неё был преграждён высокой плотиной, выстроенной не одно столетие назад, и оставался лишь узкий проход — два корабля с трудом могли пройти там бок о бок... В конце плотины не так давно был сооружён мощный форт, с которого лучники и арбалетчики могли легко обстреливать всю бухту и плотину на всей её протяжённости, и проход между нею и стеной утёсов.

К тому времени, как два великих европейских короля привели свои корабли к осаждённой Птолемиаде, прошло уже не менее года. И за это время лагерь христиан успел превратиться в настоящий город.

Вначале каждый отряд поставил шатры на вершинах невысоких холмов, которых на равнине было немало. Вокруг этих холмов вырыли рвы и соорудили деревянные, а кое-где и каменные стены. Потом были вырыты колодцы (вода в реках, особенно в период зимнего половодья, была мутна, и лекари крестоносцев опасались, что она может стать причиной болезней — в лагерях и так немало болели). Бойкие торговцы, явившиеся и с восточной и с западной стороны (кого тут только не было!), первыми возвели деревянные дома, в которых устроили лавки. Появились пекарни, две кузницы, разные ремесленные мастерские, вплоть до ткацкого цеха, открытого двумя ловкими генуэзцами, быстро набравшими себе учеников и подмастерий из числа... сарацин, живших поблизости. На одном из холмов была построена церковь, освящённая во имя Святой Троицы, и при ней тут же появилась больница, а затем несколькими рыцарями было основано общество, занявшееся сбором денег для выкупа пленных христиан, более всего из числа тех, за кого некому и нечем было заплатить. Рыцари-госпитальеры[34] мужественно ухаживали за ранеными, а раненых всегда бывало много — когда не было штурмов и вылазок осаждённых, приходилось отражать нападения со стороны равнины — Саладин не дремал и, осторожно избегая генерального сражения, всё время старался наносить удары по отрядам, доставлявшим продовольствие, по выставленной по краям лагеря охране, даже по небольшим группам пастухов, выгонявших на выпас стада коз и свиней, которых здесь завели достаточно быстро. За прошедший год госпитальерам пришлось лечить и несколько сотен воинов, заболевших неизвестной лихорадкой, от которой десятка три человек умерли. Появилось и кладбище, и тоже в стенах «осадного города» — оставлять могилы своих на возможное поругание неверных христиане не хотели.

Зимою на небольшой базарной площади, которая образовалась между станом Ги Лусиньяна и городком датчан, устроили первую ярмарку — причём первыми на неё заявились всё те же сарацины, привезя самые нужные крестоносцам товары: ткани, масло, корзины и кожаные мешки, конскую упряжь и даже... оружие местного производства!

На естественный вопрос одного из предводителей христиан: «Как это вы продаёте нам то, чем мы сможем убивать ваших единоверцев?», — купец-сарацин невозмутимо ответил: «Моё дело заработать деньги. Убивать не моё дело. Думаешь, я не продаю оружие Салах-ад-Дину?»

Впрочем, постоянно воевать невозможно. Вскоре между осаждёнными и осаждающими было достигнуто соглашение прекращать всякие вылазки и нападения в дни самых больших праздников у той и у другой стороны. И появился ещё один обычай: в праздники и в базарные дни предводители христиан стали приглашать в свой стан военачальников-сарацин. Те вначале боялись ловушки, но вскоре убедились, что слову рыцаря и впрямь можно доверять, и в дни, оговорённые условиями перемирий, повадились приезжать даже без приглашения.

Иногда они приводили с собой музыкантов. Странные, но приятно звучащие инструменты, на которых те играли, привлекали многих воинов, а прежде всего менестрелей, которым понравились прежде незнакомые, загадочные и сладкие мелодии, и они очень быстро научились исполнять их на своих лютнях.

Привозили торговцы и рабынь — иногда сарацинок, иногда — взятых в плен христианских женщин, которых крестоносцы почитали долгом выкупить. И в некоторых палатках рыцарей да и простых воинов поселились неприхотливые создания, которым препоручалась простая ежедневная работа: стирать, прибирать, готовить простую пищу. А ещё скрашивать мужчинам дни войны. Многие из тех, кто приехал сюда, не оставив дома жён и детей, сыграли свадьбы. Христиан удивляло, с какой охотой иные сарацинки принимают крещение, чтобы пойти под венец с полюбившимся воином.

Так жил этот необычайный город, в котором царили свои законы, неведомые в обычном мире, отчасти более суровые и непреклонные, но, с другой стороны, более человечные, потому что среди этих пыльных шатров, меж этих наспех возведённых стен, возле дремавших в тревожной ночной тьме осадных башен возрождался древний дух первых христианских общин, в которых все были братья и сёстры, не по названию, а по духу и чувству, где каждый знал, что завтра может умереть за свою Веру, и был к этому готов, где не нужно было клятв — каждый помнил, что ДА это ДА, а НЕТ это НЕТ[35].

И в этом удивительном городе пришлось вновь встретиться двум друзьям и молочным братьям, пережившим за последнее время столько опасных и трудных приключений.

Глава шестаяСарацины и злые духи

— Само собою, Алисы не было на свадьбе короля! — ответил Луи почти тем же полушутливым тоном, каким Эдгар задал свой вопрос. — Мы с графом в тот день, как встретили Ричарда, всё ей рассказали. И были очень обрадованы, когда она рассмеялась и осенила себя крестом. И знаешь, что сказала? Она сказала: «Как хорошо, что король влюбился и нашёл себе невесту! Не то мой братец Филипп ведь убедил бы его на мне жениться, и мы оба потом бы страдали... Он никогда бы меня не полюбил!»

— Умная девушка! — усмехнулся Эдгар, бросая в воду камешек. — Ну и что же ты? Почему сразу не объяснился ей в любви?

— В любви? Да после того случая на корабле какие уж объяснения? Всё ясно! Но на что мне надеяться?

— Ты ведь дальняя родня королю, как мой отец. Почему бы и нет? — Эдгар искренне недоумевал. — Послушай, Луи, а это правда или враки, что Алиса была любовницей короля Генриха, отца Ричарда? Будто бы Ричард воевал с отцом именно из-за неё?

Луи мог бы обидеться, услыхав вопрос, порочащий даму его сердца, но ни малейшей обиды не испытал.

— Знаешь, — сказал он после некоторого раздумья, — она ведь об этом со мной говорила. Старый король долго её домогался, и любезный братец в конце концов продал сестру, как сарацинскую невольницу... Что до войны, то уж это — враньё. Нет, война была, но только не из-за Алисы, конечно. Просто Генрих решил, что сын хочет его смерти, а Ричарда оскорбило такое предположение... А к чему ты спросил, братец? Думаешь, коль скоро Алиса утратила невинность, я не должен её любить?

— Да нет же! Я как раз хотел сказать, что в таком случае Филипп-Август может и не найти ей жениха среди равных. А тут ты!

— Как у тебя всё просто... Послушай, вода в реке, кажется, чистая. Не хочешь искупаться? Жарко — сил нет!

Эдгар огляделся. Равнина была пустынна. Лишь над дальними холмами курился слабый дымок — это пастухи варили себе обед, чтобы не возвращаться со стадом в лагерь и после не гнать его обратно. Несколько сусликов, покинув норы, посвистывали на бугорках по другую сторону реки, и их присутствие говорило о том, что с той стороны людей поблизости нет — пугливые зверьки удрали бы, заслышав шаги человека. И всё же кузнец отчего-то насторожился.

— Стоит ли снимать с себя доспехи, когда мы так далеко от лагеря? А вдруг на нас нападут?

— Тогда будем защищаться! — отмахнулся Луи. — Ну не могу я ходить грязный! А мой оруженосец умрёт от своей лени, но бочку воды нипочём не натаскает! Я бы поменял его на твоего Ксавье. Такой отличный паренёк — сразу видно. Да что ты стоишь? Раздевайся!

Строго говоря, рыцари и не были облачены в доспехи. Ни выступлений, ни нападения противника в этот день не ожидалось, разведчики доносили, что всё спокойно, а потому, отправившись пройтись, друзья не надели ни кольчужных чулок, ни гамбезонов, ни бармиц. На них были только кольчуги прямо поверх рубашек, кожаные шапки и шлемы, да и те они уже успели снять и несли, надев на руку. Правда, Эдгар был при своём боевом топоре, а у пояса Луи красовался меч — тут уж не могло быть послаблений, оружие было при всех и всегда.

Вода в реке была на удивление прохладная и действительно чистая — весна только началась, но дожди уже закончились, и грязные ручьи с равнины не замутняли стремительных струй потока. Правда, даже на середине речки было мелко — рослым молодым людям вода доходила только до груди.

Неожиданное исчезновение сусликов первым заметил Эдгар. Монотонный свист зверьков сливался с окружавшей их тишиной, и без него словно бы ничего не изменилось.

— Луи! — шепнул кузнец, хватая друга за руку. — Суслики замолчали!..

— Вниз! — крикнул рыцарь и толкнул Эдгара в спину, вместе с ним падая лицом в холодный поток.

Привычный слух Луи успел уловить новый звук, страшно знакомый: тройной звон спускаемой тетивы... Три стрелы пронеслись над самой водой и задрожали, вонзившись в песок берега.

— Ах вы собаки! — взревел Луи, вихрем вылетая на берег и вновь кидаясь в реку, но уже с мечом в руке.

Эдгар последовал его примеру. Трое сарацинов, спрятавшихся за камнями по ту сторону реки, успели перезарядить луки и вновь выстрелить, однако юноши разом рванулись в стороны, и стрелы их не задели, одна из них лишь прошила густое облако светлых волос Эдгара.

— Мерзавцы! Ослы обрезанные! Морды сальные! — орал Луи, размахивая мечом. — Да я ваши куриные мозги псам скормлю!

— Гуси темнорожие! — вторил Эдгар, успевший набраться от друга всяких бранных слов, придуманных специально для сарацинов. — Мы из вас сейчас сделаем по два сарацинчика из каждого!

Нападавших было не трое, а пятеро, просто двое были не с луками, а с мечами и, видимо, должны были пробираться дальше, к лагерю. То были разведчики, высланные впереди небольшого конного отряда. Никак не думая, что двое рыцарей, в которых они стреляли, тут же на них набросятся, сарацины бросились наутёк. Луи и Эдгар преследовали их, изрыгая ту же брань и так же свирепо размахивая один мечом, другой топором. Будь на них по-прежнему кольчуги и шлемы, юноши, вероятно, не повели бы себя так опрометчиво. Но оказавшись в чём мать родила (безлюдность места побудила их снять даже рубашки), оба друга вдруг ощутили себя дикарями, неспособными рассуждать в мгновения гнева.

Миновав вслед за убегающими небольшой холмик, рыцари выскочили прямо на группу всадников. Тех было человек семь. Несколько мгновений они ошеломлённо взирали на двух громадных совершенно голых громил, уже почти настигших бедняг-лучников, неистово орущих, мокрых и разъярённых. Головы обоих пламенели в лучах солнца — то развевались светлые гривы их волос.

