— Ты сама собираешься нести это в сторожку?
— Я уже отправила слугу со всем, что нужно, но подумала, что миссис Лит может понадобиться моя помощь.
— Она не просила, чтобы ты приходила, — возразил он, думая, как бы удержать ее; но та решительно ответила:
— Я лучше схожу.
Он открыл и придержал дверь, поднял зонт и последовал за ней. Когда они спускались с крыльца, она оглянулась на него:
— Ты забыл надеть дождевик.
— Он мне не понадобится.
Она была без зонтика, и он раскрыл свой и протянул ей. Она отказалась, пробормотав благодарность, и пошла вперед под легкой моросью, а он держал зонт над головой, не предлагая ей спрятаться под ним.
Поспешно и молча они пересекли двор и зашагали по аллее. Они прошли треть пути, прежде чем Дарроу отрывисто сказал:
— Не честней было бы, когда мы разговаривали вчера, сказать мне то, о чем я только что услышал от миссис Лит?
Она резко остановилась, с удивлением глядя на него.
— Честней?..
— Знай я, что твое будущее уже устроено, я бы избавил тебя от своих бесплатных советов.
Она медленно двинулась дальше и через несколько шагов ответила:
— Вчера я была не вправе говорить об этом. Я собиралась рассказать сегодня.
— Я не упрекаю тебя в отсутствии доверия. Только, если бы ты сказала, я был бы больше уверен, что правильно понял тебя вчера.
Она не спросила, что он подразумевает под «правильно понял», и он увидел, что слова, сказанные ею вчера при расставании, живы в ее памяти, как и в его.
— Тебе так важно быть уверенным?
— Естественно, не тебе, — ответил он с невольной резкостью.
Поразительно, но факт, что в эту минуту его непосредственную цель — поговорить с ней — затмило возмущение, вызванное намеком, будто его так мало интересовала ее судьба. Тогда что же такое было его чувство к ней? Не далее как несколько часов назад она занимала его мысли так же мало, как волновала чувства; но сейчас старые дремлющие инстинкты пробудились… Ветер швырнул пригоршню дождя ему в лицо и, подхватив шляпку Софи, едва не сорвал с растрепавшихся волос. Она подняла руки к голове знакомым движением… Он шагнул ближе и поднял над ней зонт…
Она вошла в сторожку, а он остался ждать снаружи. Дождь поливал его; он дрожал от сырости и топтался на каменных плитах дорожки. Ему показалось, что она целую вечность находится внутри, но наконец дверь отворилась и выпустила ее. Он заглянул в дом, думая увидеть Анну, но никого не заметил; однако простое ощущение ее близости совершенно изменило его настроение.
Ребенок, сказала Софи, чувствует себя неплохо, но миссис Лит решила дождаться хирурга. Дарроу посмотрел в сторону ворот и увидел за ними старомодную коляску доктора, стоящую у обочины.
— Давай я попрошу докторского кучера отвезти тебя, — предложил он, но Софи отказалась:
— Нет, я пешком. — И они вместе направились к дому.
Она не выказала удивления, что он не остался у сторожки; и снова они молча шли под дождем. Она приняла предложение укрыться под его зонтом, но старательно следила за тем, чтобы не касаться его на быстром ходу даже рукой, и, заметив это, он понял, что она, должно быть, взволнована его близостью.
— Я одно имел в виду только что, — начал он, — тебе следовало быть уверенной в том, что я желаю тебе добра.
Она как будто взвешивала его слова.
— Уверенной для чего?
— Немного больше доверять мне.
— Я уже сказала, что вчера не вольна была говорить.
— Хорошо, ну а сегодня могу я поговорить с тобой?
Она надолго замолчала, а когда заговорила снова, то так тихо, что ему пришлось наклониться к ней, чтобы услышать ответ.
— Не представляю, что ты можешь сказать.
— В любом случае здесь говорить неудобно. А в доме — не знаю где. — Он огляделся под дождем. — Зайдем на минутку в домик над родником.
Справа от подъездной дороги, под деревьями, стоял маленький оштукатуренный павильон, увенчанный балюстрадой, опирающейся на своды из дряхлого кирпича над ступенями, спускающимися к роднику. Другие ступени вели, изгибаясь, наверх к двери. Дарроу поднялся по ним и, отворив дверь, вошел в небольшое круглое помещение, увешанное бумажными полосами, на которых виднелись призрачные выцветшие фигуры китайцев в плавных позах. На полу из красной глазурованной плитки стояло несколько черных и золотистых плетеных стульев и шаткий столик, лак на котором потрескался.
Софи, не говоря ни слова, последовала за ним. Он закрыл за ней дверь, и она стояла не двигаясь, словно ожидая, когда он заговорит.
— Теперь мы можем спокойно побеседовать, — сказал он, глядя на нее с улыбкой, стараясь вложить в нее всю свою искреннюю доброжелательность.
Она просто повторила:
— Не представляю, что ты можешь сказать.
В ее голосе уже не было той нотки полугрустного доверия, на которой закончился их разговор накануне, а взгляд выражал бессильную враждебность. По ее тону было ясно, что задача ему предстоит нелегкая, но это не поколебало его решимости продолжать. Он сел, она машинально последовала его примеру. Столик был между ними; она облокотилась о его надтреснутый край и опустила подбородок на сцепленные руки. Они обменялись взглядами.
