По городу ходили слухи о заговорах крайних либералов. Риэго приписывали намерение арестовать правительство, разогнать кортесы, переизбрать их и провозгласить республику. Говорили, что группа заговорщиков готовилась проникнуть во дворец, чтобы завладеть королем.
В создании атмосферы постоянной тревоги чувствовалась опытная направляющая рука. Фердинанд уже давно усвоил немудреную тактику провокации. Платные агенты короля пробрались во все кружки радикальной молодежи.
Опасаясь усиления революционного брожения, первый министр требовал немедленного отъезда Риэго в Галисию.
Тут вмешался Фердинанд. Новый королевский приказ отменял назначение Риэго капитан-генералом Галисии и предписывал Риэго, «принимая во внимание несомненные доказательства его мятежных попыток», немедленно покинуть столицу и до особого распоряжения отправиться в Овьедо, на службу в тамошнем гарнизоне.
Риэго вынужден был срочно выехать в Овьедо. Но он оставил у своих единомышленников обращение к кортесам, которое и было оглашено на заседании 5 сентября. Все письмо состояло из доводов в пользу сохранения Армии наблюдения. О личных обидах Риэго умолчал.
Но о них напомнили кортесам его сторонники. Депутат Акунья предлагал потребовать от правительства объяснения, почему оно прибегло к образу Действий, оскорбительному для вождя революции. Его поддержал Ромеро Альпуэнте: необходимо заставить министров дать парламенту отчет о мотивах роспуска южной армии.
Слово взял Флорес Эстрада:
— Парламент не может взирать безразлично на то, как враги нашей свободы поносят гражданина, столь много сделавшего для ее торжества! Последнее распоряжение короля, ссылающее генерала Риэго в Овьедо, — это неслыханное оскорбление герою и вызов всем сторонникам революции!
Главарь умеренных Мартинес де ла Роса возражал политическим друзьям Риэго:
— Мы все здесь воздаем почет заслугам генерала Риэго. Но это, увы, не дает нам права изъять его из-под действия обязательного для всех закона. Конституция предоставила королю и правительству исключительное право управления военными силами. Поэтому роспуск южной армии, а также отставку Риэго следует рассматривать как действия, вполне законные.
Левые либералы составляли в парламенте лишь незначительное меньшинство. Большинство кортесов согласилось с де ла Росой.
VДЕЛА ВНЕШНИЕ И ВНУТРЕННИЕ
Пока длилась схватка между коалицией и Наполеоном, самодержавные монархи не скупились на обещания своим подданным.
Но после того как народы Европы повергли в прах наполеоновскую империю, государи «божьей милостью» снова почувствовали себя прочно на своих тронах. Не насаждать народоправство собирались они отныне, а всеми доступными им мерами укреплять самодержавие, корчевать все побеги, пущенные в Европе идеями Французской революции.
Этим главным образом и следует объяснить повышенный интерес государей Священного союза к захолустному испанскому королевству. Фердинанд был первым из свергнутых Наполеоном королей, который получил обратно свой трон. И он же первый в Европе стал крушить здание народоправства, уничтожать все ростки гражданских свобод.
Как далеко можно безнаказанно пойти по этому пути? Допустит ли восстановление абсолютизма народ, уже вкусивший политической свободы? Наблюдая за «опытным полем» абсолютизма в Испании, монархи Священного союза в своем собственном политическом курсе вдохновлялись испанским примером.
Казалось, Европа уснула под удушающим покровом реакции.
Но вот в начале 1820 года разразилась революция в Испании. Самодержцы Европы некоторое время утешали себя тем, что эта революция — явление местное, другим монархам не угрожающее.
Однако уже через полгода пример Риэго нашел подражателей. Неаполитанцы, сбросив гнет самодержавия, ввели у себя испанскую конституцию 1812 года. Через месяц возмутились против своего короля португальцы. В конце 1820 года во Франции вспыхнуло движение карбонариев.
Даже в императорской России появились грозные признаки народного недовольства. В октябре 1820 года произошли волнения в Семеновском полку. И прокламации, найденные в казармах этого полка, прославляли доблесть «гишпанцев», сбросивших с себя иго самодержавия.
Эти несомненные признаки пробуждения демократических устремлений заставили государей Священного союза, жандармов Европы, принять меры для «наведения порядка». В конце 1820 года в городе Троппау собрались монархи России, Австрии и Пруссии и послы ряда западных королевств. Однако подавить испанскую революцию военной силой Священный союз пока еще не решался.
На последовавшем затем конгрессе в Лайбахе австрийскому императору даны были полномочия «упразднить военной силой» конституционную систему в Неаполе. В марте 1821 года австрийская армия вторглась в Неаполь и восстановила там самодержавие.
Но в дни, когда солдаты австрийского императора усаживали на трон привезенного в обозе неаполитанского короля Фердинанда, восстали карбонарии Пьемонта и провозгласили у себя конституцию Кадиса.