— Шайтанлар! Шайтанлар![36] — завопил один из всадников и что есть силы ударил лошадь хлыстом.

Остальные тоже поспешно развернулись и ринулись прочь, в то время как те, что бежали, в панике прыгали на своих лошадок, роняя луки и теряя тюрбаны.

Только поняв, что им уже нипочём не догнать сарацинов, Луи и Эдгар остановились. Оба задыхались и от бега, и от ещё не остывшей ярости, но постепенно до них стало доходить, чем могло закончиться это донельзя нелепое приключение. Они поняли, что избежали смерти чудом, именно чудом, а чудеса бывают не каждый день. Но понимая это, молодые люди, тем не менее, тут же представили себе, как всё это могло выглядеть со стороны, и их тотчас разобрал неудержимый хохот. Они смотрели один на другого и хохотали всё громче.

— Слушай, а... а... ха-ха-ха! А почему... Почему же эти олухи так удирали от нас?! — наконец сумел выдохнуть Эдгар. — Они что же... что же... никогда не видели голых рыцарей?

— На невольничьих базарах сколько угодно! — с трудом давя свой смех, отозвался Луи. — Но не с топорами и мечами, и не с такими, как у нас были, сумасшедшими рожами! Ты посмотри на себя, посмотри! Ха-ха-ха!

— Что мне на себя смотреть, я лучше на тебя посмотрю — ты точно такой же! Ну и... ну и... ну и вид! Белый, громадный, всклокоченный, глаза, как тарелки! Испугаешься! Да и кто поверит, что люди в здравом уме будут бегать нагишом и гоняться за десятком вооружённых воинов? Значит, точно, шайтаны! Ха-ха-ха!

Они уже дошли до реки и вошли в воду, чтобы перебраться на тот берег, где оставили свою одежду, шлемы и кольчуги. И, дойдя до середины реки, вдруг увидели, что рядом с их разбросанными по траве вещами стоит юный Ксавье и с ужасом разглядывает эти вещи.

— Ксавье! Ты что это, а?

Эдгар вышел из воды и направился к мальчику.

Ксавье вскинул голову и, тихо ахнув, не сел, а рухнул прямо на хозяйскую кольчугу.

— Мессир... Мессир Эдгар?! А... А я подумал, что вы, что вас...

— Подумал, что нас тут утопили проклятые сарацины! Да ведь так едва и не случилось, честное слово! Ну успокойся, в самом деле...

— Мы спугнули целый отряд разбойников! — со смехом сообщил Луи, тоже выходя из воды и потрепав юного оруженосца по плечу. — Будут знать, как мешать нам купаться!

— Слава Богу! — прошептал мальчик.

И вдруг залился краской, да так, что покраснела даже шея.

Он опустил глаза и не поднимал их, пока молодые люди не оделись. Но те были слишком возбуждены, чтобы обратить внимание на странное поведение Ксавье.

— А меня за вами послали! — произнёс наконец оруженосец. — Вас зовёт король.

— Который? — почти хором спросили оба друга.

Ксавье смутился.

— Простите! Я, наверное, поступил неучтиво... Нужно было, наверное, сказать, что вас зовут короли, потому что, по правде сказать, их величества, и Филипп-Август, и Ричард сейчас находятся вместе, в шатре короля Франции. Но мне передал приказ идти и искать вас французский воин. А ему-то, скорее всего, приказал наш король. Вот я и...

— О, сколько лишних слов! — воскликнул Эдгар. — Прямо не похоже на тебя, малыш. Что это с тобой? Не от того же ты так смутился, что увидал нас с мессиром Луи голышом? Скажи лучше, кого из нас зовёт король или короли?

— Вас обоих! — не раздумывая, сказал мальчик. — Солдат говорил: «Отыщи мессира Эдгара Лионского и графа Шато-Крайона!»

— А короли, значит, ждут нас вместе, да ещё в шатре Филиппа-Августа! — проговорил задумчиво Луи. — Выходит, они помирились. А неделю назад, когда Ричард приехал сюда, наш Филипп не желал даже пойти его встретить... Разобиделся, узнав, что тот женился на Беренгарии.

Эдгар рассмеялся, живо вспомнив рассказы французских и английских воинов пересказывали, как неистовствовал французский король, услыхав о женитьбе Ричарда, и как, в свою очередь, бранился Ричард, уверяя, что давным-давно объявил сюзерену о своём намерении отказаться от брака с принцессой Алисой.

— А мне кажется, — заметил кузнец, — что куда больше король Франции негодует из-за того, что теперь в лагере куда громче славят не его, а английского короля. И всё потому, что он сумел завоевать Кипр, взять большую дань и за три дня создать новое государство под властью английской короны. Филипп-Август никак не может пережить, что у него не получаются такие победы... Но ставлю половинку моего седла, что и на примирение первым пошёл наш король — он слишком хитёр и ловок и понимает, что без союза с Ричардом нечего и думать ни о взятии Сен-Жан д’Акры, ни о походе на Иерусалим.

— Ах, мессир Луи, ездить вам на половинке седла! — подал голос Ксавье, — Именно Ричард пришёл нынче утром к королю Филиппу и, говорят, попросил у того прощения за то, что не рассказывал о своей невесте. Даже, говорят, предложил найти достойного жениха в Англии для принцессы Алисы.

— Почему в Англии? — вдруг разозлился Луи. — Во Франции нет женихов что ли? Ну ладно, вижу, Ричард тоже понимает, что врозь они ничего не смогут добиться. А для чего ему... Для чего им мы с Эдгаром?

— Не знаю, мессиры! — пожал плечами мальчик. — Кто же станет мне это рассказывать?

Ведя такие разговоры, все трое приближались к лагерю, и уже видели впереди стены, обносившие временный город крестоносцев, и знамёна, веявшие в разных его частях над шатрами вождей разных армий. И выше всех трепетали на ветру два знамени — английского и французского королей. Причём оба стана располагались ближе всего к крепостным стенам осаждённого города. Дерзко и надменно тот и другой короли поставили свои шатры на расстоянии выстрела из арбалета от боевых укреплений врага.

Глава седьмаяПлан сира Седрика

Шатёр французского короля был настоящим полотняным домиком из добротной дорогой материи, пропитанной воском, чтобы сделать ткань непромокаемой. Синий, как закатное небо, расшитый золотыми лилиями, он выделялся бы среди других шатров, даже если бы перед ним не возвышался шест со знаменем Франции. Кроме того, шатёр был просторным и удобным внутри: его земляной пол в два слоя покрывали ковры, а над постелью короля был подвешен кисейный полог, защищавший Филиппа от насекомых. Несколько сундуков, кресла, дубовая бочка для мытья, дорогая серебряная посуда, — все эти предметы роскоши делали шатёр действительно похожим если не на дом, то на достаточно уютную комнату, в которой, кроме того, оставалось достаточно места, чтобы здесь могли собраться два-три десятка человек.

В последние три дня Филипп-Август не покидал шатра и почти не вставал со своей кровати: его неожиданно свалила жестокая лихорадка, которой в этих местах переболели уже многие крестоносцы, от которой умерла не одна сотня воинов, оставшихся невредимыми в битвах. Короля лечили французские и датские лекари, приходили и двое сарацинских лекарей, которым в лагере доверяли, и которых всё же заставили перепробовать все приготовленные ими для Филиппа снадобья. Больному сделалось немного легче, он мог сидеть в кресле, у него вновь появился хотя бы какой-то аппетит, но всё же лихорадка не отступала.

Страх смерти и боязнь проваляться в постели до конца осады и не заслужить славы, о которой он мечтал, которой ждали от него все франкские рыцари, вызвали у Филиппа желание найти сильную поддержку — он уже почти решился отправить посланца к Ричарду Львиное Сердце и предложить примирение. Если они встретятся и обсудят общий план действий, то в крайнем случае Ричард и один возглавит объединённую армию крестоносцев — его любят и чтут все без исключения рыцари. Разве что заносчивый Леопольд Австрийский и его воины косо смотрят на английского героя, но и те понимают, чего он стоит в бою. А после победы лавры и добычу победителей два короля поделят поровну, даже если болезнь не даст Филиппу участвовать в решающей битве: ведь у Филиппа самая большая армия и больше всего рыцарей...

И вот в тот момент, когда французский король собирался призвать герольда, чтобы послать его в стан англичан, ему вдруг доложили о том, что Ричард Львиное Сердце сам пришёл в его лагерь и просит о встрече. Услыхав это, Филипп едва не завопил от восторга: он и не мечтал о том, чтобы заносчивый англичанин первым пошёл на примирение!

Между тем, Ричарда мучила не только совесть, хотя эта причина была, скорее всего, первой. На третий день после своего прибытия под стены Птолемиады он тоже подхватил проклятую лихорадку! Сильный организм, а ещё более несокрушимая воля и упрямство английского короля помогали ему держаться на ногах, не сдаваясь мучительной слабости и даже жестоким приступам, от которых возникала боль во всех суставах, а всё тело сводила судорога. В такие часы пот ручьями тёк по лицу Ричарда, оно делалось серым, как плохая бумага, а губы кривились и дёргались. Но он крепился, не позволяя себе слечь в постель — это могло внести уныние в сердца воинов, которые в него так верили. А ведь назревал решающий штурм города! Век в этом лагере только и ждали приезда двух могучих королей и их армий...

Думая об этом, Львиное Сердце в который раз упрекал себя за ссору с Филиппом-Августом. Разве они приехали сюда ссориться? Разве дело, ради которого было уже положено столько жизней, не было выше и важнее гордости, славы, даже любви?.. Он безумно любил Беренгарию, и теперь, когда они наконец соединились перед алтарём, он любил её ещё сильнее. Но разве нельзя было рассказать всё французскому королю ещё прежде, не обманывать его, не оскорблять его сестры? В конце концов ради похода на Иерусалим можно было и отсрочить свадьбу. Беренгария поняла бы, она бы его ждала... Разве могут два великих короля сводить свои личные счёты, когда торжество или посрамление великого дела крестоносцев, спасение их восточных владений и самого Гроба Господня зависит сейчас от них?! Господь поругаем не бывает, но надругательство над святынями лежит позором на всех христианах и более всего на тех, кто в силах ему воспрепятствовать.

Ричард принял свою болезнь как наказание за чрезмерную гордыню и своеволие. И решился сделать первый шаг к примирению с Филиппом. Он спросил совета у Элеоноры, которая ещё ни разу не посоветовала ему дурного, и она сказала, что такой поступок будет достоин рыцаря.

— Тогда, чтобы не уронить себя, я приглашу Филиппа-Августа в наш лагерь и в мой шатёр! — заключил король.

— А вот пригласить-то его ты и не сможешь! — возразила Элеонора. — Тебе недосуг узнавать все новости, а надо бы... Король франков вот уже четвёртый день не встаёт с постели. У него тоже лихорадка, и либо его сильнее скрутило, либо он сам слабее тебя. Так что идти к нему придётся тебе!

