Однако воля короля Англии, вложенная в свист, все же исполнилась, хотя и довольно своеобразно. На другой день, когда корабли Ричарда уже готовы были к отплытию, сам Ричард стоял на пристани и, морщась, говорил:
— О черт! Да я готов не только стать султаном Индии, но и царем Гога и Магога, лишь бы не возвращаться туда, где текут Сена, Луара и Гаронна!
Тут барон Меркадье подвел к нему какого-то человека со словами:
— Ваше величество, послушайте, что рассказывает этот араб-христианин, только что прибывший в Яффу из Иерусалима! Это потрясающе!
Ричард окинул взглядом сарацина в бурнусе и белой одежде, по внешнему виду которого никак нельзя было бы определить его христианское вероисповедание.
— Ну, что же там такое стряслось в Иерусалиме? — спросил король Англии, не ожидая ничего хорошего. — Рухнула мечеть Аль-Акса или Саладина осыпали прыщи?
— О неть, — заговорил сарацин-христианин. — Большой чудо! Салах-ад-Дин видеть суббота Господний Огонь[127] и много удивлеть… удивлиться. Он много люди заставлять уйти из Храм… Но, как сказать по-франки… Забыль слово!.. — Он страшно наморщился.
— Фхимти араби, — облегчил его мучения Ричард. — Мин фадлак ихки ала махлак.[128]
— Шукран! Шукран![129] — обрадовался араб и заговорил дальше на своем языке. Вот что он поведал.
Султан Египта и всея Сирии Салах-ад-Дин ибн-Аюб ожидал, что к Пасхе войска крестоносцев наконец подойдут к стенам Иерусалима. До него дошел слух, что Конрад и Ричард дали клятву встретить Светлое Христово Воскресение в Храме Гроба Господня, а накануне Пасхи, в Великую субботу, наблюдать чудесное ежегодное явление Огня. «Не бывать этому!» — решил султан и принялся укреплять городские стены и устанавливать сильные заставы на дальних подступах к городу. Он отдал приказ своим полководцам привести под стены Иерусалима войска, разбросанные по Идумее, Самарии, Аджлуну и Эль-Аммону. Сарацины только о том и говорили, что грядет новый Хиттин. Тем временем Пасха приближалась, наступила Страстная седмица, а крестоносцы так и не появились. Глубокое разочарование постигло Саладина, когда он понял, что Ричард и Конрад так и не решились идти стремительной лавиной, дабы завоевать Аль-Кодс перед Великой субботой. Сомнение в истинности знаменитого Огня еще больше запало в его душу, а вместе с сомнением закралась мысль о том, что надобно раз и навсегда разоблачить сей обман, ежегодно устраиваемый назарянами, и тем самым доказать, что Иса ибн-Юсеф не был Сыном Божиим, как уверяют муктасиды, а явился в мир в качестве одного из величайших пророков Аллаха и предтечи Мохаммеда.
В Страстную пятницу утром весь Храм Гроба Господня был очищен от паломников, коих грубо выталкивали и даже били палками, если они не желали покидать место своего паломничества. Кувуклия [130] и ее преддверие были тщательно осмотрены на предмет того, нет ли там каких-либо хитроумных приспособлений для возжигания пламени. Ничего такого там не оказалось, и даже вату и пучки соломы, которые обычно заранее раскладывают на ложе Гроба, верующие еще не успели разложить. Приняв все меры предосторожности и убедившись, что Храм пуст, Саладин приказал закрыть двери Храма и бдительно сторожить их до самого полудня Великой субботы. Вечером того же дня сам Иерусалимский патриарх явился к султану с просьбой отменить все его приказы и разрешить христианам, как обычно приготовиться к приятию Святого Огня.
— Я глубоко почитаю ваш сан, — отвечал Саладин, — но осмеливаюсь отказать вам в вашей просьбе. Если сей Огнь возжигается волеизъявлением пророка Исы, то он будет гореть и без всякой ваты и соломы. Если же это обычное надувательство, то мы поможем вам избавиться от данного заблуждения, дабы скорее и легче вы смогли постичь великое учение ислама.
На другой день в полдень Саладин явился к дверям Храма Гроба Господня и увидел зрелище довольно трогательное: усиленные отряды войск окружали вход, а многочисленная толпа паломников, вопя и плача, старалась оттеснить сарацин от врат святыни, и Микал, как звали араба, рассказывающего обо всем этом Ричарду, находился как раз в той толпе. Тем временем патриарх со всем своим причтом заканчивал крестный ход вокруг Храма. Увидев Саладина, он не воспылал гневом и не проявил во внешнем облике никакого иного чувства, кроме смирения. Саладин казался несколько взволнованным и растерянным, но не отменял своих притеснений.
Патриарх и его причт остановились у одной из стен Храма чуть поодаль от двери и стали молиться. Двое из епископов заплакали, остальные выказывали завидную стойкость и смирение. Толпа, негодующая у входа, в которой стоял Микал, стала медленно успокаиваться — пример патриарха оказывал на паломников несомненное воздействие. По приказу Саладина стража образовала проход, по которому султан мог приблизиться к дверям Храма. Визирь Мирое Шаро с лязгом открыл замок и распахнул двери. В тот же миг ослепительное полуденное солнце стало меркнуть, все невольно обратили свои взоры вверх и увидели черную тучу, неведомо откуда набежавшую и накрывшую собою светило. Саладин тоже запрокинул голову, посмотрел на тучу и, несколько оторопев, остановился в пяти шагах от дверей Храма. Слышно было, как он сказал, обращаясь к визирю Мирое Шаро:
— Возьми пучок свечей и ступай в кувуклию. Как только вспыхнет Огонь, зажги им свечи и быстрее неси их сюда. Постой, возьми на всякий случай двух людей.
