Все диктаторы делают это
До 1918 года национального государства латышей никогда не существовало – но ко всему привычная Рига и с ролью его столицы справилась без труда. В Рижском замке, построенном еще Ливонским орденом, побывавшем резиденцией разнообразных иностранных наместников и генерал-губернаторов, теперь поселился латвийский президент. В Доме Лифляндского рыцарства стал заседать cейм. В здании филиала российского Госбанка (Valdemāra iela, 2a) поместились и правительство, и государственный Банк Латвии (сейчас там только последний). Новое государство приспосабливалось к Cтарому городу – и лишь после своей мутации в диктатуру начало всерьез менять город в соответствии с идеологией.
Карлис Улманис безраздельно правил Латвией всего шесть лет – и диктатура эта была не зловещая, а курьезная. Тем поразительней, насколько ее стилистика совпадает со стилистикой самых страшных тоталитарных режимов XX века, претендовавших на глобальное господство и изменение мировой истории. Крошечная Латвия ничего не хотела («Что есть, то есть, чего нет, того нет»), будущее видела не в тысячелетнем рейхе или мировой революции, а в телятах, – но и в Риге в 1930‑х, как в Берлине и Москве, сносили старую застройку целыми кварталами, расчищали площади в центре города, возводили огромные помпезные здания в неоклассическом стиле и монументальные скульптурные композиции. Продлись эпоха Улманиса дольше, хрестоматийный абрис Вецриги изменился бы радикально.
Экскурсию по улманисовской Риге можно начинать на Домской площади(Doma laukums). Площадь в ее нынешних размерах и конфигурации – заслуга в первую очередь «народного вождя». Ломать старинные здания вокруг Домского собора начали еще во второй половине XIX века, но лишь Улманис взялся за дело со свойственной вождям решительностью.
Диктаторы – что большие, что совсем маленькие – любят перекраивать города. Любят большие пустые пространства в центре столиц, которые положено заполнять марширующими колоннами или восторженно внимающими массами. На Домской площади имеется даже балкон, с которого только и вещать отцу нации – на здании Латвийского радио (правда, радиостанции в нем поселились только после Второй мировой: до того тут квартировал банк).
Площадь при диктатуре – место идеологическое, и название у нее должно быть не абы какое. Улманис назвал бывшую и будущую Домскую в честь события, которое он полагал судьбоносным в истории страны: площадью 15 мая – в этот день 1934 года он устроил военный переворот. Вот только уже через несколько лет 15 мая сменилось на 17 июня – у советской власти нашлась своя эпохальная дата: день ввода в Латвию частей Красной Армии в 1940‑м (ныне эта дата признана трагической). И лишь в перестройку, в 1987‑м, площадь опять, как в XIX веке, стала Домской – просто в честь собора.
Повернув с нее на Зиргу (Zirgu), оценим масштаб уже знакомого здания Министерства финансов (Smilšu, 1), занимающего целый квартал. Огромное, мрачновато-брутальное, строилось оно в три последних улманисовских года. Бывшие тут до него старинные кварталы тогда бестрепетно снесли. Историческую застройку Вецриги, которую сейчас охраняет ЮНЕСКО и восхищенно разглядывают туристы, не щадили ни при Российской империи, ни в независимой Латвии в ее первой редакции. Но если во времена имперского расцвета невзрачное старое ломали ради красивого нового, то при Улманисе чуждое немецкое сносили ради своего, латышского.
Идеологической базой диктатуры был национализм, и свойственное многим авторитарным правителям стремление самоутверждаться в градостроительстве породило концепцию истинно латышской столицы. Построенная немцами и неотличимая от городов Германии Вецрига подлежала существенной переделке. Самое смешное, что новое, правильное, свое, возводимое взамен, оказалось настолько похоже на архитектуру тогдашнего Берлина, что потом, в «Семнадцати мгновениях весны» рижский Минфин выступил в роли сразу нескольких зданий столицы рейха, включая Главное управление имперской безопасности (РСХА).
Отсюда десять минут ходу – через площадь Ливу и по Вагнера – до «Галереи Центр»(«Galerija Centrs», Audēju, 16), в советские времена – Центрального универмага, в улманисовские, когда его построили, – Армейского экономического магазина. Уже при второй независимости пятиэтажный торговый центр переделали и расширили, «захватив» ближайшую улицу, но и изначально он был немал – опять-таки, в квартал размером.