Это известие окончательно решило дело. Львиное Сердце, жестоко давивший любую слабость в себе, обычно проявлял снисходительность к чужой слабости, если то была не слабость духа, проявленная в бою. Он отправился в лагерь Филиппа сразу после разговора с матерью. Впрочем, Элеонора, пользуясь некоторым родством с французским королевским домом, пошла с ним вместе.

Таким образом, явившись в шатёр своего монарха, граф Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (он же лионский кузнец Эдгар), застали там Филиппа-Августа, короля Ричарда, королеву Элеонору, нескольких рыцарей, приглашённых для участия в совещании, а среди них графа Анри Шампанского и доброго друга Эдгара сира Седрика Сеймура. Старого рыцаря позвала английская королева, которая во всё время их путешествия любила беседовать с ним, а по приезде в долину Птолемиады посоветовала сыну поставить Седого Волка во главе охраны английского лагеря.

Впервые молочные братья смогли увидеть двух королей вместе и сравнить их облик. И первое, что поразило их — монархи казались людьми одних лет, хотя на самом деле Филипп был восемью годами моложе Ричарда. Но на лице Ричарда Львиное Сердце годы оставили лишь тонкие росчерки морщин. В тридцать три года вокруг его глаз, на лбу и в уголках губ этих морщин было, быть может, больше, чем у иных его ровесников. При этом морщины ничуть не старили лицо короля — полное жизни, любопытства, воли оно казалось молодым, и даже сейчас, когда болезнь оставила на нём следы усталости, королю нельзя было дать его лет. Вернее, никто обычно просто не задумывался о его возрасте. Лицо Филиппа, напротив, выглядело достаточно гладким и ухоженным, морщин на нём почти не было. Однако в этом лице успела появиться некая тяжесть, которая обычно возникает, когда теряется свежесть и непосредственность ощущений, и человек начинает взвешивать свои мысли, слова и побуждения.

Филипп в этот день чувствовал себя лучше, чем накануне, и потому, узнав о приходе своего царственного вассала, довольно легко покинул постель и встретил Ричарда, сидя в удобном кресле. На нём поверх полотняной рубахи была надета ещё одна стёганая боевая[37], надета только для тепла, в стремлении унять лёгкую дрожь лихорадки, однако со стороны это выглядело так, словно король только что снял кольчугу или собирался её надеть. Кроме того, на плечи Филипп-Август набросил длинный, красиво расшитый золотом плащ, который, вместе с высокими кожаными сапогами, на которых поблёскивали золочёные бляшки, и золотым тонким венцом придавал монарху действительно царственный вид. Венец с мелкими рубинами и опалами очень шёл к бледному лицу короля, обрамлённому длинными, до плеч волосами, такими же светло-каштановыми, как у его сестры Алисы, но совсем не вьющимися. Он очень коротко подстригал бороду, так что она почти не оттеняла, а лишь тонкой рамкой обводила подбородок, подчёркивая его жёсткую мужественную линию и твёрдость рта, неожиданную при общей мягкости лица.

Ричард пришёл к сюзерену в своей боевой кольчуге до колен, правда, без кольчужных чулок и без наколенников, но с мечом у пояса, что в условиях военного лагеря не могло быть воспринято как угроза или неучтивость. Тем не менее, на голову король Англии тоже надел не шлем, а царский венец — тонкий золотой обруч, украшенный с четырёх сторон зубцами трилистника, в которые были вправлены лиловые аметисты. Этот венец удерживал буйство его густых и пышных волос, русых, волнистых и мягких, как у женщины. Они были подстрижены «под шлем» и не падали на плечи, а шапкой вставали вокруг головы.

— А вот и наши близнецы пожаловали! — воскликнул Филипп-Август, увидав молодых рыцарей, вошедших в его шатёр и склонившихся в знак приветствия, тем более, что возле порога полог был для них низковат. — Ну до чего похожи, а! Когда стоят рядом, разница видна, а порознь легко спутаешь. Ну, граф, и вы, любезный Эдгар Лионский, готовы ли вы вновь показать, что не страшитесь подвигов во имя креста?

Король спросил полушутливым тоном, однако молодые люди отлично поняли, что он вовсе не шутит...

— Когда возможно проявить отвагу, нужно проявлять её! — ответил Луи. — И мы приехали сюда не любоваться крепостными стенами.

— Достойно! — усмехаясь, проговорил Филипп. — Достойно, ничего не скажешь. — Ну так вот, рыцари, мы с моим дорогим братом королём Ричардом только что обсудили все возможности покончить с этой тяжкой осадой и наконец взять Акру, без чего невозможно двинуть войска дальше, к Иерусалиму. Мы же не можем оставить позади себя вражеский гарнизон и крепость, из которой всегда могут ударить нам в тыл! Осада идёт много больше года, и ради неё положены уже тысячи и тысячи жизней, а значит, мы тем более не в силах отступить. Любезный брат! — это относилось к Ричарду, тоже сидевшему в кресле с большим листом бумаги, развёрнутым на коленях. — Расскажите о своём замысле.

— Да он, собственно, не совсем мой! — Львиное Сердце пожал плечами и кивнул в сторону сира Седрика, скромно стоявшего в стороне. — Вот этот старый богатырь сегодня напомнил мне об одном неплохом способе брать крепости.

— Вы и сами его знаете, мессир! — воскликнул Седой Волк. — Я лишь решился предложить в этом свою помощь — у меня в этом деле есть опыт: я и во втором крестовом походе участвовал, и много раз осаждал и штурмовал всякие твердыни. План ваш, а я готов вместе с этими юнцами ещё раз испытать судьбу. Не то в этом лагере можно скиснуть, танцуя под сарацинские дудки.

— Ладно! — махнул рукой Ричард. — Чей план — неважно, лишь бы он сработал. Идите сюда и посмотрите, — он рукой поманил к себе молочных братьев и указал на развёрнутый лист. — Вот это — Сен-Жан д'Акра.

На листе была очень точно изображена крепость, со всеми пропорциями, с рисунком стен и укреплений. Причём изображений было два — с одной и с другой, «сухопутной» стороны цитадели.

— А я и не знала, что ты так хорошо рисуешь! — глядя через плечо сына, воскликнула Элеонора Аквитанская. — Да и крепость ты видишь всего несколько дней. И так нарисовать по памяти!..

— Это называется хорошо? — усмехнулся король, стараясь не показать, что ему приятна похвала матери. — И не по памяти вовсе. После разговора с сиром Седриком я сел на коня и объехал стены с разных сторон, временами делая остановки и рисуя на чём попало — пришлось класть лист на камни, на седло... Сарацины взбесились: я ведь крутился у них под самым носом. Стрелами достать не смогли, так даже вылазку сделали — выскочили человек семь. Ну, там и остались.

— Так вот, как тебя лихорадит! — прошептала сквозь зубы королева. — Был сумасшедшим, сумасшедшим и остался!

— Мне сегодня лучше, — тем же шёпотом отозвался Львиное Сердце (он не хотел говорить о том, что тоже подхватил лихорадку). — Итак, стены Акры неприступны, крестоносцы убеждались в этом не раз. Граф Анри Шампанский, которого мой брат Филипп специально позвал на совет, вложил год назад громадные деньги в сооружение осадных башен, но они были сожжены, как и многие другие штурмовые приспособления. Даже тараны пришли в негодность от долгого употребления, а изготовить новые нелегко — в здешних местах мало пригодного для этой цели дерева. И вот сир Седрик Сеймур напомнил мне, что любые неприступные стены можно разрушить, если умело подвести под них подкопы.

— Вот как! — хором воскликнули оба молодых рыцаря, изумлённо посмотрев сперва на короля, затем на Седого Волка. — Разве такое возможно?

— Смотря где, — ответил Ричард. — Если бы земля здесь была каменистая, мы бы и за год не достигли цели. Но почва мягкая, кроме того, город стоит прямо на берегу моря, и в земле много подземных источников, которые её разрушают.

— И вы предполагаете, что можно прорыть подземный ход и проникнуть в город? — спросил с любопытством граф Анри.

Ричард рассмеялся.

— Некоторые считают, что я сумасшедший. Моя матушка, к примеру. Возможно, это и так. Но я не до такой степени безумец, чтобы предложить подобное. Если каждое движение под стеной с нашей стороны сарацины замечают и сразу же отвечают стрелами, камнями, боевыми вылазками, то неужто они не заметят, как с внутренней стороны их стен появятся кротовые дыры! Да первых же, кто из такой дыры высунется, сразу проткнут копьями! У меня была мысль о ночном проникновении, однако ночью стены освещены факелами, да и вырыть ход бесшумно никак нельзя — в любом случае услышат. А вот подрыть, скажем, одну из башен так, чтобы её стены дали трещины и стали оседать, можно вполне.

— Ничего себе! — воскликнул изумлённый Эдгар. — Такие мощнейшие башни...

— Чтобы их обрушить, надо точно рассчитать, где и как рыть, — вмешался Седрик, незаметно подошедший ближе и благодаря своему росту хорошо видевший рисунок через головы остальных. — У этих стен есть один недостаток: они строились в разное время, надстраивались, утолщались, и разные части кладки дали из-за этого неравномерную осадку. Я тоже выезжал к крепости и сразу приметил трещины, идущие снизу вверх — верный признак того, что основание стен держит их уже недостаточно плотно. Подкопы могут усилить эту самую осадку, и тогда месяца не пройдёт — одна из башенок рухнет.

Ричард Львиное Сердце слушал старого рыцаря, глядя на него с почтением, не прерывая его слов. Когда Седрик умолк, король бросил взгляд на Филиппа-Августа:

— Вы согласны, брат мой, что план разумный?

— Он кажется невероятным, но я готов поверить, что это возможно! — ответил король Франции. — Но как его осуществить? Ведь сарацины не станут спокойно смотреть, как мы роемся у них под стенами.

— А для этого, — воскликнул Ричард. — Мы организуем новый штурм города с двух сторон. — Он вновь указал на рисунок укреплений. — Вот с этой стороны, где возвышается Мушиная башня, с неё обеспечивается защита порта, и с той стороны, где будем делать подкоп, но там лишь для того, чтобы отвлечь охрану. Объезжая город, я обнаружил одно интересное место... — он указал пальцем на рисунок. — Вот здесь, на востоке, высится самая грозная башня акрских укреплений. Её зовут Проклятой башне — я слыхал немало легенд, почему она так названа: то ли потому, что в ней спрятаны сокровища, добытые разбойниками, то ли из-за древнего проклятия какого-то местного колдуна, которого с этой башни якобы сбросили... Башня выглядит наиболее страшной и неприступной, но посмотрите: как раз возле её стен ров, окружающий крепость, немного углубляется под фундамент, подземные источники вымыли это углубление. И если во время ложного штурма башни несколько воинов во главе с этими тремя храбрыми рыцарями успеют спуститься в ров, то, войдя в это самое углубление, они окажутся вне досягаемости стрел и камней со стены. Другое дело, что подкопы придётся рыть быстро и неутомимо — мы же не можем штурмовать башню целую неделю, а если уйдём, сарацины сделают вылазку и вытащат наших землекопов из норы. Сир Седрик указал, как нужно рыть — вот здесь, здесь и здесь — три прохода вплотную к кладке стены.

