С Новым годом!
Ваш Митя.
Les Merveilles de Chartres (Eure et Loir) 5.921 Le tour du choeur de la cathédrale: Adoration de l’Enfant par les Bergers et les Anges (sculpture de Jean Soûlas)
Милый Митя!
Спасибо за поздравление. Спасибо за добрую память! Спасибо за вензель!
Счастья Вам всем в новом году.
Ваш Святослав Рихтер.
Эти пьесы Чайковского всегда вызывают хорошее чувство. Они связывают с детством. У нас их играли. Многое слышал я и от Игумнова. Это навсегда стало непреложной частью домашнего обихода, ну, как печка или свечи на письменном столе.
Вчера же, впервые, я понял, что они наполнены большой и сложной поэзией и тончайшей художественной мыслью, которая скрывается от неточного или поверхностного прикосновения. И нет в этой музыке никакой иллюстративности, как принято считать. Это как Тютчев. Сложно тем, что уж слишком просто. Очень похоже и будто бы абсолютно доступно. Да и шероховатости видны. Иногда мелькнет банальное слово. Это, может, и так, однако…
Однако – все по порядку.
Этот день был счастливым с утра. Все как-то ладилось. Открыт балкон. Прохладно. С высоты – пестрота деревьев Кусковского парка. Я стараюсь представить, как у Вас проходят эти часы, и мне почему-то кажется, что Вы часто, но ненадолго подсаживаетесь к роялю.
После обеда мы стали собираться. Приоделись. В начале четвертого я усадил Нину с Сережей в машину, и мы не спеша двинулись из Кускова в Архангельское. Сразу выехали на Кольцевую, ибо перед концертом города никак не хотелось.
Осень. Сырые стволы. Листья осин похожи на медные деньги.
Иногда мы въезжали в дождь и, обгоняя грузовики, входили в плотность грязного, мокрого тумана.
У Братцева на холме показалась и скрылась, словно кивнула, Воронихинская усадьба.
Свернули на Волоколамское шоссе, и тут же, слева, под гору открылся широкий простор с холодной серой рекой и далекие скаты лесистых пологих холмов.
Впереди, где-то над Звенигородом, стояли тяжелые тучи, может быть, уже наполненные первым снегом.
И все это было похоже на Тютчева:
Под дыханьем непогоды
Вздулись, посинели воды
И подернулись свинцом…
По лесной просеке заехали за Архангельский ресторан и здесь вышли. Пахло мокрой корой и грибами. Вечерело, но свет еще не убывал.
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть,
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест…
Безлюдье. Публика начнет собираться через час. Мы одни. Ворота. За ними одинаковая светотень, пойманная алебастровой колоннадой. Отстраненная, замкнутая, мемориальная красота: все вроде бы светло и в то же время не очень. Не очень, потому что весьма строго и весьма серьезно.
И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских, ранних вечеров…
Прибранная усадьба ждала…
В овальном зале заканчивают приготовление рояля. Золото в черном лаке, струны, алые полосы сукна, словно надрезы по линейке.
Сквозь множество зеркальных окон влажный партер, мраморные спины скульптур, покой далекой равнины и над этим:
Туманная и тихая лазурь
Над грустно сиротеющей землею
И как предчувствие сходящих бурь
Порывистый холодный ветр порою.
Вот рояль готов. Он стоит с поднятой крышкой чуть наискось к рядам старинных усадебных кресел.
Вам будут видны тютчевские небеса, а публике – Ваши руки.
Сейчас уже Вас ждут с минуты на минуту…
26.9.86 Калуга.
Гостиный двор.
Памятник архитектуры XVIII – XIX вв.
Милый Митя!
Спасибо за хорошее, поэтическое письмо… Я еду по направлению к Италии. Позавчера играл в Калуге. Сегодня – Брянск.
Шлю наилучшие пожелания всей семье и целую.
Ваш С. Рихтер.
Дорогой Святослав Теофилович, только что окончилась передача Вашего концерта (запись по трансляции 7 или 9 мая? 1957 года). Вы знаете, я помню его, этот концерт. Помню именно это исполнение Сонаты Шуберта. Какое воспоминание! Как удивительно было вновь оказаться в этих звуках спустя 30 лет!
Это была пора моей первой влюбленности в гениальную Сонату Шуберта.
Мы с Анной Ивановной сидели рядом, как всегда в 5-м ряду, и оба были совершенно счастливы. Наши локти лежали на одном подлокотнике, и мы легким нажатием то и дело приглашали друг друга разделить эти чудесные переживания.
Помню вторую часть Сонаты, по-моему, вершину всего концерта. И после «Мысли мертвых» Листа и какие-то параллельные пассажи вроде 4-х хроматических гамм, и страшные латинские фортиссимы Dies irae. Вы сильно поднимали кисть, и нам была видна ладонь и где-то сквозь прямые пальцы попавшая в тесноту левая рука. Анна Ивановна шепнула мне, что это далось большим трудом.
