корыстных побуждений совершил умышленное убийство Стуковой…
— Не убивал я старуху! — визгливо перебивает Трушников.
Сговорчиво соглашаюсь:
— Тогда так… Трушников, будучи судим за хищение личного имущества граждан, на путь исправления не встал и вновь совершил кражу. Восьмого августа сего года заранее приготовленным ключом открыл квартиру номер девятнадцать, опечатанную прокуратурой, проник туда и похитил сберегательную книжку на предъявителя, унаследованную после смерти гражданки Стуковой ее племянницей Путятовой Людмилой. На следующий день совместно с гражданкой Путятовой Риммой, находившейся с ним в сговоре, получил по этой сберегательной книжке деньги в сумме двенадцать тысяч рублей сорок две копейки… Устраивает?
В глазах Трушникова уже нет ни любопытства, ни испуга. Лишь безысходность и желание поскорее покончить с процедурой допроса.
— Это больше похоже на правду, — уныло говорит он.
Не сбрасывая скорости, продолжаю:
— Откуда вам стало известно, что сберкнижка хранилась под фотографией?
— Римка сказала.
— Ключ тоже она передала? — проверяю искренность Трушникова.
Он мотает головой:
— Сам взял… Когда вставлял замок.
— Уже тогда решили обворовать квартиру?
— Нет… Сам не знаю, зачем брал…
— Чья идея воспользоваться сберкнижкой?
— Римкина.
Записываю показания и, выглянув в коридор, приглашаю Путятову. Она серой тенью шмыгает через порог, успевая кольнуть взглядом своего сожителя. Не давая ей опомниться, спрашиваю:
— Как вам пришла в голову столь занимательная мысль — завладеть деньгами сестры?
Густо подведенные глаза смотрят непонимающе:
— Деньгами сестры?
— Да. Я имею в виду сберкнижку.
— Сберкнижку? — Римма косится на Трушникова и не очень уверенно произносит: — Так… это ж тетя мне ее подарила…
— Являлась к вам после смерти?
— После смерти?.. Не понимаю…
— Что тут непонятного? На момент осмотра места происшествия, который производился в вашем присутствии, сберкнижка была под фотографическим портретом Стуковой, а восьмого числа ее не стало. Девятого вы получили по ней вклад. Значит, если верить, что книжку вам подарила тетя, получается забавная вещь — она сделала это, явившись из загробного мира… Я бы могла поверить в появление тени Анны Иосифовны, но показания вашего «мужа»…
— Показания мужа?..
Понимаю, что в этом преступном тандеме за рулем сидит невзрачная дюймовочка, а Трушников, уткнувшись лицом в ее спину, усердно крутит педали. Под взглядом Риммы он ежится и отворачивается к окну. Римма едва слышно шипит:
— Предатель, доносчик!
Не надо бы ей так. Трушников подскакивает, словно внезапно почувствовал под собой горящую сигарету.
— Сама ты . . .! — выкрикивает он, непечатным словом характеризуя свою подругу, как женщину легкого поведения.
Слежу за развитием событий.
— Я . . .? — эхом вторит Римма и задыхается: — Ты… Ты…
— Не я, а ты! Ты меня втянула в это дело! «Это несправедливо, что все Людке, — явно передразнивая Римму, ядовито скалит зубы Трушников. — Мы тоже люди! Тетя говорила, не обидит после смерти!» Тебе-то много не дадут, а мне по второй ходке на полную катушку влепят! Будем переписываться… Ты мне с общего режима: «Милый Витя, сижу хорошо, шью рукавички». А я тебе со строгого: «Дорогая Римма, у нас тоже все хо-кей. Рукавички твои пригодились, в сорокаградусный мороз в них очень удобно валить лес». Сейчас приедет воронок, и вместе покатим в СИЗО!
Римма закрывает лицо ладонями, жалобно всхлипывает.
Вообще-то Трушников прав. При таких обстоятельствах совершения преступления нужно избирать меру пресечения в виде содержания под стражей, но мне этого делать не хочется. Решаю посоветоваться с шефом. Поднимаю трубку и звоню Селиванову. После долгих уговоров он соглашается оторваться от обвинительного заключения по «Огнеупору» и пять минут посидеть в моем кабинете, присматривая за «супругами».
Павел Петрович, выслушав меня, сердито бросает:
— Бери их под стражу.
Поправляю челку и виновато смотрю на него. Чувствуя что-то неладное, он уже мягче спрашивает:
— Ну что еще у тебя?
Вздыхаю. Потом рассказываю о субботнем происшествии в квартире Путятовой.
— М-да, — осуждающе тянет шеф. — Все у тебя не слава богу.
— Откуда я знала, что так выйдет?
— Должна была почувствовать, — отвечает Павел Петрович, надолго задумывается, сурово произносит: — Арестовывай их.
Его неуступчивость распаляет меня:
— Трушников так и скажет всем, что следователь Привалова взяла его под стражу только за то, что он хотел смазать ей по физиономии.