— И должен предупредить, что это небезопасно, — сказал усмехаясь старый рыцарь. — Если перестараемся, башня может осесть прежде времени и раздавить нас как жуков.

— Не могу поверить! — вскричал король Филипп. — Такую махину, такую огромную башню вы собираетесь разрушить всего за несколько дней?!

— Дня за два, — сказал Ричард. — Если дольше вести штурм, он станет бессмысленным, и мы потеряем много людей. Я сам возглавлю группу рыцарей, которые будут делать вид, только делать вид, что мы хотим ворваться на башню. Жаль, что вы, брат мой Филипп, сейчас больны, не то Мушиную башню штурмовали бы вы. Её, кстати, возможно взять, хотя это не означает проникновения в город, но портом мы бы тогда овладели полностью.

Филипп нахмурился:

— Если я не восстановлю силы ко дню штурма, то мои франкские рыцари пойдут в бой и без своего короля. Когда вы предлагаете начать?

— Через три дня, когда всё будет готово. Нужно ещё изготовить лопаты, специальные щиты, чтобы прикрываться ими сверху, три-четыре тарана. Жаль, кузница в лагере только называется кузницей. Да и кузнец, как мне сказали, неделю назад умер от лихорадки. Придётся звать сарацина, а это уже худо: как бы враги не поняли, что мы затеваем!

Тут вмешался граф Анри Шампанский. Как обычно, едва только речь заходила о каком-то невероятном предприятии, он оживился, в его глазах вспыхнул огонь.

— Ваше величество! — обратился он к Филиппу-Августу. — Я бы очень хотел командовать штурмом Мушиной башни. Мне уже приходилось её штурмовать, там спалили осадную башню, в которую я вгрохал почти пятьсот серебряных марок, и у меня руки чешутся расплатиться за неё с сарацинами. Вы позволите?

Король Франции засмеялся:

— Вижу, граф, вам надоели ваши владения в Шампани, и вы мечтаете о каком-нибудь из восточных королевств. Что же, доблестью многого можно добиться, а доблести вам не занимать, хотя никто не назовёт вас безрассудным. Хорошо, вы возглавите этот штурм. Но я готов проклинать лихорадку — надо же, она лишила меня такой возможности!..

— О, возможностей у нас с вами будет ещё много! — произнёс Ричард Львиное Сердце, втайне благодаря Бога за то, что ему удаётся так хорошо скрывать собственную слабость — он скорее умер бы, чем отказался участвовать в штурме Проклятой башни.

— Мессиры! — вдруг подал голос Эдгар, до сих пор скромно и со вниманием слушавший обсуждение этого действительно невиданного плана. — Можно мне кое-что добавить?

Ричард живо обернулся к нему:

— Да, сир Эдгар?

— Вы сказали о лопатах... Простите, но делать подкоп под башню простыми лопатами будет неудобно. Рудокопы, которым приходится работать в шахтах, используют другой инструмент — кирку. Она лучше дробит землю и быстрее выковыривает из неё камни. Ею и кладку дробить можно, если будет нужно. А чтобы вынимать грунт, нужно изготовить совки и корзины.

Оба короля, рыцари и королева Элеонора во все глаза смотрели на молодого человека. Луи изо всех сил пихнул его локтем в бок, однако было поздно.

— Вы что же, так хорошо в этом разбираетесь, мессир? — спросил Ричард Львиное Сердце. — Впервые встречаю рыцаря, который может отличить кирку от лопаты!

Эдгар вспыхнул, но тут же нашёлся:

— Я вырос в бедном замке, мессир, и с детства привык помогать отцу вести хозяйство. У нас была своя кузница, я нередко помогал нашему кузнецу, а когда он умер, на какое-то время его заменил. Поэтому кое чему научился. Так что могу за эти три дня потрудиться в здешней кузнице и сделать всё, что нужно.

На несколько мгновений все оторопели.

— Рыцарь с кузнечным молотом? — проговорил граф Анри. — А это не слишком?

— Это лучше, чем в таком важном деле доверяться неверным! — Ричард Львиное Сердце свернул лист с рисунком и весело глянул на вконец смутившегося Эдгара. — Вы здорово выручаете нас, мессир! А можно мне тоже попробовать себя в кузнице? Силы мне не занимать, а научиться такому великолепному ремеслу было бы полезно и королю. Тем более, работы много, и вам всё равно нужен помощник. Что вы так смотрите? Думаете, у меня нет способностей? Но ведь я научился рисовать к удивлению даже моей матушки!

Все расхохотались, а Луи облегчённое перевёл дыхание.

Глава восьмаяПроклятая башня

— Во славу Святого и Животворящего Креста Господня! С нами Бог! И снова отхлынувшая было от стен лавина двинулась на приступ. На этот раз англичане атаковали странно: осадные лестницы, которые обычно тащили впереди всей массы воинов, теперь волоклись где-то позади всех, а основная масса атакующих наступала, скрытая, будто густой рыбьей чешуёй, сплошным покровом поднятых над головами щитов.

Смотревшие сверху, с высоты в двадцать туазов, защитники крепости, не могли понять, что задумали крестоносцы: казалось, они и в самом деле надеялись прошибить неприступные стены Проклятой башни двумя таранами, которые несли впереди. Эти тараны уже не раз врезались в могучую кладку, оставляя на ней безобидные выщерблины, но англичане всё с тем же упорством вновь и вновь наносили удары. Они подступали к башне, минуя ров, через который в самом начале штурма сумели перебросить широкие деревянные щиты. Впрочем, ров был почти сухой, и многие воины перебирались через него и не по щитам. Казалось, вся эта масса атакующих действует вслепую, не видя высоты стен громадной башни и не понимая, что им не овладеть ею. Возможно, они старались ослабить внимание защитников цитадели, чтобы неожиданно выдвинуть и установить осадные лестницы, однако и сверху хорошо было видно, что этим лестницам не дотянуться даже до половины высоты башни. Вряд ли можно было сделать такую лестницу, которая могла достать до верхней площадки и не переломиться...

А упрямые англичане всё шли и шли вперёд, презирая стрелы врагов, которые падали на них густым дождём. Правда, от этих стрел сарацинам было на сей раз мало пользы: чешуя щитов, укрывшая нападающих, мешала им двигаться быстро и толкать впереди тараны, но она же надёжно укрывала их, и лишь несколько воинов упали, получив ранения, хотя штурм продолжался с небольшими перерывами уже часа четыре.

— Клянусь Аллахом! — проговорил командующий гарнизоном Птолемиады шейх Али аль-Фазир. — Можно подумать, что у неверных просто кончились запасы стрел, и они решили получить их даром прямо от нас. Мы израсходовали этих стрел больше, чем за всё время осады, а этим псам хоть бы что! Но кто их знает, что они станут делать, если мы перестанем в них стрелять!

— Можно приказать воинам, чтобы сбрасывали на них камни, — предложил стоявший рядом с шейхом молодой воин по имени Рамиз-Гаджи.

— Ты в уме? — резко повернулся к нему Али. — Кто же по-твоему станет таскать каменные глыбы по узким лестницам башни? Да и зубцы ограды на верхней площадке расположены слишком близко друг к другу, чтобы меж ними можно было протолкнуть большой камень. Эта башня сама по себе достаточно неприступна, чтобы была необходимость оборонять её таким способом. Её едва ли возможно взять.

— Что же в таком случае им нужно? — с недоумением произнёс Рамиз. — Ведь как бы там ни было, они рискуют...

— Они мало чем рискуют, ползая, как черепахи, под своими щитами, — презрительно бросил шейх, — если кто рискует, то вот только он один! Клянусь бородой Магомета, он или сумасшедший, или просто бессмертный!

С этими словами Али аль-Фазир указал на человека, руководившего штурмом башни. Именно его приказы воодушевляли англичан, и именно он вызывал особенную ярость у защитников крепости, побуждая их без конца стрелять в наступающих, хотя их действия и не могли причинить Проклятой башне большого вреда. Рослый и могучий рыцарь, командовавший крестоносцами, был единственный, кто пошёл в атаку верхом и не слезал с седла, хотя, на первый взгляд, в этом не было никакого смысла. На самом деле смысл, конечно, был: укрытые щитами рыцари и воины мало что видели вокруг себя и перед собой, но фигура всадника, возвышавшегося над их рядами, была видна очень хорошо, а его команды и ободряющие возгласы долетали даже до тех, кто был позади всей массы. При этом командующий вызывал на себя основной поток вражеских стрел, потому что был защищён лишь своей кольчугой и шлемом: щит, висевший на левом локте, всадник вскидывал редко — тот мешал ему осматривать ряды атакующих и движением поднятого меча направлять их. В него целились усердно и яростно, однако он и впрямь был точно заговорён от стрел: за все эти часы ни его самого, ни даже его коня никто не сумел поразить. Во всяком случае, осаждённым так казалось, хотя на самом деле несколько стрел достали и всадника, и коня, однако раны были несерьёзны, и ни конь, ни человек не обращали на них внимания.

— Вперёд, воины Креста Господня! Вперёд! За всю христианскую кровь, что пролита врагами Господа, за все мучения и надругательства, за наших братьев и сестёр, погибших на Святой Земле! Вперёд! Вперёд!

И вновь всадник, презирая опасность, приближался к неприступным стенам, на него потоком падали стрелы, но быстрота его движений, великолепная реакция коня, послушного не столько шпорам, сколько голосу и малейшему движению его руки, — всё это позволяло командующему уйти из-под смертоносного дождя прежде, чем тот успевал причинить ему вред.

— Во славу Господа нашего! — ревела толпа наступающих.

— Ричард и Англия! Ричард и Англия!

— Ричард! — прошептал, бледнея от ярости, шейх Али. — Так это он! Ну, по крайней мере, выглядит он внушительно — наши сказители не лгут. Но какой же он великий воин и полководец, если вот уже столько времени ведёт своё войско на приступ, который ничем не может закончиться?

— Возможно, у него есть какой-то тайный замысел, хаджи Али[38], — проговорил Рамиз. — Я не верю, чтобы такой героизм мог быть бесполезным!

Шейх перехватил взор юноши, исполненный искреннего восторга, и нахмурился.

— Аллах не запрещает восхищаться мужеством врага... Но не стоит превозносить его глупость! — сквозь зубы проговорил командующий гарнизоном.

В это время с противоположной стороны крепостных стен донёсся какой-то шум, раздались крики и глухой грохот, будто сразу несколько мощных таранов ударили в крепостные ворота.

Оба мусульманских воина отпрянули от бойницы, через которую наблюдали за сражением, и кинулись к другой — на противоположной стороне внутренней площадки.

— Мушиная башня! — вскрикнул Рамиз. — Нет, хаджи! Нам придётся не превозносить их глупость, а возможно, оплакивать свою! Покуда мы тратим время и расходуем стрелы, стянув сюда большую часть гарнизона, крестоносцы подошли с другой стороны крепости и уже наступают там, где мы их не ждали! Там портовые укрепления, и атака неверных может быть куда более опасной!

— Сыны шайтана! — взревел потрясённый шейх. — Как же я не подумал?! Я решил, что Аллах на радость нам помрачил их разум... Туда, Рамиз, скорей!

В то время, как Ричард Львиное Сердце, действительно являя чудеса храбрости, которую впору было счесть безумием, вёл своих рыцарей и воинов на бесполезный штурм Проклятой башни, франки, которыми командовал граф Анри Шампанский, стремительным маршем приблизились со стороны птолемиадского порта и огромной массой атаковали Мушиную башню, тоже хорошо укреплённую, но не столь высокую и мощную, как Проклятая, и к тому же сильно пострадавшую во время прошлых нападений осаждающих. К отрядам графа Анри присоединились около тысячи германских рыцарей, приведённых сюда Генрихом Швабским, и отряд во главе с герцогом Леопольдом Австрийским.

И те же воззвания прозвучали на сей раз под стенами Мушиной башни:

— Во славу Креста Господня! Во имя Святой Земли! Вперёд, воины Креста! Вперёд! Вперёд!

Гарнизон крепости был застигнут врасплох, однако у защитников Акры было всё же достаточно времени, чтобы поспеть с одной стороны укреплений на помощь тем, кто оставался со стороны порта, и постараться оказать отпор отчаянным франкам и германцам.

А в это самое время основные события, о которых почти никто ни из осаждённых, ни даже из осаждающих не подозревал, происходили во рву, под стеной Проклятой башни, там, где подземные воды промыли глубокую нишу, скрывшую от чужих глаз совсем небольшой франкский отряд.

Девять человек французских воинов, разделившись на три группы по трое, приступили к работе, которая должна была, по замыслу двух королей, положить конец долгой осаде Акры. С одной из этих маленьких групп был сир Седрик Сеймур, с другой граф Луи Шато-Крайон и с третьей — Эдгар Лионский (ибо этим именем его называли теперь и франки, и англичане). Отстегнув свои мечи и оставив их за выступом стены под охраной юного Ксавье и оруженосца Луи Весельчака Жано, они вооружились крепкими кирками и принялись за дело. Шум осады должен был заглушить в первые два-три часа гул ударов и скрежет металла, а затем уже сама масса стен Проклятой башни обещала не пропустить ни звука.

Два тоннеля под башней предполагалось повести сперва в разные стороны, как бы огибая стены, а затем направить их навстречу друг другу, чтобы соединить с третьим, совершенно прямым тоннелем почти под самой внутренней кромкой фундамента. Подкопы должны были идти как раз в тех местах, где сир Седрик заметил длинные щели в кладке башни. Щели тянулись снизу вверх, и старый рыцарь не без основания предположил, что они сквозные, хотя толщина стен, казалось бы, исключала такую возможность.

Седой Волк точно рассчитал, на какое расстояние нужно вести подкопы вправо, влево и прямо, а чтобы не было ошибки, указал, сколько раз в каждом из направлений вдоль подкопа должна укладываться кирка.

— Послушайте, мессир, откуда вы всё это знаете? — не скрывая восхищения, спросил Эдгар, выслушав старого рыцаря. — Я слыхал, что бывают мастера, которые всё это умеют рассчитывать, но не думал, что такие знания могут быть у рыцаря и воина.

— А что, рыцарю и воину не пристало учиться и получать знания? — усмехнулся Седой Волк. — Или умение сражаться — единственное из возможных достоинств? Главное, я не спорю, и покуда мужчины умеют держать в руках оружие, род человеческий будет существовать и множиться. Но есть и другие умения, и если ими не владеть, сражаться будет не за что... Я когда-то, это было очень-очень давно, прожил пару лет в одном монастыре, настоятель которого хранил всякие интересные книжки и рукописи. Он сам был очень учёным человеком и обрадовался, когда увидел, что и мне интересны его познания. Вот я кое-чему и выучился и ни разу в жизни об этом не пожалел, мальчик мой! Но сейчас нет времени это всё рассказывать. За работу!

Рыть предстояло два дня и две ночи, поэтому было решено, что подкопщики станут работать парами: один копает, другой выносит в корзине землю, а третий в это время будет отдыхать. А чтобы груды земли не привлекли внимания защитников Проклятой башни, её нужно было уносить ночью и рассыпать во рву под щитами, положенными воинами короля Ричарда. Эти щиты только для того и были принесены осаждающими. Сам Ричард пообещал, что с началом штурма Мушиной башни не прекратит упорных атак на Проклятую башню, хотя ему придётся давать своим воинам кратковременный отдых. Они постоянно будут вблизи стен, и это не даст возможности сарацинам сделать вылазку и исключит опасность обнаружения подкопа. Впрочем, как резонно предполагал король Англии, у воинов крепости будет слишком много хлопот со стороны птолемиадского порта, чтобы шнырять вокруг стен и искать то, о чём они не могли даже подозревать...

Железные кирки, изготовленные умелыми руками Эдгара не без помощи Ричарда, оказавшегося, по словам молодого кузнеца, отличным подмастерьем, хорошо справлялись с плотным, утрамбованным многолетней осадкой стен грунтом. В земле было немало камней, но и их оказалось довольно легко выворачивать и откатывать в быстро образовавшиеся проходы. Вначале шум беспрерывных атак отвлекал подкопщиков: они понимали, как важна их работа, но каждый всё равно думал, как тяжело приходится англичанам, и насколько легче было бы сейчас оказаться рядом с ними, под железным дождём стрел. Но если бы девяти отважных землекопов не было, то для чего вообще был бы нужен отвлекающий манёвр Ричарда Львиное Сердце?..

Копать приходилось внаклонку — сир Седрик решил, что для скорости подкопы нужно делать такой ширины и высоты, чтобы они не ограничивали свободы движений, но для этого не нужно было вставать во весь рост. Сам Седой Волк сразу же, ещё не начиная работать, снял с себя гамбезон, кольчугу и железные чулки, сложив всё это рядом со своим оружием и, остался в рубахе, полотняных штанах и босиком, что его ничуть не раздражало. При этом шлем он оставил на голове, а на недоумённый вопрос, для чего это нужно, коротко отвечал: «А очень мне надо получить по башке камнем! Вон сколько их в земле, а когда мы зароемся поглубже, они станут падать и сверху...»

Эдгар последовал его примеру уже во второй час работы, Луи — во время первого короткого отдыха. Что до воинов, которые работали с ними вместе, то они и пришли сюда, защищённые лишь кольчугами и шлемами, да и то, чтобы не выделяться среди общей массы нападающих и не привлечь внимания защитников крепости. Кольчуги их тоже были вскоре сняты, а за ними и всё остальное, кроме штанов: у воинов не было лишних рубашек, и пачкать их землёй франкам не хотелось.

Все девять воинов были молодые могучие парни, специально отобранные из разных отрядов, трое рыцарей ничуть им не уступали ни в силе, ни в выносливости, а потому работа шла споро — к ночи они зарылись под башню уже так глубоко, что почти не слыхали шума снаружи и не знали, что там происходит. Правда, выбираясь по двое наружу, чтобы отдохнуть, землекопы узнавали новости от оруженосцев, украдкой наблюдавших из норы за штурмом. Но Жано и Ксавье видели тоже лишь ноги передних рядов да мощные брёвна таранов, которыми время от времени нападавшие молотили по нерушимым стенам Проклятой башни. А о том, что делается со стороны порта, им и подавно было неизвестно.

Ночью отдыхали меньше: покуда двое продолжали рыть, ещё двое, третий в тяжёлой корзине выносил вырытую землю и высыпал её под деревянными щитами. Вынеся все объёмистые груды, передыхал час-полтора, а затем менял одного из землекопов. Еды и питья у них было запасено вдоволь, но пить хотелось постоянно, поэтому с собой под землю брали кожаные фляги, и те почти моментально пустели.

Утром кирка Луи легла вдоль длины подземного хода в семьдесят второй раз.

— Всё! — скомандовал своему помощнику молодой рыцарь. — Поворачиваем навстречу Эдгару.

Они продолжали работу ещё много часов подряд, почти до следующего утра, как вдруг их кирки почти одновременно ударились обо что-то твёрдое. Факел, который землекопы укрепили на стене прохода позади себя (они переносили его с места на место по мере того, как проход углублялся), высветил в массе земли каменную кладку.

— Что это? — почему-то шёпотом проговорил Луи. — Откуда это здесь? Неужели мы ошиблись, стали рыть вверх и упёрлись в фундамент башни?

— Этого не может быть! — ответил работавший с ним воин. Я же всё время ставлю на землю бутылку с водой, как научил сир Седрик. Вон, посмотрите, мессир: она и сейчас стоит под самым факелом, и уровень воды в ней ровный. Значит, мы не зарываемся вниз и не роем кверху.

— Тогда откуда взялись здесь эти камни? Что это может быть?

— Почём же мне знать, мессир!

— Хм!.. — Луи взял факел и приблизил его к обнажившимся камням. — Кладка плотная. Если кирка её и возьмёт, то быстро об неё сотрётся. Правда, у нас есть запасные, но сколько же времени займёт возня с этими каменьями, и кто знает, какой толщины стена? Если это стена. А если вообще какое-то подземное строение с несколькими стенами? Всё, Гюстав, стоп! Я выползаю и иду за Седриком. Кажется, без него нам не принять верного решения.

Согнувшись, оба землекопа пошли по проходу назад, освещая себе дорогу факелом. Когда они оказались в углублении под стеной, уже наступало утро, второе с того момента, как они начали свою титаническую работу. Было почти тихо, лишь издали, со стороны порта, долетал шум битвы, которая не прекращалась почти сутки. Здесь, возле Проклятой башни, Ричард на пару часов прекратил атаки, чтобы дать своим воинам отдохнуть, оказать помощь раненым и поменять коня: прекрасный гнедой жеребец короля получил несколько серьёзных ранений, потерял много крови, и хотя лекарь пообещал вылечить благородное животное, Львиное Сердце решил пересесть на другую лошадь.

Возле специально насыпанной земляной гряды прикорнули оба оруженосца: Ксавье дремал, положив под голову хозяйский щит, а Жано нёс охрану, жуя хлеб и прихлёбывая воду из своей фляги.

Понимая, что нужно соблюдать тишину, Луи вылез из норы, мягко и осторожно ступая и приложил палец к губам, когда его оруженосец хотел кинуться навстречу.

Но столкнулся он не с Жано. Почти одновременно из левой норы, которая начиналась в девяти туазах от его прохода, вынырнула ещё одна фигура с факелом.

— О, Боже! А ты что здесь делаешь?

— А ты?

Луи и Эдгар смотрели друг на друга в недоумении: отдыхали землекопы внизу, в вырытых ими проходах, вылезая только чтобы перекусить, но оба недавно поели... Выходит, и Эдгару для чего-то понадобилось покинуть нору!

— Дело в том, — проговорил кузнец, — что мне нужен совет сира Седрика. Мы там наткнулись...

