Я рада, что вы дружно живете вместе – это не только важно, но просто необходимо в такой длительной поездке. Передай привет всем твоим товарищам: Марину[15] я помню совсем маленькой – мы жили в одной даче на Рижском взморье. Свешн<иков>[16] вчера на экзамене мне сказал (опять!): «Мы перевели Вашу девочку на дневное; она стоит: музыкальная, профессиональная», а я: «Вы уже подписали?» – «Нет». Ну, тогда я еще не уверена, что это так. «Да нет же, она ведь и стипендию получила за летние месяцы». Это правда? Ты получила? Сегодня 3-й день 1 тура: ниже среднего уровня; лучше других меццо-сопрановая группа.
Мы погибали в ремонте: вчера наконец привела в порядок Славины комнаты; сегодня и завтра займусь своими и 15-го уеду, снова на Оку.
Девочки приезжали ко мне 7-го. Было весело и симпатично. Конечно, много раз вспоминали тебя, милую путешественницу.
Обнимаю тебя нежно. Не пой невпетых вещей.
Твоя Н. Дорлиак
Москва, 13 июля 1959 г.
Галюша милая!
Здесь все хорошо – внимание, комфорт, воздух, покой – сегодня начнутся врачи. Будь внимательна в занятиях, успевай максимально, не утомляясь: очень о Вас всех думаю. Надеюсь на Ваше уменье работать. Очень хочу, чтоб хорошо спела концерт филармонический и «Дуэнью». В концерте пой с Верой Як. Всех девочек приветствуй. <…> Хочу все знать о Вас. Ваша Н. Дорлиак
Марианске Лазне (Чехословакия),
Hotel Pacific, 12 октября 1959 г.
Галюша! Догадалась ли ты по конверту, откуда я тебе пишу? Самая долголетняя, самая невероятная мечта стала явью.
Сегодня в 4 часа дня началось представление «Тангейзера» в Вагнеровском театре, и мы сидели в этом театре, и мы слушали Фишера-Дискау в партии Вольфрама, и мы слушали всю оперу. Какое переживание, какой гипноз эта музыка! Исполнение было далеко не на высоте: Дискау и хор – это совершенно, и очень хорошо оркестр; постановка интересна, хороша, но не все. Лос-Анхелес[17] – Елизавета – нехорошо. Тангейзер – хороший, большой голос, но ползает по нотам и примитивен.
После спектакля мы были у Дискау и просидели там 2 с лишним часа. Да, моя дорогая – не удивительно, что он так поет (а поет он в жизни еще совершеннее, еще прекраснее, чем на пластинках). Он ежедневно занимается 2–3 часа на рояле <…>, он рисует, он слушает пластинки, он почти ни с кем не общается, он не ходит в гости и гостей не принимает – он занят исключительно искусством своим и всем, что способствует его развитию. Пока он участвует в фестивале Вагнеровском – он снял домик за городом, и в Байрейт приезжает только на спектакли. Какая концентрация! Вот почему он столько успел. Попробуй наметить себе такой творческий режим – ты сможешь многого добиться, а я разменяла себя, свое время, свое сердце и хоть что-то сделала в искусстве, но так мало, так мало!
Обнимаю тебя, родная. Жду вестей в Бухаресте.
Твоя Н. Д.
Bayreuth (Германия),
10 августа 1961 г.
Галюша моя дорогая!
Здорова ли ты? Сердце, душа переполнены от впечатлений неповторимых по своей силе, глубине, невыразимой красоте. Ходишь по драгоценному музею по живому: все дышит вечным дыханием. Вчера слушала «Антигону» Томазо Траэтта – прекрасная музыка. Пиши в Вену Hotel Imperial. Обнимаю. Н. Д.
Firenze (Флоренция), 19 мая 1962 г.
Галюшенька моя!
Улетела ли? Как тебе там? Не жарко?
Здесь весьма холодно, но так тихо, просто и так все поглощены музыкой – и те, кто ее творит, и те, кто слушают.
Феноменально играл вчера Слава концерт Бриттена. 30 лет он был в забвении, и вчера было его рождение и даже не второе, а первое сказал Бен. Спасибо тебе за проводы: я даже во время взлета видела твою фигурку.
Ни минуты не существую без мыслей о Мите, полных отчаяния.
Что сделать, чтоб он выздоровел, что делать? Говорила ли с ним? Что Таня[18]? Неизвестность мучает. Если не удастся с ним поехать – не представляю себе, как быть, и восприму это как глубокую обиду и себе, и Славе.
Немножко беспокоюсь, как Верочка переберется и будет там одна.
Слава уже делает грустные глаза, когда я сказала, что уеду в начале июля, и действительно, он остается совсем один.
Напиши мне скорей в Тур: Madame Van de Velde, 13, rue Traversiere, Tours (Let L) France. Я не помню названия отеля, где будем жить.
Очень хочу с тобой работать над серьезными программами и партиями. Отдыхай, моя дорогая.
Нежно целую. Твоя Н. Д. Св. Теоф. целует.
Aldeburgh (Англия), 19 июня 1967 г.
Галюнечка, моя очень счастливая Микаэла!
Значит, все было хорошо? И даже очень? А теперь? Ты сидишь в Москве – идет дождь, холодно. М<ожет> б<ыть,> ты догадаешься позвонить Зое[19], чтоб узнать, как в Крыму, и можешь ли ты там что-нибудь спеть?
Меня очень беспокоит твой отдых: ты растрачиваешь себя немилосердно, а это мстит жестоко, верь мне.
