Тонька не успевает сообщить, что из себя представляет вторая племянница Стуковой. Ее прерывает появление юного, но уже чуточку располневшего создания с румянцем во всю щеку, высокой шеей с едва заметными складками и безмятежными кудряшками, спускающимися с висков причудливыми колечками. Создание морщит вздернутый носик и ойкает:
— Вы заняты?
Антонина бросает на меня красноречивый взгляд и приглашает девушку в кабинет. Я ничего не понимаю, но делает умное лицо.
— Проходите, проходите, — снова многозначительный взгляд в мою сторону. — Проходите, гражданка Путятова.
Теперь до меня доходит смысл Тонькиной сигнализации. С откровенным любопытством разглядываю девицу. На не такое платье, которое я никогда бы не решилась надеть, будь у меня фигура даже в половину менее пышная, чем у нее. Небесно-голубой шифон беззастенчиво просвечивает, обнажая расплывчатые формы, узенькие плавочки и символический бюстгальтер.
Девица бойко проходит к столу и, вихрем взметнув шифон, роняет не стул свое крепкое тело.
— Слушаю вас, Людмила Сергеевна, — с официальной физиономией произносит Тонька.
— Тетя умерла, — без тени горечи, но для порядка немного помявшись, сообщает племянница Стуковой.
Антонина сочувственно кивает. Девица, выполняя необходимый в подобных случаях ритуал, прикладывает к носу платочек. Потом проникновенно информирует:
— Убили ее… Я по поводу наследства. В юридической консультации сказали, что нужно подать какое-то заявление…
— Выходит, тетушкин подарок достался вам, — произносит Антонина, подавая наследнице остатков достояния томского ювелира бланк заявления.
— Какой там подарок?! — вздыхает Людмила. — Ведь все похитили…
Откладываю в сторону журнал и негромко бросаю:
— Тем не менее, вам повезло больше, чем сестре. Еще чуть-чуть, и тетушка изменила бы свою последнюю волю.
Путятова поворачивает голову, бесцеремонно изучает меня. Вношу ясность:
— Валентина Васильевна в предродовом отпуске. Дело по убийству вашей тети в моем производстве.
— Хорошо, — вяло отвечает Людмила.
Смотрю ей в глаза, пытаясь понять, к чему относится эта реплика: к тому, что я буду расследовать дело, или, что убили тетку. С одинаковым успехом я могла бы вглядываться в рюшечки на ее платье. Они такие же безмятежно-голубые, и так же ничего не выражают. Затем говорю:
— Вас уже допрашивали, но хотелось бы кое-что уточнить…
Людмила пожимает круглым плечом:
— Что именно?
— Кого вы подозреваете?
Юное создание мило улыбается, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках:
— Я работаю в столовой, и мое дело — стоять на раздаче, а не подозревать людей.
Ответив не менее любезной улыбкой, настаиваю:
— И все же?..
— Мало ли. На чужое добро всегда найдутся охотники, — хмыкает Людмила.
С укоризной произношу:
— Вы слишком мрачно смотрите на мир.
— Мрачно? — снисходительно окидывает меня голубым взором создание. — Все тащут, если есть возможность.
Не очень деликатно любопытствую:
— А у вас есть?
По гримаске Людмилы вижу, что вопрос ей не нравится. Она обиженно заявляет:
— Я не о себе говорю.
— Не надо оплевывать всех и вся! — негромко, но с металлом в голосе, советую я.
Она пропускает металл мимо ушей, запальчиво возражает:
— Оплевывать?!. Тогда объясните, почему вокруг тети все кружились? Этот рыжий сосед? Гоша со своим папой? Сестрица моя с дружком? Что им от нее надо было? Думаете, все они ее очень любили?!
Тихим вопросом прерываю обвинительную речь:
— А вы?
— Что я?
— Вы любили тетю?
Секундное замешательство, и юное создание, решительно встряхивает кудряшками, выпаливает:
— Я?.. Я не любила. Ее никто не любил. Даже Гутя, которая всю жизнь значилась ее приятельницей. Тетушка делала все, чтобы ее не любили. Она испытывала наслаждение, вызывая в своих близких чувство неприязни. Развлекалась, наблюдая, как люди, которых она унижает на каждом шагу, продолжают виться вокруг. Гутя, например, всю жизнь в тетушкиных обносках ходила, выслушивала каждый раз насмешки о том, какая она страхолюдина, но тетку не покидала. Надеялась, что и ей после смерти тети что-нибудь перепадет. Не из любви же шастала.
— Вы зря приписываете Пуховой свои чувства. В отличие от вас, она сильно переживает смерть Анны Иосифовны. Неудачный пример.
Людмила пожимает плечами:
— Может быть. Тогда возьмем ее пропыленного ухажера — Архипова. Думаете, он случайно всю жизнь добивался теткиной руки?
— Такого понятия, как любовь, вы не допускаете?
— Любовь? — насмешливо переспрашивает она, немного раздумывает, звонко хохочет: — У этого замшелого деда любовь?!. Обалдеть можно! Да он только ради богатства за ней таскался! И сыночек его еще тот субчик. На тетку такими глазами смотрел, будто вот-вот в горло вцепится. А все равно навещал.
— Вы из-за этого с ним на похоронах повздорили?