— На каменную кладку, да? — спросил Луи. — Ну тогда лезем в центральный проход вместе! А Седрик-то уже как глубоко! И не слышно, как они там роют...

— И слава Богу! Не то сейчас тихо, а кто знает, насколько чуткие уши у сарацинов?.. — проговорил Эдгар и потушил свой факел. — Нам хватит и света твоего факела. Пошли!

Они не слышали, как роют свой проход Седой волк и его помощник. Но не потому, что те закопались уже слишком глубоко. Просто в то время, как оба молодых человека почти одновременно выбрались из нор, работа в центральном проходе тоже остановилась. Дойдя до конца этого прохода, Эдгар и Луи увидали всех четырёх землекопов, сгрудившихся в узкой щели — двое сменщиков Седрика тоже были здесь. И, кажется, никто не удивился, услыхав позади себя шаги и увидев обоих рыцарей.

Седрик своими могучими руками растолкал в стороны троих воинов, заставив их прижаться к стенам узкой штольни.

— Вот! — произнёс он и через плечо насмешливо глянул на юношей. — Думаю, вы пришли сюда потому, что увидали каждый в своём тоннеле то же самое...

— Вот так штука! — ахнул Луи.

А Эдгар лишь изумлённо присвистнул. Проход сира Седрика упирался в такую же старую, плотную каменную кладку...

Глава девятаяТайна подземного склепа

— И что же это такое? — спросил, немного опомнившись, Эдгар. — Мы с трёх сторон натыкаемся на эту штуку. Что это значит?

— Прежде всего, — хладнокровно заметил Седой Волк, — нужно рассчитать, какое расстояние отделяет проходы каждого из вас от моего прохода. Полагаю, мы были уже близки друг к другу, потому что должны были закончить подкоп поутру, а сейчас как раз вечер. Скорее всего, проходы не дошли один до другого приблизительно на шесть-семь туазов каждый. А это значит, что под основанием Проклятой башни, ближе к её внутренней стене, то есть ко внутренней стене крепости, находится какое-то врытое глубоко в землю сооружение. Не думаю, чтобы это был монолит! — он стукнул по кладке рукоятью кирки. — Слышите? Звук довольно глухой, но всё же слышно, что за двумя-тремя рядами камней — пустота. Скорее всего, там — склеп или, быть может, подземный ход.

— По которому можно пройти в город? — воскликнул Луи.

— Может быть, и так, хотя я отчего-то в этом сомневаюсь, — покачал головой Седрик. — Но, так или иначе, нам надо решить, как продолжать работу: обогнуть это препятствие и в этом случае, скорее всего, не суметь соединить проходы, что может испортить нам всё дело, либо попытаться пройти через эту стену. Если мы её хотя бы частично разрушим, это будет добавочным толчком: тогда уж осадка башни должна возобновиться непременно, щели расширятся, и начнётся разрушение стен. Вопрос только в том, возьмёт ли землеройная кирка этот крепчайший камень? И сколько времени мы на это затратим?

— Ну, это как бить... — задумчиво проговорил Эдгар. — Вот что, мессир: думается, тут я могу сделать даже больше, чем вы. За кирку ручаюсь, но и за себя тоже. Попробуем прорубиться именно в этом месте, а если получится, два других пролома можно будет сделать уже изнутри того помещения, в которое мы попадём.

— Согласен, — кивнул Седрик, чуть заметно улыбнувшись. — Тем более, мы ведь не знаем, что там. А вдруг за этой стеной и впрямь подземный ход, и его охраняют? Если так, нам лучше быть всем вместе.

— И предупредить короля Ричарда! — воскликнул Луи. — Давайте пошлём одного из землекопов — надо добраться до англичан и сообщить, что здесь может завязаться бой и что по проходу, может быть, можно попасть в крепость.

— Тоже разумно. — Седой Волк отдал нужное распоряжение своему помощнику и повернулся к Эдгару: — Ну, бей, сир рыцарь! Поглядим, что у тебя выйдет...

— Да, только глядите на расстоянии, — проговорил молодой человек, — куски камня — не комья земли, да и развернуться мне нужно во всю длину руки.

Подкопщики послушно отступили шагов на десять. Кузнец повертел кирку вправо и влево, прицелился, размахнулся... Удары посыпались на кладку с такой силой и с такой быстротой, что каменное крошево полетело в разные стороны густым дождём. Вскоре смотревшие заметили, что Эдгар бьёт не в сами каменные глыбы, а в швы меж ними, спаянные песочным составом. И вот одна из глыб зашаталась, за нею подалась другая. Молодой человек ловко подцепил киркой сперва один, потом другой камень, напрягая мускулы, выворотил их из кладки, после чего вновь размеренно заработал своим инструментом.

— Ну и ну! процедил сквозь зубы сир Седрик. — А ещё восхищался моими знаниями... Я без малого в четыре раза старше, а не умел и не умею так долбить стены!

Через час работы в кладке образовалось углубление солидной ширины, а по звуку ударов стало очевидно, что ещё немного, и откроется пустота.

— Постой-ка!

Седой Волк, осторожно приблизившись, взял Эдгара за локоть.

— Надо послушать...

Он приник ухом к выбоине и некоторое время вслушивался.

— Ничего. Или там нет ни души, или хитрющие магометане поняли, что к ним идут гости, и затаились. Ну как: пойдём за мечами и щитами или положимся на волю Господа и доделаем проход?

— Давайте пробьём небольшую дырку! — предложил Луи. — За оружием и кольчугами сбегать недолго, но сперва нужно хотя бы глянуть, что там... Не влезут же они сюда, если дыра будет уже головы.

— Уже головы не получится — камни большие, — возразил Эдгар. — Но всё равно — осталось-то всего ничего. А, сир Седрик?

— Бей! — скомандовал Седой Волк.

Молодой человек размахнулся, ударил, и один из камней тотчас провалился в открывшееся за ним отверстие.

Подкопщики замерли, держа наперевес свои кирки, потому что другого оружия у них в этот момент не было. Однако в тёмном провале было абсолютно тихо, ни шороха, ни дыхания. Из черноты тянуло смрадом и холодом.

— Свет! — скомандовал Седрик. — Всё равно, если там кто-то есть, они уже видят наши факелы.

Луи подошёл к пролому и бросил в него свой факел так ловко, что тот упал шагов за пять-шесть от дыры и продолжал гореть. Граф Шато-Крайон наклонился и заглянул внутрь.

— Что там? Что? — шёпотом со всех сторон спрашивали его остальные подкопщики.

— Плохо видно, — отвечал Луи. — Вижу каменный пол, стены, кажется влажные, то ли плесень, то ли вода... Вонь такая, что в горле першит... Выхода не видно. И... О, силы небесные!!!

— Да что ты увидел?! — уже громко воскликнул Эдгар. — Говори или дай нам тоже посмотреть!

Рыцарь обернул к ним бледное лицо и прошептал:

— Там в стенах кольца с цепями, и к ним прикованы люди. Но уже мёртвые и, кажется, почти истлевшие. Это — подземная темница!

— Вот почему Проклятая башня, — спокойно сказал Седрик. — Ну что же — взглянем поближе. Руби, Эдгар!

После нескольких мощных ударов выпали ещё пять или шесть камней, и крестоносцы смогли войти в подземный склеп. Он был шестиугольный, примерно восьми-девяти туазов в поперечнике, и в нём не было никакой двери. Подняв свой факел над головой, Седрик осветил свод, в котором обнаружилось квадратное отверстие, закрытое коваными створками. В стены, действительно сплошь покрытые плесенью, были вмурованы заржавленные кольца, и от них спадали такие же ржавые толстые цепи с приделанными к концу каждой цепи ошейниками. Повисшие на этих цепях полусидящие у стен человеческие фигуры более всего напоминали мумии, о которых немало рассказывали в своих странах крестоносцы, побывавшие в Египте. Истощённые и иссушенные тела уже не напоминали прежних людей, а их страшные, облепленные сухой кожей лица, походили на черепа. Их одежда тоже перестала быть одеждой — почти истлевшие лоскутья, как обгоревшая бумага, свисали с иссохших торсов.

— Господь Наш Всеблагой! Помилуй их души! — воскликнул Эдгар и перекрестился.

Остальные повторили его жест, молча и мрачно разглядывая покойников.

— Когда собаки-сарацины четыре года назад взяли Сен-Жан д’Акру, они захватили в плен множество христиан! — проговорил Луи. — Не иначе, здесь нашли свою смерть некоторые из этих пленников. Сколько их тут? Десять, двенадцать... пятнадцать человек! Пресвятая Богоматерь! Помоги нам отплатить за их гибель!

И в это время один из воинов, вошедших вместе с рыцарями в страшный склеп, вскрикнул так, что Эдгар и Луи резко обернулись к нему, и даже невозмутимый Седрик удивлённо вскинул брови.

— В чём дело? — спросил он. — Привидение увидел? Или что?

— О... о... Он ше... ше-ве-лится! — завопил воин.

Все посмотрели туда, куда он вытянул трясущуюся руку с киркой. И увидали то, во что и в самом деле было невозможно поверить: одно из прикованных к стене тел дрогнуло, пошевелилось, и вдруг на чёрном, высохшем лице открылись живые, блестящие глаза!

Крестоносцы так оторопели, что на несколько мгновений застыли на месте. Потом Седрик и Эдгар одновременно сделали шаг к прикованному.

— Ты нас видишь, добрый человек? — спросил Седрик. — Ты слышишь наши слова? Кто ты?

Губы прикованного шевельнулись, из них вырвался слабый хрип.

Седой Волк нагнулся и поднёс ко рту узника свою флягу, с великой осторожностью влив ему несколько капель воды. И тогда они услыхали голос, очень тихий, но ясный:

— Слава Иисусу Христу! Я вижу лица людей!

Узник говорил по-французски, но с заметным акцентом, и это означало, что он находится в совершенно здравом уме: не то он не понял бы, на каком языке к нему обращаются и не отвечал бы на нём.

— Как тебя зовут? Откуда ты? — снова спросил Седрик, и его голос непривычно дрогнул.

— Моё имя Григорий. Я — монах с Афона... Лекарь... Приехал сюда, чтобы... чтобы лечить больных... Я — византийской веры, но меня благословил отец-настоятель... Сказал, что на Святой Земле, у Гроба Господня между христианами не может быть споров... Потом меня взяли в плен магометане, когда этот город был ими взят. Я... был среди госпитальеров, что лечили раненых и... и не оставили их, когда все отступали. Мне предложили уйти, потому что я не крестоносец... но... я остался. Они... они хотели, чтобы мы отреклись от имени Господа и приняли их веру. Никто не согласился. И нас замуровали здесь. Раз в день сбрасывали лепёшку и спускали кувшин воды. Мы делили всё до крошки, до капли... И молились. Потом стали умирать. И... я остался один! В последнее время никто уже не спускал сюда воду и пищу — я мог только слизывать влагу со стен — её много течёт сквозь камни... Я молился Пресвятой Богородице, чтобы пришли люди и чтобы я мог сказать... о том, что мне открылось здесь...

