Мулграв ожидал его возвращения в доме.
— Как все прошло, сир? — спросил он.
Тут из задних комнат с лаем вылетел Солдат, изо всех сил размахивая хвостом. Гэз наклонился и потрепал пса по загривку:
— Тихо, тихо, успокойся.
Наконец пес утих и улегся у ног генерала, севшего у камина.
— Это было занимательно, — сказал Гэз.
— Она там была?
— Да, была. Она очаровательна, Мулграв. А я почти не запинался в разговоре.
— Вы снова увидитесь? — невинно спросил фехтовальщик. Гэз поднял взгляд на друга.
— Что вас беспокоит, Мулграв? Фехтовальщик вымучил улыбку и развел руками:
— Сейчас не лучшее время влюбляться сир. Мы окружены врагами.
— Не беспокойтесь, мой друг. Они с отцом уезжают через четыре дня. У генерала-интенданта новый приказ.
— Мне казалось, он должен был остаться на месяц, чтобы наладить работу складов.
— Да, мне тоже. Но такова армейская жизнь, Мулграв.
— Армейская жизнь, — повторил фехтовальщик и с сомнением покачал головой. — Дело не в армии и не в войне. Вы были бы в большей безопасности, если бы пошли сейчас на Людена Макса. Тогда мы бы точно знали, где находится враг.
Корделия терпеливо ждала, пока престарелая служанка боролась с двадцатью жемчужными пуговицами на спине платья, красивого, но такого непрактичного! Не будь у нее служанки, пришлось бы снимать с помощью ножа. Корделия не преминула сообщить это отцу, когда он покупал платье.
Он только рассмеялся.
— В этом весь смысл, дорогая! Платья, которые легко снять, носят одни крестьянки. А такое может позволить себе только богатая женщина.
И все равно, Корделия считала это глупым. Красивые пуговицы с равным успехом можно разместить и спереди.
— Никак не расстегивается, — пропыхтела миссис Бродли. — Вы уж простите, что я так долго вожусь.
— Ничего, Мара. Попробуем снять его так. — Корделия отстегнула рукава и с помощью служанки попыталась высвободиться из платья. Спустя несколько мгновений бесплодных усилий Корделия звонко рассмеялась. — Это не платье, а наказание. Отрежьте эту дурацкую пуговицу.
— Нет — нет, госпожа! — воскликнула миссис Бродли. — Не надо портить платье! Я попробую еще раз.
Корделия услышала в голосе служанки ужас, и ее хорошее настроение испарилось. Если с платьем что-то случится, значит миссис Бродли неспособна расстегнуть пуговицы. Так она может лишиться работы. Они с мужем служили отцу уже двадцать лет, но Корделия сомневалась, что Бродли скопили достаточно денег, чтобы спокойно дожить старость.
— Готово! — радостно воскликнула миссис Бродли. — Встаньте, дорогая.
Вскоре платье лежало на кровати, и Корделия наконец смогла издать вздох облегчения.
— Я в нем едва дышала, — сказала она. — Весь вечер боялась упасть в обморок.
— Вы, наверно, были в центре внимания и потрясли всех мужчин своей красотой.
Корделия села перед зеркалом. Миссис Бродли вытащила из ее волос шпильки и взялась за щетку с серебряной рукоятью.
— Вы видели генерала Макона? — спросила девушка, пока служанка расчесывала ее волосы.
— Неприятный юноша, — ответила миссис Бродли. — Мистер Бродли рассказал мне о том, как непочтительно он повел себя в прежнем доме.
— Да, да, но вы его видели?
— Да, госпожа.
— И что вы думаете?
— О чем, госпожа?
— Вы не нашли его представительным?
— Я не думала об этом. Он довольно красивый и хорошо себя держит, хотя, по-моему, ходить повсюду с почетным караулом — это чересчур.
— На него было покушение, Люден Макс недавно послал двух наемных убийц. Но генерал убил обоих.
— Он солдат, солдаты хорошо это умеют, — чопорно возразила миссис Бродли. — К тому же он известный дуэлянт, застрелил лорда Ферсона.
— Неправда, Гэз его не убивал.
— Гэз? Лучше не называйте его по имени в присутствии отца, госпожа. Мистер Бродли сказал, что генералу не слишком понравился этот солдат, он был слишком груб.
— Я знаю, Мара, я все видела.
— Конечно, госпожа.
— Принесите мне халат, пожалуйста, я схожу к отцу.
Вскоре, в белом халате, Корделия спустилась на первый этаж. Ее отец сидел за письменным столом и читал. Корделия вошла и налила себе бокал приятного, хотя и слишком пряного глинтвейна.
— Что читаешь? — спросила она.
— Свежие письма о финансовом положении Южной Кампании. Пришли только сегодня утром.
— Полагаю, ты становишься все богаче.
— Так и есть. Приятно читать, — печально ответил он. — Тебе понравился прием?
— Было лучше, чем я рассчитывала, — пожала плечами она.
— Я видел, ты разговаривала с Маконом.
— Он извинялся за свое оскорбительное поведение.
— Он молод, опрометчив и поступил так, как счел необходимым. — Кордли Лоэн покачал головой и печально улыбнулся. — К тому же он был прав.
Корделия пришла в ужас. Чем можно оправдать такую грубость? Она сделала глоток глинтвейна и села в кресло у камина.
