Она всхлипывает:
— Да нет никого! Вдвоем мы…
Трушников, видимо, догадался, что допустил глупость. Он сдавленно и виновато сипит:
— Отпусти, не буду больше.
Разгоряченный схваткой, Толик неохотно отпускает его, встает. Поправив очки, он снова превращается в учителя истории с передовыми педагогическими взглядами. На лице читается желание провести воспитательную и душеспасительную беседу.
Сердито смотрю на Римму:
— В понедельник жду вас обоих к десяти часам. Надеюсь, адрес прокуратуры вам известен. Возьмите повестки.
Римма медлит, и я всовываю повестки в руку поднявшегося с пола Трушникова.
Просто умираю от хохота. Смотрю на Толика и хохочу. Пытаюсь сдержать смех, но добиваюсь совсем обратного результата: из глаз бегут слезы. Толик хмурится и этим доканывает меня. В изнеможении падаю на руль.
— Успокоилась?
Вытираю платочком глаза, виновато говорю:
— У тебя будет синяк.
Это известие пугает моего отважного рыцаря. Он сдергивает очки и, подслеповато щурясь, вытягивает шею к зеркальцу заднего вида. Принимается горестно созерцать багровую припухлость под глазом.
— О табуретку, наверное, шарахнулся, — расстроенно бормочет он. — Как же я теперь на уроках покажусь?
Чтобы снова не расхохотаться, стараюсь не рисовать в воображении сцену появления учителя истории перед классом. Говорю с самым серьезным видом:
— Скажешь, что на тренировке по джиу-джитсу заработал.
Толик недоверчиво склоняет голову:
— Думаешь, поверят?
Прозвучавшая в его голосе неподдельная надежда вызывает во мне материнскую нежность. Глажу Толика по щеке и приговариваю:
— Конечно, поверят…
После продолжительной паузы он водружает очки на переносицу, бурчит:
— Все равно завтра же расскажу твоей маме, чем ты занимаешься на работе.
— Еще не хватало! Она и так считает, что у меня сплошные рукопашные схватки.
— И правильно считает. Не женское это дело — преступников ловить.
С укором отстраняюсь:
— Опять за свое!.. Может, и ты, как Лев Толстой, думаешь, что основная функция женщины — воспроизведение человеческого рода и воспитание потомства?! Не заблуждайся! В нашей семье будет иначе. Рожать, разумеется, придется мне, тут уж я никуда не денусь. Но вот воспитывать детей будешь ты… У меня же нет педагогического образования.
Толик миролюбиво улыбается:
— Пойду еще раз Сергею позвоню.
Сережки дома нет. Это я понимаю, когда Толик выходит не крыльцо почты и огорченно разводит руками.
Решаем возвращаться в город.
Включаю дальний свет, и пустынное шоссе оживает.
В воздухе носятся мириады частичек вселенной. Мошкара стремительно набегает на лобовое стекло и растекается маленькими зеленовато-желтыми пятнышками, навевая безрадостные мысли о скоротечности жизни.
Как только въезжаем во двор, мой любимый встревоженно вглядывается в окна четвертого этажа. Те, что слева от угла дома, — темны.
Лампочка в подъезде перегорела, но света оказывается достаточно, чтобы разглядеть стоящих в обнимку молодых людей. Они так поглощены друг другом, что не сразу замечают внезапное вторжение.
Но дверная пружина холодна, бессердечна и скрипуче-зла.
Хлопок двери разрывает объятия влюбленных. Толик остолбеневает и уже готов открыть рот, однако я нежно и крепко беру его под руку и волоку вверх по лестнице.
В квартире Толик проходит на кухню. Слышно, как из крана бежит вода, как гремит крышка чайника, как чиркает спичка. Устраиваюсь в стареньком продавленном кресле, перелистываю внушительный альбом с цветными фотографиями образцов различных полезных ископаемых, поисками которых сейчас где-то на Байкале заняты родители Толика и Сережки.
Появляется Толик. Он печален, как статуя Командора, заставшая свою супругу в объятиях Дона Гуана.
— Совсем развинтился Сережка, — хмуро бросает он, слышит звонок и идет к двери.
Вбежав в комнату, Сережка падает в кресло:
— Пожрать что-нибудь есть?
— Сейчас будем пить чай, — сухо сообщает Толик.
— Годится, если с колбасой.
Минут пять Толик меряет комнату шагами, потом замирает над братом:
— С кем ты был?
Сережка задирает голову:
— Сильно интересно?
— В принципе нет… Но, надеюсь, старший брат имеет право знать, с кем ты дружишь?
— Она не из нашей школы, — отмахивается Сережка.
— Где ты с ней познакомился?
— На дискотеке в Доме культуры…
Этот простодушный ответ повергает Толика в отчаяние:
— Сергей!
— Че ты панику поднимаешь?! Нормальная девчонка. Сам, что ли, не целовался в десятом классе?!
— Я?! — опешивает старший брат. — Ты о чем говоришь?!
Сережка хмыкает, но я верю Толику и даже догадываюсь, какая фраза сейчас последует. Действительно, он назидательно воздевает указательный палец к потолку:
— Я учился!
— А я тоже целовалась в десятом классе, — совершенно непедагогично замечаю я.
— Ну вот, видишь! — обрадованный поддержкой, восклицает Сергей. — Не все же такие ненормальные, как ты.
Толик разворачивается на каблуках, демонстративно уходит на кухню. В его глазах читаю: «И ты, Брут…»
— Слушай, Ларка, а че это у него под глазом? — шепотом спрашивает Сережка.
— Резко затормозила, — говорю я и, выполняя функции старшего брата, наставительно укоряю: — Сережа, нельзя же так. Вы договорились, что ты в десять часов будешь дома. Мы звоним, никто не отвечает. Конечно, Толик забеспокоился.
Сережка вздыхает и идет за братом. С кухни раздается его занудный голос:
— Толь, ну че ты… Прости, а?.. Ну?..
Понедельник начинаю на автозаправочной станции. Досыта напаиваю бензином свою красавицу, прыгаю на сиденье и въезжаю в утреннюю толчею улиц.
Заведующая сберегательной кассой смотрит на меня, как мать на нетерпеливое дитя. С легким недовольством произносит:
— Что-то вы рановато пришли.
Смущенно улыбаюсь, но не ухожу, а продолжаю с мягкой настырностью занимать стул напротив заведующей.
— Ну что с вами поделаешь? — вздыхает она и нажимает клавишу селектора: — Мария Леонтьевна, я передавала вам запрос прокуратуры…
— Еще не все сберкассы проверили, — раздается оттуда.
— Что-нибудь есть? — спрашивает заведующая.
Затаив дыхание, жду ответа. Из селектора слышится шелест бумаги и невнятное бормотание. Потом прорезается голос неведомой мне Марии Леонтьевны:
— Есть. В Центральной сберкассе Новосибирского района. Вклад на предъявителя. Правда, сейчас счет закрыт.
— Когда сняты деньги? — шепчу я.
Заведующая кивает, повторяет мой вопрос в селектор.
— Девятого августа. Двенадцать тысяч рублей сорок две копейки.
— Кто? — едва сдерживая волнение, снова шепчу я.
Заведующая говорит в селектор:
— Спасибо, Мария Леонтьевна. Когда ответ на запрос будет готов полностью, занесите ко мне.
Она нажимает клавишу, смотрит на меня:
— Кто снял деньги, мы сказать не можем. Впрочем, в самой сберкассе эти сведения есть.
Вскакиваю и, уже выбежав в коридор, спохватываюсь. Заглядываю в кабинет, с чувством произношу:
— Большое спасибо!
Женщина отвечает доброй улыбкой.
Такой же улыбкой встречает меня контролер сберегательной кассы, голубоглазая рыжеволосая толстушка со смешливым лицом.
Посетителей в уютном зальчике нет. Поэтому сразу перехожу к делу.
— У вас хранила деньги Анна Иосифовна Стукова…
— Это такая культурная старая дама? — оживляется девушка. — Я хорошо знаю ее. У нас не так много вкладов на предъявителя… Вы представляете, старушка два года деньги откладывала, а потом пришла какая-то девица и все разом забрала.
Широко распахиваю глаза. Контролер приближает веснушчатое лицо к окошечку, таинственно шепчет:
— Честное слово. Такая она мне подозрительная показалась… А что я могла сделать? Книжка у нее на руках, талон тоже. Не знаю, зачем старушке понадобился вклад на предъявителя?
— Не могли бы описать получателя денег?
— Не только описать. Я даже знаю ее фамилию и паспортные данные. Они у меня записаны.
С благодарностью смотрю на контролера. Она выдвигает ящик стола, смотрит на какую-то бумажку:
— Путятова Римма Сергеевна, прописана на станции Мочище…
Уже не слышу, как она называет улицу, номер дома и квартиры. Передо мной отчетливо предстает перепуганное серенькое личико, за которым маячит пьяная физиономия длинноволосого Витьки Трушникова.
— Вам нужны эти данные? — откуда-то издалека доносится голос контролера.
— Они мне известны… Разрешите взглянуть на лицевой счет Стуковой?
— Пожалуйста…
Так и есть! Анна Иосифовна увеличивала свой вклад отнюдь не за счет пенсии. Деньги вносились неравномерно, но каждый раз достаточно крупными суммами: тысяча двести, шестьсот, семьсот, тысяча пятьсот, двести… В среднем около пятисот рублей в месяц. Должно быть, это выручка от проданных драгоценностей.
До назначенной встречи с получательницей весьма солидного вклада и ее воинственным ухажером остается сорок минут.
Еду в больницу.
— Лариса Михайловна! — расцветает доктор Шабалин — Рад вас видеть!
Интересуюсь состоянием здоровья Пуховой. Шабалин разводит руками.
— К сожалению… Я уж и родственникам сказал, чтобы приготовились к худшему.
Впервые слышу, что у Пуховой есть родственники. Поэтому удивленно спрашиваю:
— И много их приходило?
— Со мной беседовал один. Вальяжный, рыжеволосый.
Озадаченно прищуриваюсь. Неужели Малецкий?! Вот это номер! Остается только гадать, что бы это значило.
— Он представился?
Шабалин пожимает плечами:
— У нес это не принято. Родственник, да и родственник. Не будешь же документы спрашивать. К тому же, он так беспокоился, нервничал, возмущался, что не приняли передачу. А какая передача при таком состоянии?!
— Когда он приходил?
— Вчера.
— Кроме него, никто не интересовался здоровьем Пуховой?