Узник говорил всё тише, судорожно глотая воздух, и слушавшим начало казаться, что он бредит. Но вдруг он снова очень ясно произнёс:

— Мне нужно увидеть короля Англии Ричарда. Я хочу сказать, что его ждёт, и что он должен будет сделать.

— Ничего себе! Это не похоже на бред! — вырвалось у Эдгара.

— Постойте-ка! — прошептал между тем Луи. — Что это так трещит? И... Может, я от всего этого схожу с ума, но сдаётся мне, что стены этого колодца стали двигаться!

И тут все увидали, как камни стен, противоположной той, к которой был прикован Григорий, действительно пришли в движение, стали медленно расползаться, и меж ними потекли струйки земли, а в своде, по краям закрытого створками отверстия, появились длинные трещины, и сам свод стал вздрагивать и словно бы опускаться.

— Башня рушится! — крикнул Седрик, первым пришедший в себя. — Наша ловушка сработала раньше, чем мы ожидали. Прочь! Все прочь отсюда, или нас раздавит, как лягушек! Эдгар! Быстро разбивай эту цепь!

Кузнец перевернул кирку тупой стороной и ударил по одному из ржавых звеньев с такой силой, что оно разлетелось пополам. Седрик подхватил монаха на плечо и ринулся к проходу, в который уже пролезали его спутники.

Они бежали по прорытому ими подземному ходу, а сверху на них струями текла и осыпалась земля. Башня содрогалась, оседая и проваливаясь, как старый пень, под которым кроты изрыли землю.

Когда землекопы выбежали в ров, навстречу им кинулись перепуганные оруженосцы:

— Из стен падают камни! — кричал Ксавье. — Одна стена башни треснула и из неё выпал огромный кусок! А сарацины наверху вопят так, будто они уже в аду...

— Там они и будут! — крикнул Эдгар, поворачиваясь к мрачному силуэту Проклятой башни и потрясая над головой сжатыми кулаками. — Вот вам, губители христианских душ! Получили!? Вот вам!!!

С равнины донёсся звук рога. Воины Ричарда Львиное Сердце, увидав, как на их глазах разрушается Проклятая башня и падает одна из примыкающих к ней крепостных стен, чуть отступили, чтобы не попасть под падающие камни, но ожидали возможности вновь идти на приступ. Теперь их натиск мог быть уже не бесцельным!

— Вперёд! — закричал Седрик, подхватывая одной рукой своё оружие и кольчугу, другой продолжая бережно прижимать к себе почти невесомое тело христианского мученика. — Мы должны увидеть короля! Кто знает, сколько сможет протянуть бедняга-монах?.. Вперёд!

Глава десятаяПророчество

В то время, как отряды англичан штурмовали Проклятую башню, а девять землекопов прорывали тоннели, чтобы её разрушить, со стороны порта более суток продолжался упорный бой, который вели французы во главе с графом Анри Шампанским. Мушиная башня была в полтора раза ниже Проклятой и не столь хорошо защищена: в ней было меньше бойниц, а ограждение её верхней площадки, достаточно низкое, позволяло стрелять по этой площадке из больших луков. Однако ров в этом месте был шире, чем с восточной стороны. Он подходил вплотную к башне и окружающим её стенам, а на стенах, мощных и широких, были установлены камнемётные машины. Но всё это не только не остановило французов, но лишь ещё больше подняло их боевой дух. Они совершали атаку за атакой, при каждом наступлении успевая сбрасывать в ров мешки с песком, камни и обгорелые доски — останки своих осадных башен, сожжённых ещё прошлой весною. В конце концов в нескольких местах ров стал достаточно проходимым, и вперёд бросились таранщики. Они, конечно, не рассчитывали пробить стену: при её толщине и мощи это едва ли представлялось возможным, но отвлекли на себя внимание защитников Мушиной башни, в то время, как несколько десятков воинов установили осадные лестницы по обе стороны башни. Эти лестницы примерно на туаз не доставали до верха стены, и благодаря этому сарацины не могли отталкивать и опрокидывать их сверху. Французы взбирались по ним вереницей, верхние хватались за край стены, подтягивались и оказывались наверху. Со стены было довольно легко перебраться на башню, а потому Али аль-Фазир поспешно приказал своим воинам разрушить перекидные мосты, соединяющие эту часть крепостных стен и весь портовый бастион с остальными башнями. Падение Мушиной башни ещё не означало падения крепости, однако если французы закрепятся на ней, порт будут контролировать они, да и овладение крепостью станет уже вопросом времени...

Но вскоре шейх аль-Фазир получил известие, которое заставило его забыть о том, что происходило прямо под его ногами. Он стоял на верхней площадке Мушиной башни под защитой одного из её зубцов и наблюдал за очередной волной штурма, когда примчался его вестовой Рамиз-Гаджи и, задыхаясь, крикнул:

— Неверные псы сумели разрушить основание восточной башни! Стены дали трещины и разрушаются! Рухнула и часть восточной стены! Ещё немного, и они с востока войдут в город!..

У командующего вырвался целый залп проклятий, он воздел руки к небу и тут же уронил их, словно понимая, что чуда, о котором он хотел просить, уже не произойдёт... Впервые этот опытный и непреклонный воин оказался перед обстоятельствами, которые обрекали его на поражение. Он знал, что его гарнизон и весь город уже два месяца голодают, и им неоткуда ждать подмоги. Подвоз продовольствия с моря прервался давно: корабли христиан захватывают или топят большинство судов, и теперь никто из магометанских мореходов не рискуют подходить к берегам Акры. Армия султана Салах-ад-Дина ещё в прошлом году подступила почти вплотную к лагерю крестоносцев, однако те сделали несколько удачных вылазок и доказали, что нападение на них приведёт к страшным жертвам. Мамелюки султана возроптали и стали требовать, чтобы он отвёл войска от Птолемиады. А тут ещё стало известно, что в Палестину вступили отряды германцев, и они вот-вот тоже будут под стенами Акры. И неустрашимый Саладин устрашился! Он словно позабыл, что Фридрих Барбаросса погиб, а его сын Генрих довёл до арабских земель всего около пяти тысяч крестоносцев. Стотысячная армия султана отступила и укрылась в горах Каруба, не собираясь возвращаться. А теперь ещё прибыли армии франков и англичан, и этот сумасшедший король, который верхом гарцевал под стенами самой неприступной акрской твердыни, будто призывая на себя стрелы... Он казался и впрямь безумцем, но нет, то было, выходит, не безумие, а хитрость: отчаянные и на вид совершенно бесполезные атаки англичан лишь отвлекали защитников гарнизона, в то время как наступающие каким-то невероятным образом сумели разрушить фундамент Проклятой башни!

— Ступай назад, Рамиз! — приказал шейх Али. — Если стена рухнет, и враги Аллаха пойдут на приступ, постарайтесь хотя бы задержать их.

Он проводил глазами юношу, которого, как он сам прекрасно понимал, только что послал на верную смерть, и с высоты Мушиной башни ещё раз окинул взором крепостные стены и город. Надежды нет! Воины в страхе и унынии. Он не раз и не два уже слышал их речи о том, что Аллах отвернулся от своих верных сынов...

Али-аль-Фазир вновь посмотрел на восток и содрогнулся: на его глазах от верхней части Проклятой башни отломился громадный кусок, будто невидимый чудовищный топор рубанул по ней сверху и наискосок... Часть площадки и стены со страшным грохотом, который был слышен даже на большом расстоянии, рухнул на прилегающую к башне стену, сметя с неё десятка два воинов, и оставив в стене огромную выщерблину.

— Аласар! — подозвал шейх одного из воинов, который вместе с другими пытался достать стрелами франков, вновь тащивших к Мушиной башне свои приставные лестницы. — Сними свой пояс, он у тебя белого цвета... Привяжи его к копью и спустись к франкам[39]. Ты ведь знаешь их язык. Рамиз знает лучше, но я отослал его... Скажи тому, кто ими командует, что мы просим прекратить штурм. Мы сдаёмся. Эмиру я тоже пошлю сообщить об этом. Я знаю — он не станет возражать. Скажи франкским вождям, что я прошу принять меня в их лагере, чтобы обсудить условия сдачи города.

— Слушаюсь, повелитель! — ответил Аласар и, бросив свой лук, принялся поспешно разматывать пояс. В его чёрных глазах сверкала сумасшедшая радость, которой он и не пытался скрыть. Он тоже не хотел умирать!

Не прошло и получаса, как над стенами крепости и над равниной протрубили рога, и задолго до полудня шум сражения повсеместно стих. Граф Анри Шампанский, успевший прочно занять часть западной стены со стороны порта, не стал отводить своих рыцарей, но велел закрепиться на новых позициях: чем закончатся переговоры, сказать трудно, а отказываться от достигнутого успеха было бы просто смешно!

Не отступили от полуразрушенной восточной башни и англичане. Они лишь отошли на безопасное расстояние, потому что оседание Проклятой башни могло продолжиться. Часть воинов и рыцарей, однако, вернулись в лагерь, и с ними вместе — король Ричард. Едва стало известно о том, что комендант Акры предлагает переговоры о сдаче города, Ричарда охватил порыв ликования — он верил в успех своего дерзкого плана, но не ожидал таких скорых результатов. Однако спустя короткое время силы покинули короля — приступ лихорадки, самый жестокий за всё время болезни, свалил его с ног, и он не сумел даже сесть в седло — рыцари, испуганные этой внезапной, столь необычной слабостью могучего монарха, соорудили носилки из копий и плаща и отнесли своего предводителя в его шатёр.

— До чего же ты довёл себя, сумасшедший мальчишка! — воскликнула, не войдя, а попросту вбежав в шатёр, королева Элеонора и склонилась над сыном.

По лицу, шее, плечам и рукам Ричарда струями стекал пот.

— Не воображайте, матушка, что я умру, и вы станете править Англией в одиночку! — проговорил король, стараясь не стучать зубами и пытаясь улыбнуться.

— Очень мне нужно на старости лет возиться со страной, в которой ты, а ещё раньше твой отец натворили столько глупостей! — в тон ему вскричала Элеонора. — А потом, неужто ты позабыл, что за тобой, если ты вздумаешь умереть, трон наследует твой младший братец, заносчивый дурак, гордец и трус? Если уж я так говорю о собственном чаде, то оно того и стоит... Ты не самый лучший король, какой может быть, но ты всё же куда лучше старухи, которой пора подумать о спасении души, и молодого надутого глупца! На-ка вот, выпей: эту настойку мне дали в монастыре Святой Троицы в Кентербери. Монахи уверены, что от лихорадки она помогает лучше других лекарств.

С этими словами женщина опустилась на колени возле постели сына, приподняла ему голову и поднесла чашку, куда налила из пузатой глиняной бутыли густой ароматной жидкости.

Ричард глотнул раз, другой, допил всё до конца, и дрожь в его теле и впрямь почти сразу унялась.

— Хорошая штука! — теперь он уже улыбнулся по-настоящему. — Крепкая, как вино. Можно ещё, а, мама?

