Сладчайшие мгновения! Победа в битве, победа в поединке с вражеским предводителем, да еще и захват знамени! Трудно было верить такому счастью. А вокруг уже опять кипел бой, ряды киприотов смешались с рядами крестоносцев, и все рубили, молотили, беспощадно били друг друга.
— Где Исаак? Где Исаак? — кричал Ричард, рыская глазами.
— Вон он! — воскликнул барон Меркадье, указывая вдаль.
Деспот Исаак, успев пересесть на другую лошадь, на сей раз вороной масти, стремительно удалялся с места своего позора.
— Догнать! Догнать бы! — воскликнул король Англии.
Но для того чтобы броситься в погоню за побежденным деспотом, следовало сначала прорваться сквозь строй киприотов, отчаянно сражающихся за жизнь убегающего монарха, задерживая крестоносцев ценою собственных жизней. Они рычали как звери, отбиваясь, сдерживая натиск, и гибли… Когда наконец стена этих храбрецов рухнула, было уже поздно — Исаак Комнин успел далеко ускакать, спасшись от плена.
Вскоре после этого битва прекратилась. Войско киприотов было почти полностью истреблено, лишь горстка, не более сотни, сдалась в плен. Ричард торжествовал. Победа была честная, сокрушительная, блистательная. Пленники подтвердили — знамя, которое он захватил и не выпускал из рук, было знаменем самого деспота Исаака. И, разглядывая сей стяг, Ричард удивлялся. И было чему удивляться, было от чего задуматься: «А явь ли это? Не сон ли это?»
— Смотри, Робер, — озадаченно мычал Ричард, показывая своему верному тамплиеру стяг Исаака. — Что за чертовщина?
— Да уж… — в свою очередь дивился Робер.
Знамя кипрского деспота, словно бы в насмешку, являло собой полотнище, поделенное надвое. Одна половина его была белая с алым крестом, а другая — лазурная с золотыми лилиями. Будто знамя Ричарда соединилось со знаменем короля Франции Филиппа-Августа.
— Как это понимать, Робер? — спросил Ричард.
— А так и понимать, что орел сей византийский обречен Исааком быть под мусульманским полумесяцем.
— При чем тут… — молвил было Ричард и вдруг… О ужас! Он понял, что видит перед собой совершенно иное знамя. Белое полотнище с огромным полумесяцем, на нижнем роге которого сидит двуглавый византийский орел. Его стало мутить. Он передал знамя Роберу де Шомону, слез с седла и упал лицом в траву.
Неужто он сходит с ума? Как могло ему привидеться сначала одно знамя, а потом — другое?
Да ведь это было истинное виденье! Вот оно, то самое, о чем прежде приходилось читать лишь в житиях святых. Он увидел будущее знамя Кипра. Стало быть, Кипр будет поделен между Англией и Францией. Его посетило знамение будущего!
— Ваше величество! Ваше величество! — звали Ричарда.
Рядом, у самого уха, кто-то странно гоготнул. Ричард приподнял лицо и увидел прямо перед собой полные муки глаза смертельно раненного киприота, пытающегося зажать ладонью кровохлещущую рану в горле. Ужаснувшись, король Англии встал на ноги и приказал:
— Прекратите мучения этого смелого воина.
В задумчивости возвращался Ричард в Лимасол. Если верить сегодняшнему видению, вновь получается, что он в одиночку воюет здесь, на Кипре, а в итоге остров будет поровну поделен и половина достанется Филиппу-Августу, который конечно же сейчас ничего не предпринимает в лагере под Сен-Жан-д’Акром, а сидит и дожидается, когда придет Ричард воевать за него.
Беренгария встречала своего жениха у восточных ворот города. Увидев ее, король вмиг забыл про бывшие и будущие обиды на короля Франции. В душе у него потеплело. Он приказал подать ему знамя деспота Исаака и, приблизившись к Беренгарии, швырнул его к ее ногам:
— Вот стяг побежденного ныне врага нашего! Топчи его, любовь моя! Только для славы твоего имени я одержал полную победу.
— Не говори так, жених мой возлюбленный, — ответила принцесса. — Ты разгневаешь Того, во имя которого в действительности совершаешь свои подвиги.
Она взглянула на поверженное к ее ногам знамя с двуглавым орлом и полумесяцем и наступила на самый край полотнища. Ричард соскочил с коня, припал на одно колено перед невестой и поцеловал ее руку.
— Львичка милая! Славя твое имя, я славлю образ Той, которая незримо присутствует в тебе, а значит, и Того, кого Она родила, а значит, и Того, кто послал Его на крестные муки. И пусть будет впредь так. Пусть все рыцари знают, что, совершая подвиги во имя прекрасных дам, они возвеличивают Богородицу. Возвеличивая Богородицу, они славят имя рожденного Ею Сына. А славя Сына, славят и Отца.
— Да здравствует Львиное Сердце! — воскликнул Робер де Шомон, и сотни глоток подхватили здравицу в честь Кёрдельона.
Глава семнадцатаяК НАМ
Тишина наступила не сразу. Когда вошли из сада в дом, миновав экседру, в ушах еще клокотал шум пира, хвалебные крики, звуки арф, авлосов[59], лютней и лир, гром свадебных барабанов. На мгновенье Ричарда охватило отчаяние — как быстро летит время! Казалось, только что окончились битвы с киприотами, только что произошел славный поединок с Исааком, только что было брошено его знамя к ногам Беренгарии… А вот уже и свадьба миновала…
— Как тут тихо, — прошептала Беренгария взволнованным голосом. — Почти не слышно звуков пира.