А потом полонез, и веера, и воротники, и сияющие глаза. И уж совсем в конце жутковатая рапсодия Листа, что-то опасное, чадящее, что-то почти конокрадское, настоящая цыганщина.
На бис – была любимая пьеса мамы «Серые облака».
Я шел домой и все перекладывал в уме эти шесть простых и печальных нот.
Помню, после Ваших концертов был особый подъем. И начинался он не сразу, а назавтра. Сразу – реальность оглушала. Триумф, овации, знакомые: «Ах, это вы? Вы тоже здесь? Боже, какой пианист!» Но уже ночью, в постели перед самым сном, начиналось настоящее видение концерта. Все вместе, все сразу: звук, мимика, жест теперь составляли единое целостное понятие Шуберт – Лист.
Свою руку, хранившую Ваше пожатие, я подкладывал под затылок, и мне казалось, я получаю еще что-то от Вас…
Спасибо и до свиданья. Ваш Митя.
Милый Митя!
Мне, к сожалению, пришлось спешно уехать, и мы так и не повидались после Рождества. Спасибо Вам еще раз за подарки и верность. Буду в Москве, наверное, только в апреле. Много занимаюсь, а также хожу по Парижу пешком. В музеях пока не побывал из-за недостатка времени.
Желаю Вам и Вашей семье всего самого хорошего.
Целую. С. Рихтер.
Paris. Place de la Republique,
23.04.1992
Дорогой Митя!
К сожалению, не мог Вам раньше написать, т. к. был занят подготовкой к вчерашнему концерту в Большом зале (квинтет Шостаковича).
Ваше приглашение на 28-е сентября я получил, к сожалению, только на следующий день: утром поэтому не смог быть на открытии. Спасибо за него и за каталог.
1-го октября я был на Вашей выставке и хочу Вам написать о моем впечатлении. Во-первых, я Вас поздравляю с достигнутым мастерством, уверенностью и блеском, которые я почувствовал, осматривая выставку.
Насчет графики: я честно скажу, что многое мне было чуждым (может быть, в выборе тем, может быть, в их воплощении). Остались же в памяти «Зонтики на пустом пляже» (предпоследняя внизу, на первой стене). Три работы на третьей стене (перпендикулярной к первой и второй): пейзажи с деревьями, что-то вроде сеток круглых, 3 церкви издали; и между окон «Человек, сидящий на диване».
Работы под впечатлением книги Маркеса я как-то не воспринял…
Из медалей мне больше всего понравились те, которые выставлены в середине зала – по-моему, они благородны и очень вписываются в форму (архитектура, Магнитогорск (кажется) и космические). Гоголь и Шостакович очень интересны.
Из работ Нины Посядо мне понравились: Цветаева, Ф. Толстой, Вивальди и Гендель.
Дорогой Митя, хотел бы, чтобы Вы не опечалились моей критикой и откровенностью.
Еще раз спасибо и передайте сердечный привет Вашей жене.
Целую Вас, Ваш Святослав Рихтер.
Дорогой Святослав Теофилович.
Я очень благодарен Вам за откровенное и доброе письмо и за ту готовность, с которой Вы приехали на выставку и потратили на меня время.
Я понимаю, что подробный разбор всего, что я выставил, выраженный мягко, дружески и совершенно откровенно, потребовал немало душевных сил, и я благодарю Вас за такое серьезное и бережное отношение ко мне.
Мне было очень радостно прочесть о том, что Вы почувствовали на выставке мастерство, уверенность и блеск. И я в это поверил, так как Ваше письмо, его содержание и тон исключают всякое недоверие.
Конечно, мне бы хотелось, чтобы все было наоборот. Пусть бы не было ни блеска, ни мастерства, а то, что я делаю, чем живу, оказалось бы более близким для Вас. Ведь Ваше мнение для меня дороже всех остальных вместе взятых.
Что скрывать – я очень огорчен.
Наверное, постоянное стремление выразить в своих работах что-то очень существенное для меня, но то, чего, пожалуй, нет в изобразительном искусстве, а что проявляется в жизни, или в литературе, или в публицистике, наконец, завело меня в область крайне субъективную, и я почти потерял связь со зрителем. Я вижу сам, что мои вещи резко некрасивы, и в этом, наверное, и есть причина Вашего неприятия того, что Вы видели. Мне сказали, что Вы были на выставке два раза, оба раза с Олегом[10]. Спасибо вам обоим.
В последние годы я занялся преимущественно черно-белой графикой, ибо состояние моей крови не подпускает меня ни к живописи, ни к металлам.
Очень рад, что Гоголь и Шостакович показались Вам интересными.
Листы к книгам Маркеса названы так условно. Это рисунки о физической боли, а если говорить буквально, то это Раменская больница, где я провел короткое, но весьма значительное для меня время.
Назвать это своим именем было нельзя, так как в этом случае рисунки были бы немедленно сняты. Конечно, это не имеет значения при оценке, но просто к слову.