— Я бы не советовала. Те же монахи сказали, что, если выпить этой штуки слишком много, можно впасть в буйство. А ты и так бываешь буен, Ричард! Утром выпьешь ещё чашку. А сейчас лежи спокойно и гони вон всех своих рыцарей. Условия сдачи города отлично обсудит и Филипп-Август. Воевать он не мастак, зато очень хорош, когда ему сдаются... Сейчас придёт Беренгария — я попросила её подогреть для тебя вина.

Львиное Сердце нахмурился:

— Вот это зря! Не очень бы я хотел, чтобы молодая жена видела меня в таком состоянии... Ещё подумает, что вышла замуж за хилую развалину!

Элеонора искренне рассмеялась:

— Правду говорят, что чем сильнее и отважнее мужчина, тем дольше он остаётся ребёнком. У тебя было столько женщин, а ты их вовсе не знаешь! Женщины любят восхищаться подвигами. Но не меньше того любят жалеть, сострадать, перевязывать раны и прикладывать к горячему лбу возлюбленного влажный платок. Важно только давать им возможность чередовать одно с другим. Успокойся: увидев тебя таким, эта девочка влюбится ещё сильнее!

Решительная королева не только посоветовала сыну «гнать вон всех рыцарей», но и отдала приказание охранявшим шатёр воинам, чтобы к королю никого не впускали. Однако едва ли нашёлся бы такой караульный или даже дюжина караульных, которым удалось бы не пропустить куда-то Седрика Сеймура. Он попросту отшвырнул от входа в шатёр троих или четверых воинов и вошёл.

Ричард в это время только что задремал. Рядом с ним находились лишь две женщины. Юная королева Беренгария пристроилась возле его постели прямо на ковре и нежно положила голову на плечо мужа. Её чёрные, как уголь, волосы широким плащом укрывали могучую грудь короля. Элеонора сидела в кресле, возле небольшого стола и читала, доказывая тем самым, что по-прежнему обладает хорошим зрением: на столе горела лишь одна свеча в маленьком бронзовом подсвечнике.

Когда из-за полога послышались возмущённые вопли стражи, и в шатёр вошёл старый рыцарь, Беренгария тихо ахнула, а Элеонора быстро обернулась к вошедшему и даже едва не вскочила с кресла, но удержалась.

— Что это такое?! Что это значит, сир Седрик? Как вы посмели?..

Седой Волк, увидев бледное, влажное от пота лицо Ричарда и испуганно расширенные глаза Беренгарии, слегка смутился и заговорил почти шёпотом:

— Право, я не хотел бы быть грубым, ваши величества! Однако есть одно важное дело, которое нужно довести до ушей короля... Мне сказали, что он сильно захворал, да я и сам это уже вижу. Вот и думаю теперь, возможно ли его разбудить ради того, чтобы он услыхал нечто важное, чего завтра может уже не услышать?

— О чем вы, мессир? — так же тихо спросила Элеонора.

Седрик коротко рассказал об узнике-монахе, которого он и молодые французские рыцари нашли в темнице под Проклятой башней и о его желании увидеть английского короля и рассказать нечто важное.

— Может, это его бредовое видение, но очень может быть, что и нет! Ведь он единственный выжил в этом страшном склепе, да ещё в последнее время жил без пищи и почти без воды. Не зря же Господь дал ему на это силы, и, возможно, ему действительно явилось некое откровение. А жизнь его висит на волоске, это и наш лекарь подтвердил, так что если ждать, скажем, до вечера либо до утра, пока король проснётся, то может оказаться поздно!

Элеонора Аквитанская раздумывала всего несколько мгновений. Она подошла к постели сына, слегка отстранила Беренгарию и осторожно положила руку на плечо спящего:

— Ричард! Проснись!

Король открыл глаза и обвёл шатёр стремительным взглядом.

— Ба-а-а! Наш герой явился! Сокрушитель вражеских башен и колебатель крепостных стен! Не иначе как вы пришли за заслуженной наградой, мессир, а?

— Он пришёл не за этим, — возразила Элеонора. — Ради этого ни он, ни тем более я не стали бы тебя будить. Послушай...

И Ричард Львиное Сердце услыхал только что поведанную Седриком историю, на этот раз из уст своей матери.

При всей своей кажущейся резкости и беспечности король был на самом деле человеком, вовсе не чуждым мистического настроения. И хотя он далеко не всегда был усерден в молитве, его вера была глубокой и искренней. Поэтому сообщение Седого Волка он воспринял более чем серьёзно.

— Вы говорите, монах совсем слаб и истощён? — произнёс король, нахмурив брови и привставая на постели. — Так не добьёт ли его лишнее напряжение? Может быть, ему лучше будет поспать, а уже потом говорить со мной?

— Он может не проснуться, ваше величество, — сказал Седрик.

— Ну что же... Тогда, Беренгария, подай-ка мне одежду. Я, пожалуй, сяду в кресло, не то представьте, какое будет зрелище: умирающего монаха приносят к немощному королю, и они беседуют, лёжа друг против друга! Нет уж! Ступайте, ступайте за этим бедным страдальцем, мессир, а я пока приведу себя в пристойный вид.

Вскоре носилки, на которых заботливо укутанный плащами рыцарей лежал монах Григорий, внесли в шатёр английского короля.

Ричарда поразило истощённое, высохшее лицо недавнего узника, но ещё сильнее он изумился живому блеску его тёмных глаз и неожиданной твёрдости его голоса. Луи и Эдгар, на попечении которых Седрик оставил Григория, напоили его подогретым вином, и к монаху отчасти вернулись силы. Увидев короля, он даже попробовал привстать с носилок, однако смог лишь немного приподнять голову.

— Ричард Львиное Сердце! Ведь так зовут тебя люди? — спросил он.

— Да, такое у меня прозвище, — отвечал король, не без трепета глядя в пылающие глаза монаха. — Надеюсь, до сих пор я его не опозорил.

— В подземелье, куда меня заключили вместе с рыцарями-госпитальерами, — продолжал Григорий, — у меня было много времени для молитвы. Я молился всё время, все эти бесконечные дни и месяцы. Здесь мне сказали, что я провёл в заточении четыре года. Я молился обо всех и более всего о Святой Земле, которая сейчас залита кровью... И мне было явлено откровение. Ангел Божий снизошёл в темницу и говорил со мной, недостойным. Он говорил мне о многих деяниях и о многих людях. Он сказал, что я буду освобождён из узилища, что меня освободят франки, меж которых будет один англичанин, и что мне надлежит увидеть короля Англии.

Григорий закашлялся, по его телу прошла дрожь. Королева Беренгария, которая смотрела на бывшего узника, не в силах сдерживать слёзы, подбежала и поднесла к его губам чашку с водой. Монах взглядом поблагодарил молодую женщину, глотнул и прошептал:

— Жена достойна тебя, Ричард! Не удивляйся: я знаю сейчас всё и обо всех, но это будет недолго... Послушай: тебе угрожает опасность. Ты страшнее всех для врагов Креста Господня, и для тех, кто говорит, что верен Кресту, но готов предать его во имя власти, которую на земле может дать один Сатана! Один раз ты уже был спасён от верной смерти. Во второй раз будешь спасён совсем скоро — твою жизнь заменит своей жизнью человек, которому ты должен будешь вернуть то, что у него отняли... А в третий раз... Третий раз будет страшнее двух первых, потому что опасность придёт не извне, а изнутри. И если тебе удастся её избежать, ты совершишь ещё много великого и славного! Но спасением будешь обязан человеку, который носит одно имя с тобой. Его тоже зовут Ричард. А теперь главное: знаешь ли ты, для чего пришёл сюда, в Палестину?

— Ради освобождения Гроба Господня! — твёрдо ответил король.

— Нет! Ты, как и другие, пришёл прикоснуться к земле, по которой ступал Спаситель, в которую впитались Его кровь и слёзы. Ты пришёл обрести Царство Небесное. Но вместо этого обретаешь боль, страх, мучения и сомнения. Путь твой в крови, но другого пути тебе не дано. Это страшно — то, что сейчас здесь происходит, однако это должно было произойти — так или иначе христиане должны повторить крестный путь Господа, или они никогда не увидят Царства Небесного. Да, ты хочешь освободить Гроб Господень, но не это ведёт тебя... Запомни, Ричард Львиное Сердце: побеждает тот, кто соединяет. Тот, кто сеет раздор, обязательно будет побеждён! Тебе предстоит стать самым великим воином на этой войне. А когда будет ясно, что и христиане, и их враги поражены одним недугом и не в силах больше выдержать вражды, ты должен найти в себе мужество добиться мира.

— Мира с неверными? — прошептал Ричард. — Но это означает оставить Святую Землю на их поругание!

Глаза Григория вновь ярко сверкнули.

— Господь принёс в жертву Самого Себя! И эта земля — тоже Его жертва. Она будет поругаема много лет. И на смену одним врагам Христа придут другие, не менее страшные. Это будет не скоро... Однако Гроб Господень будет свят и нерушим всегда. Лучше мир, который сбережёт эту землю и сохранит на ней христианскую веру, чем война христиан между собой. А она готова вспыхнуть, потому что иные здесь тщатся получить славу раньше, чем Божью Благодать! Помни, король Ричард, многое зависит от тебя. Останься жив, иначе погубишь всех, кто на тебя надеется!

Григорий замолчал и откинулся на своих носилках.

— Что с ним? Он умер? — спросил король, и его голос задрожал.

— Нет, его сердце бьётся, — сказала Беренгария, так и стоявшая на коленях возле носилок. — Как ещё он смог говорить так долго? Только я почти ничего не поняла...

— Я всё понял! — чуть слышно произнёс Львиное Сердце. — Спасибо, сир Седрик. Велите отнести этого человека в один из шатров и скажите, что я приказал за ним ухаживать. Может быть, он всё же выкарабкается, хотя в это трудно верить.

Когда полог шатра опустился, король долго сидел неподвижно, остановив взгляд на колеблющемся огоньке свечи.

— Странно! — прошептал он.

— Что? — спросила Беренгария, подсаживаясь на ручку кресла и беря влажную от пота руку мужа. — Что странно? Ты не веришь в предсказания этого бедного монаха?

— Почему же, верю. Хотя иные из его слов можно толковать по-разному. Но, видимо, он повторил то, что сказали ему ТАМ. И ведь он говорил кое о чём, что уже произошло! Да, совсем недавно я был спасён от смерти: молодой француз Луи Шато-Крайон в последнее мгновение убил того ассасина... Что будет дальше?

— Будет то, чего захочет Господь! — с детской наивной твёрдостью произнесла юная королева. — Не сомневайся!

— В это верим мы все! — подала голос Элеонора, всё время молчавшая в глубокой задумчивости. — И Ричард не сомневается. Но тебя что-то тревожит, сын, да?

Король чуть заметно улыбнулся матери:

— Да нет. Не тревожит. Просто разгадываю загадку... При всём желании не могу вспомнить, кого же в нашем войске зовут Ричардом?

Часть IV ОТДЫХ НА ПОЛЕ БРАНИ