— Я не хочу лишаться твоей любви, девочка, — вздохнул Кордли Лоэн.
— Этого никогда не произойдет.
— Никогда — это слишком долго. Я хорошо заботился о королевской армии, доставал провизию, следил, чтобы не кончались боеприпасы.
— Ну разумеется! Король не мог найти никого лучше.
— Для этого мне приходилось подкупать чиновников и совершать множество недостойных поступков.
— Но такова жизнь, отец. Зачем ты рассказываешь мне все это?
— Чтобы найти деньги на взятки и не опустошить собственные карманы, я перепродавал часть провизии. Продукты, которые закупались офицерами, часто… перенаправлялись.
— Я уверена, ты поступал, как было необходимо. Хватит, отец, не будем об этом!
— Я стал вором, Корделия, и крал уже очень давно. Макон был так груб, потому что не получил от меня то, за что заплатил.
— Зачем ты рассказываешь? Мне необязательно это знать.
— Не знаю почему, но я больше не хочу ничего от тебя скрывать. Наверное, потому что ты единственное, что есть в моей жизни. Ты — все, что после меня останется.
— Прекрати! — вскрикнула девушка и подбежала обнять его. — Не пугай меня так, — сказала она и поцеловала его в щеку. — Ты просто устал, и тебе надо отдохнуть.
Он взял ее руки в свои и поцеловал их.
— Конечно, ты права, как всегда. Я устал и слишком все драматизирую. Все эти годы я был глупцом, и только теперь мои глаза открылись. Не знаю, как я мог быть таким слепым.
Он отвернулся от дочери к окну, за которым виднелся заснеженный садик. Корделия молча смотрела не его искаженное болью лицо — непереносимое для нее зрелище. Единственное, что прежде не менялось в ее жизни, была уверенность в себе, в завтрашнем дне, которую прежде источал ее отец.
Кордли Лоэн вздохнул и провел рукой по волосам.
— Гэз Макон мог убить меня. Учитывая, кто его отец, боюсь, он не испытал бы после этого никаких сожалений.
Радуясь тому, что отец переменил тему, Корделия спросила:
— Его отец — какой-то северный граф, правильно?
— Его отец — Мойдарт, Корделия. Я надеюсь, что твоего слуха не достигли самые вопиющие слухи о его зверствах.
— Я слышала о нем, — ответила Корделия, — и о той легенде, которой он окружен. Но это не может быть правдой. Ни один варлийский лорд не опустится так низко, король не позволит ему.
— Ты не права, — ответил ей отец. — Северные земли славятся бунтарями и повстанцами, и Мойдарт правит по собственному усмотрению с молчаливого согласия короля. Все его пытки и казни, к сожалению, стали частью официальной политики. Впрочем, даже его деяния бледнеют по сравнению с тем, что творится на этой войне.
— Люден Макс совершил много зла, — сказала Корделия. — Но он еще ответит за него.
Кордли Лоэн откинулся в кресле и теребил мочку уха. Он ответил не сразу.
— Не суди о том, о чем не знаешь, Корделия. Не все те зверства… — Он вздрогнул и вполголоса выругался, сильно удивив Корделию, которая никогда не слышала от него таких грубых слов. — Проклятие, девочка, Макс невиновен даже в десятой доле того, что сейчас происходит. Солдаты под королевскими знаменами безжалостно убивают всех без разбора, включая женщин и детей. — На мгновение он замолчал, пытаясь восстановить самообладание, закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. — Весной я подам в отставку, и мы вернемся в Варингас. А может, отправимся к Среднему морю. Тебе там нравится, да?
— Я думала, ты счастлив в армии. Помнишь, недавно тебе предложили вступить в какой-то орден? Ты сказал, что это большая честь.
— Хватит об этом. Тебе нравится Макон?
— Да, — призналась Корделия.
— Он обречен. У него слишком высокопоставленные враги. Его гибель предрешена.
— Мы наверняка можем что-то предпринять, — встревоженно ответила она.
— Да, — печально согласился Кордли Лоэн, — уехать. Через четыре дня мы именно так и поступим.
— Нет, я не об этом. Его надо предупредить!
— Не в наших силах справиться с тем, что его ждет. Его не спасти, Корделия. Даже чтобы спастись самим, нам придется приложить немало усилий.
— Как ты смеешь так говорить?! — вскрикнула она, отстраняясь. — Это достойно только презрения!
— Как я тебе уже говорил, никогда — это слишком долго, — грустно ответил Лоэн.
Хансекер никогда не был, как он сам это называл, «глубокомыслящим» человеком. Его желания были просты, и он редко вникал в то, что требовало долгих раздумий. Разговоры о политике нагоняли на него скуку. Религии он не понимал. Что до любви, то его всегда сбивало с толку, как взрослый сильный мужчина может превратиться в сопливого нытика только потому, что его отвергла какая-то потаскушка.
Для Хансекера мир вообще был на удивление прост. Нужно заработать достаточно, чтобы всегда было, чем набить желудок, нужно построить дом, чтобы укрываться от непогоды, и еще нужно растянуть оставшееся до смерти время как можно дольше. А корму для червей уже все равно. На этом основан мир. Иногда можно и счастья немножко урвать. Но с этим уже как кому повезет.