Моя осведомленность не доставляет удовольствия Людмиле. Она кисло отвечает:
— И из-за этого тоже.
— А еще из-за чего?
— Он мне должен приличную сумму и не отдает.
Притворно вздыхаю:
— Какой нахал!
Но когда речь касается денег, юное создание проявляет агрессивность:
— Что вы подсмеиваетесь?! Посмотрела бы я на вас, если бы вам не отдавали почти полторы тысячи!
— «Почти» — это сколько?
— Это одна тысяча двести рублей! — с вызовом бросает Путятова.
Сумма очень знакома. Спрашиваю:
— Людмила, какой у вас заработок?
Она прищуривается:
— Это имеет значение для раскрытия убийства?
— Не самое решающее, — улыбаюсь я. — Гораздо более любопытен тот факт, что Стукова убита совсем незадолго до того, как изменить завещание и… совсем не в вашу пользу.
Людмила звонко, можно сказать, даже неестественно звонко, смеется:
— Я убила тетю?!. Ой, уморили!!
Перевожу взгляд на Антонину. Она непонимающе следит за разворачивающейся на ее глазах трагикомедией. Когда приступ веселья, овладевший Путятовой, иссякает, говорю:
— Вы так и не ответили, какая у вас зарплата.
— Зарплата тут ни при чем, — отрезает Людмила. — Гошка занимал деньги у тетки!
Догадываюсь:
— И вы, как наследница, потребовали их?
— Да. Потребовала.
— А он?
Юное создание морщится от злости, накручивает на указательный пальчик свои милые кудряшки, буркает:
— Послал.
— А вы бы ему расписку, — советую я.
— Где ее взять?!
С сомнением качаю головой:
— Неужели Анна Иосифовна без расписки дала?
— В том-то и дело, что была расписка, — сокрушается Людмила, как человек, у которого отняли самое дорогое. — Своими глазами видела.
Помолчав, интересуюсь:
— Не знаете, кто вставлял замок в квартире Стуковой?
Людмила саркастически хмыкает:
— Римка позаботилась. Хахаля своего пристроила подработать на бутылку… Подлиза!
— Это такой… длинноволосый? — стараясь не выказать настороженности, уточняю я.
— Ага. Витька Трушников. Он сейчас у Римки живет. Они вместе тетку обхаживали. Что только не делали, лишь бы перетянуть ее на свою сторону.
Подливаю масла в огонь:
— Может, они были искренни?
— Как же! Станет кто-то без задней мысли терпеть все теткины маразматические причуды?!
— Вами тоже руководили корыстные побуждения?
— Ваши юридические словечки мне не нравятся, — фыркает юное создание.
— Скажем проще: почему вы терпели эти причуды?
Звучит злой, но откровенный ответ:
— Жить хорошо хочу!
— Вам плохо живется?
— Нет. Но хочется лучше.
— Работайте, учитесь в техникуме или в институте. Придет опыт, а с ним должности и достаток.
Путятова смотрит на меня с видом умудренного жизнью человека, язвительно хмыкает:
— Знаю я ваши институты. Проучилась год на вечернем, чуть не офонарела! Лекции, семинары, зачеты, отчеты. А жить когда?! Молодость-то уходит! Вот вы свою молодость загубили на высшее образование, а толку?!
Говоря словами юного создания, офонареваю и обалдеваю! Оказывается, молодость уже загублена, и я глубоко заблуждалась, считая, что в общественном транспорте меня принимают за девочку не только благодаря стройной фигуре!
Людмила продолжает философствовать:
— Работайте?! Хоть загнись на работе, в бриллиантах ходить не будешь!
— А без бриллиантов — никак? — наигранно изумляюсь я.
Наследница осколков состояния томского ювелира смотрит на меня с неподдельным сожалением:
— Ничего вы не понимаете… Вам же не приходилось носить на пальце сорок тысяч…
Она поднимает руку, мечтательно оглядывает пухлый пальчик, словно наслаждаясь игрой драгоценного камня. Мы с Тонькой озадаченно переглядываемся.
— Идешь, а вокруг такие ничтожества… Чувствуешь себя… Королевой!.. Даже походка становится иной. Человек без денег, как алмаз без огранки.
Начинает казаться, что я слышу хриплый голос старого ювелира Иосифа Стукова и вижу его самого: в полосатом жилете, выглядывающем из-под дорогого халата; сгорбленного, с крючковатым носом и колючими глазками. Будто не Людмила учит меня жить, а Стуков наставляет свою дочь на путь истинный: «Человек без денег, как алмаз без огранки!»
После минутного замешательства спрашиваю:
— Это слова вашей тети?
— И ее тоже! — резко отвечает Людмила, с опозданием понимая, что разоткровенничалась совсем не к месту.
Достаю из сумочки бланк протокола допроса свидетеля, предупреждаю Путятову об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний, после чего тщательно фиксирую содержание нашей беседы.
По-детски шевеля пухлыми губами, Людмила долго читает протокол, обиженно усмехается:
— Даже про то, что жить хорошо хочу, написали…
Сухо поясняю:
— Если что-то отражено неправильно, можете собственноручно уточнить.
Она поводит плечами:
— Просто, мне кажется, это лишнее…
— Вы так не говорили?
Людмила косится на нотариуса, молча подписывает протокол.