Кривизна улиц и небольшая величина зданий Старушки явственно претили вождю латышского народа. Хотя Улманис родился на хуторе, возглавлял партию «Крестьянский союз» и грезил телятами, душу его грели громадные дома сурово‑торжественного вида, прямые широкие проспекты, стадионы на десятки тысяч мест – в этом смысле он не отличался от отцов больших и малых наций, правивших в 1930‑х по всей Европе: от Москвы до Лиссабона.
Планы перестройки Риги, разработанные в конце десятилетия, заставляют вспомнить и Альберта Шпеера, и Бориса Иофана. Судьба самых грандиозных рижских проектов тоже оказалась плачевной – но под строительство титанического здания городской управы на Набережной 18 ноября (где сейчас Музей оккупации) успели расчистить участок, снеся часть домов на Ратушной площади, и даже напечатали туристический план Риги с нарисованной на нем управой со 140‑метровой башней (выше церкви Петра). Башни Улманис вообще любил и специально просил включать их в проекты.
Свобода 3 звездочки
Главный пункт экскурсии по Риге времен первой латвийской независимости – это, конечно, главный скульптурный символ оной независимости и главный монумент латвийской столицы. Памятник Свободы(Brīvības piemineklis), что в самом начале одноименной – Свободы (Brīvības) – улицы. Но не приметить этого слона, будучи в Риге, вообще невозможно – в силу как его размеров (42 метра общей высоты), так и центрального расположения. И непросто понять, почему он не кажется слоном в посудной лавке.
Памятники с такой лобовой символикой и с таким пафосным исполнением редко удерживаются в рамках вкуса, а монумент подобного роста в центре Cтарого и стильного города практически лишен шансов выглядеть уместно. Но знаменитому скульптору Карлису Зале и архитектору Эрнесту Шталбергсу удалось почти невозможное. Памятник, открытый 18 ноября 1935‑го, в семнадцатую годовщину независимости, непомерен, прямолинейно-пафосен (недаром надпись на его постаменте «Tēvzemei un Brīvībai», «Отчизне и Свободе», взяла в качестве названия здешняя ультранационалистическая партия), преисполнен немудрящей комиксовой символики (на постаменте – трудящиеся в лице рабочего, крестьянина и рыбака, богатырь Лачплесис, «прикованный герой», раздирающий цепи, наверху – Свобода в виде воздевшей руки зеленой девицы) – и при этом не вызывает эстетического отторжения.
Конечно, помпезность сооружения провоцирует на иронию – и ее в отношении главного нынешнего госсимвола всегда хватало: зеленую девушку панибратски прозвали Милдой, три звезды в ее руках трактовали как рекламу коньяка трехлетней выдержки, да залетная иностранная шпана, сдается, не случайно устроила себе туалет именно тут. Но самое известное сооружение времен Карлиса Улманиса, относившегося к Риге без особой бережности, не только не повредило городскому центру, но стало неотъемлемым его атрибутом.
Даже в сталинские времена, когда столь заметный и идеологически абсолютно чуждый символ «буржуазной Латвии» подумывали если не снести, то хотя бы убрать куда подальше, Милда устояла. За это принято благодарить уроженку Риги Веру Мухину, пятикратного лауреата Сталинской премии и автора монументального символа Москвы – «Рабочего и колхозницы». Сказалось, вероятно, и то обстоятельство, что соавтор Зале Эрнест Шталбергс был крупным советским чиновником от искусства, возглавлял правление Союза архитекторов ЛССР с 1945 года. Да и сам Зале, выпускник питерского ВХУТЕИНа, реализовывал в молодости ленинский план монументальной пропаганды, ваял Добролюбова и Гарибальди. Интересно, что в «буржуазной» Латвии, сменив большевистскую идеологию на патриотическую, он показал себя непревзойденным мастером той самой монументальной пропаганды – без всяких кавычек и без всякой иронии.
Ирония – недобрая ирония истории – в другом: свобода латвийской отчизны, увенчанная столь мощным символом в ноябре 1935‑го, закончилась всего через четыре с половиной года – в июне 1940‑го. Памятник Свободы стал памятником свободе.
Такова оказалась судьба всех реализованных крупномасштабных проектов конца 1930‑х. Пройдя от Милды полтора квартала по Бривибас, увидишь напротив Христорождественского собора огромное, опять в квартал и опять сумрачное здание Кабинета министров, перед которым время от времени безнадежно митингуют группки латвийских бюджетников. Возведенное в 1938‑м как Дворец правосудия, оно вскоре пригодилось Совету министров Латвийской ССР.
Пройдя по Бривибас еще квартал вперед, а потом по Дзирнаву (Dzirnavu iela) квартал налево, окажемся под единственной из любезных Улманису башен, которая все-таки выросла при нем над Ригой. 32‑метровый мини-небоскреб 1939 года постройки по адресу Dzirnavu, 57 предназначался для передовой по тем временам типографии «Rota». Он должен был быть больше и, как казалось проектировщикам, краше – но помешали отцы советского и германского народов. В итоге передовая типография досталась республиканской прессе ЛССР, и старожилы здешней журналистики еще помнят, как на Дзирнаву, 57 квартировали редакции большинства тогдашних газет – пока их не переселили в 1978‑м в новый, уже не такой микроскопический, 22‑этажный небоскреб на острове Кипсала. Про этот Дом печати есть что вспомнить уже и мне самому – хотя последний десяток лет он стоит пустой, расселенный и жутковатый.
Сгусток времени
Лучшее, что оставила Риге Первая республика, находится в отдалении от центра. Если ехать от него на северо-восток, в сторону Межапарка (например, на трамвае № 11), то по пути, между улицей Гауяс (Gaujas) и железной дорогой, будет обширный зеленый массив – череда кладбищ: Первое и Второе Лесные, кладбище Райниса с могилой главного поэта страны. Здесь же – самое известное в стране: Рижское Братское кладбище(Rīgas Brāļu kapi). Это одновременно национальная святыня, непревзойденный образец мемориального комплекса (шедевр все того же Карлиса Зале – куда более несомненный, чем Милда), а еще – один из самых впечатляющих и точных символов латвийской истории XX века во всей ее трагической противоречивости.
Если в календаре не День Лачплесиса, 11 ноября (местный День защитника Отечества), и не 8 мая, когда на Братском кладбище возлагают венки официальные делегации, здесь пусто и тихо, и можно оценить торжественную гармоничность мемориала, послужившего образчиком для других, более поздних – например, питерской Пискаревки. Пафос и траур дозированы тут в идеальной пропорции – латышские кладбищенские традиции вообще отличают сдержанность и вкус. Но в этой успокаивающей тиши лишь острее ощущение непреходящей драмы.
Первыми, кого похоронили на Братском кладбище в 1915‑м, были солдаты Первой мировой, то есть еще защитники Российской империи. Потом к ним присоединились жертвы революционных событий 1917‑го, потом – красные латышские стрелки, погибшие за большевистскую Латвию, и двое умерших от болезни членов советского правительства. Потом – защитники латвийской независимости. Павшим в боях за суверенную Латвию и посвятили мемориал его авторы (главным скульптором был Зале), работавшие над кладбищенским ансамблем вплоть до 1936‑го, когда комплекс был торжественно открыт в День Лачплесиса. Отсюда скульптурная символика: центральный образ скорбящей Матери Латвии, фигуры древних латышских воинов, олицетворения регионов страны.
Но цепь исторических драм еще далеко не закончилась: после присоединения Латвии к СССР на Братском кладбище похоронили латышских офицеров, которые застрелились, не смирившись с аннексией. В 1941‑м, когда Латвию занял вермахт, тут появились могилы антисоветских партизан и перезахороненных жертв НКВД. В следующие годы нацистской оккупации – латышских полицаев‑карателей, убитых на оккупированной территории РСФСР, погибших на фронте легионеров СС, вспомогательного персонала люфтваффе, попавшего под бомбежку. После освобождения Риги от нацистов здесь хоронили красноармейцев. В конце 1950‑х, когда Братское кладбище признали памятником архитектуры, на нем стали перезахоранивать бойцов латышских подразделений Красной Армии, павших в России, и советских партизан. В 1980‑х начали предавать земле видных деятелей латвийской Компартии, персональных и военных пенсионеров.
Создатель ансамбля кладбища скульптор Зале был похоронен на нем при нацистах в 1942‑м, архитектор кладбища Бирзниекс – при советской власти в 1980‑м.
После обретения независимости, в 1990‑х, на Братское кладбище торжественно привезли прах руководителей Латышского легиона СС Рудольфа Бангерскиса и Вилиса Янумса.
В далеком 1962‑м Наум Коржавин написал хорошее стихотворение «Братское кладбище в Риге»:
Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим…
Спорят плиты – где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени – Братское кладбище в Риге.
За прошедшие с тех пор полвека никто не примирился – ни мертвые, ни живые.
Наводка:
* Сайт Рижского Братского кладбища: rigasbralukapi.lv