— Тебе нечего сказать мне? — спросил он после долгой паузы.
Легкая улыбка памятным движением приподняла левый уголок ее губ.
— О том, что я выхожу замуж?
— О том, что ты выходишь замуж.
Она продолжала рассматривать его сквозь полуопущенные веки.
— Что я могу сказать такого, о чем еще не рассказала миссис Лит?
— Миссис Лит ничего не рассказала мне, кроме самого факта, и поделилась своей радостью по этому поводу.
— Разве это не самое важное?
— Самое важное для тебя? По-моему…
— Я имела в виду — для тебя, — прервала она его проницательным замечанием.
Он покраснел, но взял себя в руки и возразил:
— Самое важное для меня — это, конечно, чтобы ты делала так, как на самом деле лучше для тебя.
Она сидела молча и не поднимая глаз. Наконец протянула руку и взяла со столика потертый китайский ручной экранчик. Покрутила в пальцах его эбеновую ручку, и Дарроу необыкновенно поразило, как их мимолетный легкий роман изображен символическими хрупкими линиями на тонком шелке.
— Ты считаешь, что помолвка с мистером Литом действительно не самое лучшее для меня? — прервала она молчание.
Прежде чем ответить, Дарроу долго обдумывал, как это сделать в наиболее сжатой форме, — немного чувствуя себя хирургом, тщательно нацеливающим ланцет для точного надреза.
— Не уверен, — сказал он, — что это самое лучшее для вас обоих.
Она продолжала крутить в пальцах экранчик, но лицо ее порозовело, словно окрасилось красным отсветом шелка. Она по-прежнему не отрывала опущенных глаз от экранчика.
— С чьей точки зрения?
— Естественно, тех, кого это больше всего касается.
— Значит, с точки зрения Оуэна, конечно? Ты считаешь, что я не пара ему?
— В первую очередь — с твоей. Я считаю, что это он не пара тебе.
Он сказал это резко, не отрывая глаз от ее лица. А оно сильно побледнело, но по мере того, как смысл его слов доходил до нее, странный внутренний свет разгорался в ее неподвижном взгляде. Она взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы, и сквозь них на трепещущие губы скользнула улыбка. На мгновение перемена, произошедшая в ней, просто ошеломила его, а потом пронзила острым предчувствием тревоги.
— Я считаю, что он тебе не пара, — пробормотал он, нащупывая потерянную нить разговора.
Она обвела отсутствующим взглядом прохладное, влажное от дождя помещение:
— И ты привел меня сюда, чтобы сказать почему?
Вопрос заставил его почувствовать, что в их распоряжении считаные минуты и что, если он немедленно не объяснится, другой возможности может и не быть.
— Основная причина вот какая: на мой взгляд, он слишком молод и неопытен, чтобы оказать тебе поддержку, в которой ты нуждаешься.
При этих словах ее лицо вновь изменилось, превратившись в трагическую маску отчужденности. Она смотрела прямо перед собой, стараясь побороть охватившую ее дрожь, и, когда справилась с ней, с бледных губ сорвалось шутливое:
— Но, знаешь ли, я всегда должна была сама заботиться о себе!
— Он еще мальчишка, — торопился Дарроу, — обаятельный, замечательный мальчишка, но с совершенно мальчишеским представлением о том, как справляться с неизбежными ежедневными трудностями… банальными глупыми ничтожными вещами, из которых главным образом состоит жизнь.
— Предоставь это мне, — возразила она.
— Это будут не обычные трудности.
Она бросила на него испытующий взгляд:
— У тебя, видно, есть особое основание так говорить.
— Только мое ясное понимание фактов.
— Какие факты ты имеешь в виду?
Дарроу нерешительно помедлил.
— Ты должна знать лучше меня, — ответил он наконец, — как нелегко тебе придется.
— По крайней мере, хотя бы миссис Лит мне поможет.
— А мадам де Шантель — нет.
— Откуда ты знаешь? — парировала она.
Он снова замолчал, не уверенный, благоразумно ли открывать, насколько он посвящен в дела семейства. Затем, избегая упоминать Анну, ответил:
— Мадам де Шантель посылала вчера за мной.
— Посылала за тобой — чтобы поговорить обо мне? — Кровь бросилась ей в лицо, глаза вспыхнули темным огнем под нахмуренными бровями. — По какому праву, хотела бы я знать? Какое ты имеешь отношение ко мне и вообще к чему бы то ни было, что касается меня?
Дарроу мгновенно понял, какое ужасное подозрение вновь охватило ее, и чувство, что оно не совсем беспочвенно, заставило его устыдиться. Но не отступить от своего намерения.
— Мы с миссис Лит — старинные друзья. И вполне естественно, что мадам де Шантель пожелала обратиться ко мне.
Она уронила экранчик на стол и, встав, обернулась к Дарроу той же маской гнева и презрения, которая смотрела на него в Париже, когда он признался, что не отправил ее письмо. Она отошла на шаг или два, потом вернулась: