грывается!
— Ты и дома его отсутствием не страдаешь, — подначивает Люська.
Трапеза уже в полном разгаре, когда Василий спохватывается:
— Черт, Аркашку позвать забыл!
Люська негромко фыркает:
— Зачем он тебе нужен?
Василий растерянно смотрит на нее:
— Сосед же… Тем более, сегодня без половины вкалывает. Верняком, еще не обедал.
Он поднимается и, перешагивая через грядки, идет к неказистому домишке. Возвращается с Аркадием Федоровичем. Начальник ЖЭУ виновато отряхивает вытянувшиеся на коленях спортивные брюки, застенчиво улыбается:
— Привет честной компании. Прямо с гряды меня Василий сорвал. Вот успел только прихватить, — он вытаскивает из-за спины пропыленную бутыль с бордовой жидкостью, замечает меня и тушуется еще сильнее: — Винцо, так сказать, самодельное… Алкоголя почти нет.
Люська накладывает ему полную тарелку всякой всячины, а Василий громогласно спохватывается:
— Пора шашлыки жарить!
— Шашлык — дело настоящих мужчин! — соглашается Марков и тоже встает.
Толик бредет за ними в дальний конец участка.
— Может, наливочки отведаете? — оглядывает нас Аркадий Федорович.
Категорически отказываюсь:
— Я за рулем.
Для приличия пригубив из рюмок, Люська с Маринкой начинают расхваливать его изделие. Аркадий Федорович расплывается в довольной улыбке.
Смотрю на него и дивлюсь. Он совсем не похож на того чиновника, с которым я беседовала в ЖЭУ. Добродушное выражение лица, мягкие жесты, безмятежное спокойствие в глазах.
Он склоняется ко мне:
— Извините… То, что мы делали опись в квартире Стуковой, вам сильно повредило?
Молчу. Аркадий Федорович мнется, но решается еще на один вопрос:
— Скажите… Выяснилось что-нибудь с тем звонком?
Внезапно мне на ум приходит занимательная мысль: вдруг никакого звонка и не было? Не очень к месту интересуюсь:
— Сколько стоит билет на электричку до вашей дачи?
Аркадий Федорович недоуменно морщит лоб, потирает лысину:
— Двадцать копеек.
— Дороговато.
— И не говорите. Туда и обратно съездил, вот тебе и все сорок. Но я приловчился: проездным пользуюсь. Большая экономия получается.
— Значит, билеты каждый раз не приходится покупать?
— Зачем? — непонимающе смотрит начальник ЖЭУ.
Неожиданно вспоминаю Крым, раскаленное шоссе, витками уходящее к небу, натужно взбирающийся автобус с одуревшими от гор и зноя туристами, прохладную зелень сосен, крошащиеся о камни струи водопада, ледяные брызги, толстого армянина, колдующего над мангалом, и волшебный, сводящий с ума, запах.
— Шашлык готов! — вырывает меня из забытья бас Василия.
Окружаем его и расхватываем шампуры.
Когда небо начинает сереть, Толик негромко говорит:
— Лара, нам пора.
Но Люська чутко улавливает его шепот, и они вместе с Василием принимаются уговаривать нас остаться. Но Толик непреклонен:
— Нет. Я не могу, брат один дома.
Все так активно начинают увещевать моего любимого, что минут через пятнадцать ломают сопротивление этого стального человека.
— Хорошо, — соглашается он, — только обязательно нужно предупредить Сережку и позвонить Лариной маме.
Обрадованный таким поворотом событий, Василий провожает нас до калитки.
— Вы в Мочище езжайте. Там есть телефон-автомат.
Телефонная трубка издает длинные пронзительные гудки. Но Толик не теряет надежды и лишь плотнее прижимает ее к уху.
— Может, спит? — пытаюсь успокоить его.
Он указательным пальцем вжимает очки в переносицу, смотрит на меня. Молчит.
Так же молча идем к машине. Поднимаю глаза и упираюсь взглядом в написанное на побитой ржавчиной полоске жести название улицы. Немного выше — жирная восьмерка. И номер дома, и название улицы страшно знакомы. Толик, не замечал, что я отстала, продолжает движение. Окликаю его:
— Не зайти ли нам в гости?
— Домой надо ехать. Опять где-то болтается этот проходимец.
— Ненадолго… Потом перезвоним. Может, Сережка и объявится.
— Что-то не слышал, чтобы у тебя здесь были знакомые!
— Да не знакомые. Свидетельница здесь живет. Повестку ей посылала, не является.
— Нельзя же все время о работе думать, — укоряет Толик.
Напрасно он это делает. Наши близкие почему-то всегда судят о наших деловых качествах ошибочно. Воспринимают нас через призму бытовых отношений и толком не знают, что мы из себя представляем, как винтики государственного механизма. Если бы Римма Путятова была моей приятельницей, я вряд ли проявила бы такую настойчивость.
В конце концов Толик сдает позиции.
За дверью хрипло надрывается магнитофон: «Жизнь тракториста искалечена!» Длительный проигрыш тоскливо-разухабистой тальянки, и снова крик души: «Жизнь тракториста искалечена!».
Ситуация явно не располагает к встрече со свидетельницей. Начинаю всерьез подумывать об отступлении, но в этот момент дверь распахивается.
На пороге невзрачная молодая особа в джинсовом костюме. Сразу догадываюсь, что передо мной сестрица юного создания, хотя в этой серенькой Дюймовочке нет ничего общего с пышнотелой Людмилой.
— Здравствуйте, Римма. Я из прокуратуры…
Должность называть не приходится, так как Путятова ошалело раскрывает глаза:
— Следователь?..
— Да. Вы что, не получали повестку?
— Повестку?.. Получали. Только сегодня пришла…
Перехватив испуганный взгляд Дюймовочки, вперившейся в моего любимого, сухо поясняю:
— Товарищ со мной.
В эту минуту Толик так напоминает отца русской демократии Кису Воробьянинова и так бормочет что-то нечленораздельное, но очень смахивающее на бессмертное «да, уж…», что я затрачиваю немало усилий, подавляя предательский смешок.
— У меня гости, проходите на кухню, — лепечет Римма.
Хочу отказаться, но Толик неожиданно шагает в квартиру. Иду за ним с единственной целью — выписать новую повестку. Вынимаю из сумочки бланк. Римма поспешно сдвигает загромождающие стол грязные тарелки, долго возит тряпкой.
Не могу перебороть следовательский азарт. Слишком много у меня к Римме вопросов. Спрашиваю:
— Кем вам приходится Виктор Трушников?
— Мужем, — нерешительно отвечает она.
— И брак зарегистрировали?
Римма комкает в руках тряпку, тихо роняет:
— Пока нет…
Отрываю ее от глубокомысленного созерцания хлебных крошек и целлофановых шкурок колбасных изделий:
— Как вы относились к тете?
— К тете Ане?
Похоже, она относится к категории людей, которые, о чем бы их ни спросили, обязательно переспросят, хотя вопрос ими расслышан и абсолютно понятен.
— Хорошо относилась, — отвечает Римма, видя, что я не намерена повторять.
— А она к вам?
— Она?.. Тоже…
Откладываю в сторону заполненную повестку, поднимаю глаза:
— И давала поносить перстень?
— Перстень?
— Тот самый, — подсказываю я.
Римма тянет с ответом:
— С бриллиантом?
— Да.
— Иногда давала… Ненадолго…
— Когда это было последний раз?
— Когда?.. Точно не помню…
Сговорчиво улыбаюсь:
— Меня устроит и приблизительная дата.
Римма отводит взгляд от полюбившейся точки в полу, принимается рассматривать пропыленные туфли Толика. Он смущенно делает ноги крестиком.
— Месяца три назад, — заканчивает вычисления Римма. — Потом тетя отдала перстень Людке… Людмиле, сестре моей.
— Значит, перстень у Людмилы?
— Она говорит, что вернула тетке… Тете Ане…
Намеренно высказываю сомнение:
— Может, перстень был фальшивый?
— Стала бы тетя Аня держать фальшивый! — обижается Римма. — Она нам с Людкой как-то доказывала, что настоящий. Чиркнула по зеркалу, там сразу царапина, как от стеклореза.
Сама того не зная, серая дюймовочка сняла один из многочисленных камней с моей души. Теперь не буду мучаться и ломать голову над версиями, объясняющими возникновение бриллиантовой отметины на помутневшей поверхности стуковского зеркала.
Внезапно глаза невзрачного создания становятся колючими.
— Может, и врет, — почти утвердительно произносит она.
Настала и моя очередь переспрашивать:
— Кто врет?
— Людка. Точно, у нее перстень! Ведь тетка же незадолго до смерти меня доводила, мол, на Людочкиной полненькой ручке перстенек очень хорошо смотрится, — ядовито выпаливает Римма. — Как я раньше не сообразила?! Вот корова! И перстень ей, и все остальное по завещанию ей, а мне шиш с маслом!
На кухню врывается узкогрудый длинноволосый юноша. Тот самый, который не далее, как сегодня утром, очень быстро и весьма своеобразным способом покинул киоск Архипова-младшего. Симпатии его прыщавая физиономия не вызывает. К тому же, он, в отличие от Риммы, в нетрезвом состоянии. Остекленевшим взглядом он обводит кухню. Придерживаясь за стену, делает шаг в мою сторону:
— Ты кто?
Римма поспешно одергивает его:
— Иди, Витька, отсюда. Следователь это.
— Следователь?! — с угрозой произносит Трушников.
Ругаю себя последними словами за этот дурацкий визит. В животе становится холодно, будто стою на самом краешке плоской крыши девятиэтажки и смотрю вниз. Делаю попытку непринужденно улыбнуться.
— Чего ты здесь вынюхиваешь?! Чего тебе здесь надо?! — надвигается Трушников.
Сдерживая нервную дрожь, твердым голосом отчеканиваю:
— Сберегательную книжку Стуковой!
Глаза длинноволосого на секунду обретают осмысленное выражение, губы кривятся:
— Ишь ты ка-кая! Да я тебе!
Он заносит растопыренную пятерню.
Никогда прежде не могла даже представить, что у моего любимого может быть такое свирепое выражение лица.
В мгновение ока Толик обхватывает Трушникова, приподнимает его, яростно сдавливая бока. Но тот умудряется оттолкнуться ногой от стены, и они с грохотом валятся в угол.
Римма прижимается к подоконнику, коротко взвизгивает.
Когда спохватываюсь, Толик уже придавил противника к полу.
— Позовите кого-нибудь, в конце концов! — кричу на Римму.