Она шла рядом, держа его под руку и тесно прижимаясь к нему, и ноги у Ричарда подкашивались, но не от вина, а от страха перед тем, что сейчас должно произойти. Он чувствовал себя так, будто никогда в жизни не ложился в постель с женщиной. В доме царил полумрак, перистиль был тускло освещен четырьмя светильниками, сладко пахло ладаном — недавно отец Ансельм обошел всю Базилею Кефалию с благовонными воскурениями. Никогда раньше запах ладана не предвещал близости свидания с женщиной. Мысль о том, девушка ли его Беранжера, мелькнула в голове у Ричарда. Он был готов принять ее любой, но хотелось, чтобы она была девственна. И это тоже было ново для него и необъяснимо.
А если бы она оказалась не девой, это хоть как-то уравновесило бы его прыщи, которые за последние дни снова бросились в наступление, как будто только и дожидались дня его свадьбы, чтобы напакостить.
Вспомнив о них, Ричард затосковал и дважды тяжко вздохнул. В это время они, миновав перистиль дворца, прошли через таблиний в атрий. Именно здесь, а не в таблинии, была устроена для них пышная постель из множества мягких ковров и шкур, покрытых шелковыми простынями, подушками и легкими хлопковыми покрывалами. Здесь, в атрии, было бы совсем темно, свет немного проникал сквозь таблиний, но в основном тут царило звездное сияние, серебряным дождем льющееся сквозь комплювий — большое прямоугольное отверстие в потолке. Ради этого звездного сияния брачное ложе в последний день перед свадьбой было перенесено сюда, в атрий.
Ночь стояла жаркая, но здесь было и не душно и тепло. В прямоугольном водоеме, имплювии, среди звездных отражений плавали лепестки роз.
Ричард и Беренгария замерли над своим брачным ложем, оцепенели, будто за этим мгновением, коего они так долго и трепетно ждали, наступит смерть для них обоих.
— Только бы не было дождя, — зачем-то сказал Ричард тихим голосом.
— Да, пусть они все спят в саду и не мешают нам, — чуть не плача, ответила Беренгария.
Они — имелись в виду король Иерусалима Гюи де Лузиньян и его приближенные. Вчера в лимасольскую гавань вошли три корабля. Несчастный Гюи, король без королевства, будто в воду глядел — объявился на Кипре прямо накануне свадьбы Ричарда. Как ни странно, Ричард воспринял их появление с ликованием, почтя за добрый знак. Он даже уступил им ту половину дворца, с перистилем. Правда, с условием, что в первую брачную ночь Ричарда и Беренгарии гости будут пьяны и уснут там, в саду, где и проходило свадебное пиршество. Молчание и неподвижность явно затянулись. Кто-то должен был сделать первый шаг.
— Ты, кажется, отчего-то грустен, любимый мой? — спросила Беренгария. — Тебе не по себе?
— Не знаю, львичка милая, — грустно усмехнулся король Англии, — Не знаю даже, что со мной. Я, видно, слишком сильно ждал этого.
— И я, — улыбнулась в свете звезд Беренгария. — Я понимаю тебя, сердечко мое львиное. Ты не в силах нарушить нашу… мезуру.
Это куртуазное словечко так и ударило его в грудь. Оно было совсем неуместным здесь, в этом звездном сиянии, полном трепета перед непознанной невестой. Но какая-то женская мудрость, видно, подтолкнула Беренгарию произнести его, потому что этою «мезурой», словно ключом, открылась наконец упрямая дверца, словно оковы свалились, и Ричард всем своим телом обнял Беренгарию, впиваясь жадным ртом в ее губы. И этот поцелуй длился вечно, Беренгария трепетала, наполняясь страстью, как осенний виноград — сладостью, и эта сладость перетекала через ее губы в Ричарда, так что он едва не терял сознание.
— Постой-постой… — прошептала Беренгария, на миг оторвавшись от их первого настоящего поцелуя. — Сними с меня все!
И как осенняя листва с терзаемого ветром дерева, посыпались на пол атриума одежды — гофрированный жипп, пояс из золотых чеканных пластинок, бархатное блио, затем толстокожий позолоченный пояс Ричарда и Ричардово блио.
— Венцы! — выдохнула Беренгария.
Да, венцы, их ведь тоже надо было снять. И король бережно снял с головы невесты тонкий золотой венец, а головная накидка сама слетела, освободившись от тяжести венца. И венец Беренгарии, и свою корону, тоже легкую, Ричард положил у изголовья брачной постели. Теперь на них оставались последние одежды — длинные льняные шенсы. Ричарду вновь стало тоскливо.
— Любимый… — простонала Беренгария, вся дрожа.
— Беранжера, — готовый умереть от стыда за свои прыщи, которые сейчас надо будет обнажить, промолвил Ричард. — Я должен…
— Молчи! — улыбнулась Беренгария, стуча зубами. — Я все знаю. Они убегут от нашей любви.
И никогда доселе не испытанная им нежность затопила душу Ричарда, едва он услышал эти слова. В следующий миг он единым махом сорвал с себя свой шенс и, задыхаясь, кинулся к Беренгарии, которая, уже не в силах стоять, упала на постель.