Визирь Мирое Шаро, один из тех, кому Саладин доверял почти так же, как самому себе и своим братьям, с пучком свечей и в сопровождении двух воинов исчез во мраке Храма Гроба Господня. Тем временем на улице перед Храмом сделалось еще темнее. Черная туча поглотила солнце и замерла, будто вознамерившись переварить светило в собственной черной утробе. Толпа паломников окончательно перестала галдеть и наседать на стражу. Следуя примеру патриарха, все христиане молились, и лишь некоторые из них, громко всхлипывая, плакали. Другой преданный султану визирь, Музгар Али, стоя за спиной своего хозяина, промолвил:
— Мой повелитель, двадцать пять летописцев в данный миг скрипят перьями, описывая сей великий час торжества ислама.
— Рано торжествовать, — почти простонал Саладин, бросив быстрый взгляд на своего верного визиря.
Медленно тянулись тягостные минуты ожидания. Туча, насевшая на солнце, так и замерла на одном месте, и после недавней жары стало даже прохладно. Время шло, и время замерло, и все словно провалилось куда-то, где нет времени вовсе. Наконец, не выдержав, султан приказал Музгару Али:
— Ступай туда и посмотри, что там происходит.
Визирь быстрым шагом отправился исполнять поручение и исчез в глубине Храма. Казалось, он тоже пропадет навеки, но вскоре его фигура в белых одеяниях, украшенных золотыми узорами, появилась в дверях.
— Повелитель, — обратился Музгар Али к султану, — они сидят там в полной темноте и ждут, но никакого пламени до сих пор нет и, по-видимому, не предвидится.
— Я так и знал, — усмехнулся Саладин. — Этого и следовало ожидать. Ступай к ним снова и скажи…
Но Саладин не договорил, ибо в сей миг он услышал треск, от которого всем показалось, будто у них лопается грудная клетка. В следующий миг Микал одним из первых увидел в стене образовавшуюся трещину, в которой мерцали какие-то искры. Еще мгновение, и искры разгорелись ярким лиловым пламенем, рвущимся прямо из трещины. Патриарх, стоящий ближе всех к Святому Огню, возжег от него пучок свечей и протянул его своему окружению, и в руках у всех зажигались свечи и пучки соломы. Святой Огонь распространялся быстро и непобедимо, а удивленные стражники послушно передавали зажженные пучки свечей и соломы толпе паломников, восторженно ревущей и рыдающей теперь уже на радостях. Микал вместе со всеми остальными окунал в Огонь лицо, умывался неземным пламенем, и борода его не загоралась от соприкосновения с чудодейственным Огнем, ресницы и брови не опалялись. Больные и калеки проводили Огнем по своим ранам и увечьям, и многие утверждали, что им становится легче.
Кто-то передал пучок свечей, горящих Святым Огнем, Музгару Али, и тот молча, в полной растерянности, протянул их своему государю. Саладин трясущимися руками принял их из рук визиря и поднес это пламенеющее чудо к своему лицу, окунул лицо в Святой Огонь и некоторое время держал его в нем. Затем он отшатнулся и поспешил вернуть горящие свечи Музгару Али. Тот в неописуемом трепете принялся тоже умываться Святым Огнем к величайшему изумлению визиря Мирое Шаро, только что вышедшего из дверей Храма.
— Велик и силен Господь Бог назорейский! — воскликнул в восторге Музгар Али. — Отныне и я — христианин! Мой повелитель! Великий Салах-ад-Дин аль-Аюб! Отныне мы все станем христианами!
Тотчас сверкнула сталь клинка, голова Музгара Али отделилась от туловища и со стуком упала на камни мостовой. Отбросив в сторону окровавленную саблю, визирь Мирое Шаро подскочил к Саладину и подхватил его под руку, ибо великий султан едва стоял на ногах. Еще двое обступили Саладина и повели его прочь от этого места, где христиане, ликуя, продолжали, как дети, радоваться Святому Огню. Солнце, освободившись из черной тучи, вновь ярко засияло.
— Стало быть, он есть, и он свят, этот Огнь Господень, — задумчиво произнес Ричард, внимательно выслушав рассказ Микала.
— Я никогда в этом не сомневалась, — позволила себе высказывание Беренгария.
— Да, ты у нас непоколебимая христианка, — усмехнулся Ричард. — Чего нельзя сказать обо мне. Послушай, Беранжера! А ведь он идет ко мне!
— Кто, Христос? — спросила королева удивленно.
— Нет, Саладин. Увидев Святой Огнь Господень и услышав свист Дагобера, он теперь пойдет в мою сторону, как я недавно шел в его. Я хотел перейти в мусульманство, а он теперь, мне кажется, подумывает, а не перейти ли ему в нашу веру.