Интервенция в Испании стала неизбежной. «Испанская революция, — заявлял Александр I, — может быть уничтожена лишь военной силой… Именно для борьбы с революциями и был основан наш Союз… Монархам должно быть дозволено заключать союзы для того, чтобы защищаться против тайных обществ».
Через иностранных послов Фердинанд VII хорошо знал о планах Священного союза и направлял все свои интриги на то, чтобы ускорить его вооруженное вмешательство в испанские дела.
Намерения европейской реакции не составляли тайны и для вождей либералов. Однако внутренне слабое испанское либеральное движение не было в состоянии пойти на единственно действенную, неотложную меру защиты революции — не могло покончить с королем Фердинандом и с монархией.
Потоки пламенных речей не рождали дела.
О слабости испанского либерального движения судить можно лучше всего, если сопоставить его с якобинской революцией во Франции.
Якобинцы убрали с исторического пути своей родины выродившуюся династию, экономически и политически слабая испанская буржуазия и ее идеологи-либералы робко остановились у ступеней трона.
Французская революция и особенно питавшие ее идеи просветительного движения совершили величайший переворот в сознании народа, показав ему подлинное лицо католической церкви. Кадисская же конституция санкционировала «единую истинную религию, католическую, апостолическую, римскую».
Наконец революция во Франции дала землю крестьянам и, таким образом, связала их неразрывно со своей судьбой. Испанские либералы, бывшие выразителями интересов части помещиков и тех слоев городской буржуазии, которые владели землей, не пошли дальше отмены феодальных привилегий и прав сеньоров. Поэтому-то крестьянство и оказалось впоследствии легкой добычей контрреволюции.
Отсюда проистекало последнее и главное отличие испанской революции от революции во Франции. Тогда как французская революция была мощным, неудержимым движением вперед целой нации, революция в Испании захватила преимущественно лишь городское население.
Прошло девять лет с того времени, как учредительные кортесы в Кадисе провозгласили отмену сеньоральных повинностей. Принятый депутатами закон не был проведен в жизнь, но глубокое впечатление, произведенное им на народные массы, еще не изгладилось.
С момента созыва кортесов 1820 года крестьяне с нетерпением ждали, что даст им новая конституционная власть.
Первая сессия кортесов открылась 9 июля 1820 года. А уже через два дня депутат Альмеро Альпуэнге выступил с речью, в которой горячо настаивал на немедленном подтверждении закона 1812 года и об отмене. сеньоральных прав. Этот представитель городской демократии потребовал отмены и самого права сеньоров на владение землей. В кортесах разгорелись жаркие прения. Гаско, другой представитель демократии, предложил уничтожить церковную десятину и снизить взимаемые с крестьян государственные налоги. Гаско выражал сомнение в том, что крестьянина удовлетворят такие отвлеченные блага, как конституция, свобода, правопорядок, если ему по-прежнему нечем будет утолить свой голод.
Альпуэнте требовал отмены всех крестьянских налогов и повинностей. «Прямые и косвенные налоги, — заявлял он, — отнимают у крестьянина не только весь его доход, но даже и насущный хлеб. Они высасывают всю кровь. Мы не можем и не должны ничего требовать от крестьянина. Что может дать тот, кто ничего не имеет? А почему эти несчастные ничего не имеют? Потому, что другие имеют всё! Эти важные господа, эти гранды — вот кто завладел всем! И пока эти узурпаторы не вернут захваченного, мы не должны ничего требовать у народа. Испанский народ подобен вьючному животному, нагруженному так, что оно не в силах подняться с земли».
Много таких же речей лилось с трибуны кортесов. Слова эти доходили до народа, будили в нем уверенность, что наконец-то будет уничтожен вековой помещичий гнет.
К концу 1820 года испанское крестьянство пришло в движение. Во многих местах крестьяне отказывались вносить деньги по повинностям сеньору, прекращали уплату церковной десятины. Кое-где пошли и дальше — приступили к разделу помещичьих земель и накопленных в поместьях запасов: зерна, вина, оливкового масла, бараньих туш. В Авиле крестбяне нарезали себе наделы из нераспаханных земель крупнейшего землевладельца страны герцога Медина Сели. Во многих провинциях, особенно в Валенсии и Мурсии, крестьяне делили между собой выпасы й не тронутую плугом целину. Депутат Лопес говорил в кортесах об эгом движении крестьян: «Множество деревень не только отказалось платить повинности сеньорам, но и завладело их землями, пастбищами, лесами… Крестьяне отказываются платить арендную плату, обращают землю в свою собственность».
Вопли дворян, требовавших присылки военной силы для охраны их поместий, всполошили правительство. Министр внутренних дел Аргуэльес, не колеблясь, принялся за «наведение порядка». Мятежных крестьян согнали с помещичьих земель, «законным» владельцам возвратили их скот и продукты. Зачинщики самовольного дележа были строго наказаны.