Если б не ужасная жара – нам было бы очень хорошо здесь. Маленькая сельская гостиница всего на 6 комнат, но с тех пор как Булез[20] уехал – мы единственные постояльцы. У Славочки комната с роялем, и он занимается с утра до позднего вечера.
Концерт играл изумительно, и все критики писали, что его гений заставил Булеза быть теплее, нежнее. Булез дал 2 вечера современной музыки: или я была еще совершенно не воспринимающая (даже Grange Meslay на меня не произвела никакого впечатления), или все-таки эта музыка очень нам чужда, но я даже вышла и гуляла во время концерта во дворе.
Очень мне трудно было ощущать отсутствие Angele[21]. Мне показалось, все не так в этом году. Но после окончания фестиваля мы здесь одни, и я начинаю приходить в себя. Сплю днем, сплю ночью, даже вижу хорошие сны: что я пою, сначала очень слабым голосом, потом все сильнее и радостнее. Хожу гулять по полю, собираю полевые цветы – я так это люблю. В Дубровнике не будет травы, будет море, к которому я так равнодушна, но ничего не поделаешь. Прилечу или в конце июля или 1-го, 2-го августа.
Устройся так, чтоб мы вместе поехали на Оку, чтоб хорошо позаниматься перед открытием сезона.
Ты немножко недостаточно требовательна стала к себе, и это очень, очень опасно. Твое окружение в театре не требовательно к себе предельно. Я наблюдала решительно у всех, а ведь, несмотря на действительно милый спектакль, это так далеко от класса, от масштаба. Ты, наверно, можешь теперь сравнивать. Послала тебе телеграмму – буду ждать звонка. Крепко целую, нежно обнимаю. Н. Д.
Тур (Франция), 9 июля 1971 г.
Моя дорогая, дорогая!
Я хочу верить, что завтра твое последнее испытание, но если, не дай Бог, это не поможет, то дай себе и мне слово, что упорствовать больше не будешь. До такой степени идти наперекор природе – даже противоестественно.
Ты ведь отличаешься от окружающих тебя просто женщин.
Маленькая моя – ведь ты же принадлежишь могущественной силе – искусству. Ты сознательно хочешь забыть об этом?
Ты никому ничего не должна, ты пойми. Неужели ты не понимаешь?
А теперь? Ты страдаешь, ты мучаешься, ты оторвана от своей деятельности, и это не просто работа, это театр, это Моцарт, это Чайковский, это Доницетти, а песни, романсы? Дебюсси, Шуберт! Разговаривать на их Божественном языке. Тебе и никому другому выпало это счастье! Конечно, завтра очень важный момент, и раз ты этого хочешь – будем всей силой надеяться на удачу. Ну, а если – нет, то я, мама, больше не дам испытывать судьбу. Согласна?
Святослав Теофилович не слушается ни меня, ни Кузина[22]. Выйти погулять не соглашается. Все лежит и лежит. Стаскиваю за ручки к обеду и ужину. Прочел 1-ю часть Солженицына и Жорж Санд, которую передаю тебе. Я сегодня закончила 2-ую часть С<олженицына> и не могу в себя прийти от восторга и грусти, почти отчаяние. Как это прекрасно и какой это памятник! Обнимаю тебя со всей нежностью и силой. Твоя Н. Д.
Москва, больница, палата № 65,
15 октября 1971 г.
Галюня моя!
Отдыхаю, как много лет не отдыхала.
Ирина организовала быт во всех подробностях: все заботы с меня сняты (даже слишком), и мы с Митей хорошо спим и ночью, и днем, после обеда. Много читаем, ходим в кино, правда, весьма неудачно, но это ничего.
Сегодня, увы, заволокло все небо, дождь целый день, похолодало, и Митя ворчит.
25-го утром поедем в Таллин, переночуем там, побродим и 26-го выедем домой – 27-го будем в Москве, если все слава Богу. Пожалуйста, 25-го позвони Верочке[23] и попроси ее сообщить в консерваторию, что я за городом и 27-го зайду. Все ли у тебя хорошо? Как идут репетиции, спектакли? Спасибо, что поговорила со Славочкой – я успокоилась. Хоть бы он отдохнул и снова стал бы получать удовольствие от игры. Очень хочу прийти к тебе на Герцена. Здесь мне так легко ходить – воздух! Крепко, крепко целую.
Твоя Нина Дорлиак.
Пярну (Эстония), 20 августа 1973 г.
Галюша моя родная, родная.
Ты единственный мой корреспондент, исключая всякие деловые письма. Вот что значит «пожалиться», как я пожалилась на твое летнее молчание, – помогает! Положение у нас сложное: вчера, первый день после 2-го, рефлексы у Славочки были нормальные (глаза, пальцы, координация), но, конечно, слабость. Правда, он завтракал сидя и ужинать даже пришел в столовую, а мы с Мидори-сан угощали его шабу-шабу – расскажу при встрече. Наверно, 10-го повезем его в больницу сделать все анализы, только тогда врач окончательно скажет, сможет ли он в ближайшее время играть. Вообще врач считает, что играть месяц, по крайней мере, – нельзя. Ужасно неудобно перед японцами, которые ждали 10 лет и не сдают билеты на отмененные концерты и бушуют страшно. Нишиока-сан, импресарио, ведет себя предельно внимательно, предлагает отдыхать в Японии сколько угодно, и внимание его доходит до самых мелочей: принес кастрюльки, всякую посуду, поставляет каждый день свежие продукты, и мы со дня Славиной болезни готовим с Мидорой сами, благо в номере есть кухня электрическая.