— Меня твои эмоции не интересуют. Бери под стражу.
Понимая, что напором тут не возьмешь, просяще говорю:
— Ну, Павел Петрович, как я буду выглядеть?
— А я как, если придется твоего Трушникова объявлять в розыск? — сердится шеф, но по голосу чувствуется, он скоро сдастся.
Продолжаю атаку и минут через пять добиваюсь своего. Шеф сухо произносит:
— Ладно, избирай подписку о невыезде.
Пока беседовала с прокурором, Селиванов потрудился вовсю — в кабинете висят плотные слои дыма. Увидев меня, он откладывает газету:
— Хотел узнать, что творится в стране и за рубежом.
Оставшись наедине с «супругами», открываю форточку и заполняю два небольших бланка, на которых красноречиво написано: «Подписка о невыезде».
Трушников, взяв ручку, удивленно таращится. Поясняю:
— С арестом повременим. Лучше скажите, что вам понадобилось в киоске «Союзпечати»?
— Хотел с Архипова долг получить.
— Значит, и расписка у вас, — резюмирую я. — Ну и как, отдал?
— Нет, — насупившись, роняет Трушников.
— Да, неласково Архипов с вами обошелся, — сочувствую я и поворачиваюсь к Римме: — Почему вы решили, что Архипов должен вернуть деньги вам? Наследница-то Людмила.
Невзрачная Дюймовочка обиженно кривится:
— Опять все этой корове…
Уже в дверях Трушников оборачивается:
— Хотел спросить… Как вы на меня вышли?
— Преступник обязательно оставляет следы. Кто отпечатки пальцев, кто билет на электропоезд… Да и перемудрили вы со звонком в ЖЭУ, представившись заместителем прокурора.
Лицо Трушникова вытягивается, но тут же расплывается в догадливой улыбке:
— Понятно…
— А мне не понятно, куда вы заторопились?! — довольно резко останавливаю его и поднимающуюся со стула Римму. — Деньги возвращать думаете?
Трушников оторопело смотрит на меня, затем на Путятову. Та скучнеет:
— Деньги?..
— Двенадцать тысяч рублей сорок две копейки.
— Двенадцать тысяч рублей сорок две копейки? — как сомнамбула повторяет Римма и медленно лезет в сумочку. — Думаем.
Трушников удивлен еще больше моего. Римма тихонько подходит к столу и выкладывает три пачки купюр в банковской упаковке: одну — со сторублевыми, две других — с десятками. Внимательно гляжу на нее. Она трясущимися пальцами добавляет сорок две копейки. Пришедший в себя Трушников хмыкает:
— Ну, Римка! На смягчающие бьешь?!
Упаковка очень хорошая, но я вынуждена разорвать аккуратные бумажные полоски. Пересчитываю деньги. Путятова тупо следит за моими руками.
— Тютелька в тютельку, — констатирую я.
Оформив протокол добровольной выдачи, прячу деньги в сейф и напутствую «супругов»:
— Не рекомендую нарушать подписку и опаздывать по повесткам.
Путятовский клубок, кажется, распутан. С Архиповым-младшим тоже все более или менее ясно.
А вот что делать с Малецким?
Я пребываю в полной уверенности, что он в то время, когда убили Стукову, отмечал день рождения подруги жены, а оказывается, Роман Григорьевич на какое-то время оставлял компанию и дал возможность лицезреть себя соседу, поливавшему цветочки.
Останавливаю «Ниву» у подъезда, который скоро станет мне родным. Эдуард Феофанович бдит на своей скамеечке. Здороваемся, как старые друзья.
— Опять к нам? — радостно осведомляется он. — Не беспокойтесь, ваша печать цела, я заглядывал. Помощь моя не понадобится?
Благодарю и интересуюсь, не видел ли он Малецкую-старшую.
— Видел. Она только что в хлебный пошла. Сейчас вернется, — с готовностью отзывается Эдуард Феофанович и предлагает: — Присаживайтесь.
В ожидании Малецкой обсуждаем темпы строительства второй очереди метрополитена и связанные с этим трудности.
— Вот и Евгения Константиновна, — сообщает старичок и окликает ее: — Товарищ Малецкая, к вам из прокуратуры!
Лицо Малецкой не вспыхивает от радости. С еще меньшей приветливостью она встречает вопрос о сыне. Хрипло отчеканивает слова:
— Третьего августа Роман вместе со снохой были в гостях. Вернулись поздно.
— А чуть раньше он не заходил домой?
— Вы вынуждаете меня повторяться.
Эдуард Феофанович улавливает возникшую напряженность, вежливо укоряет:
— Евгения Константиновна, не надо сердиться. Товарищ на работе, ведет расследование. Тут каждая мелочь важна.
Не обращая внимания на его реплику, Малецкая спрашивает:
— Извините, я вам еще нужна, а то дети у меня одни в квартире?
— Больше вопросов нет.
Малецкая уходит, а я вижу в конце двора дворничиху Зинаиду Ивановну, развешивающую белье на протянутой между двумя кленами веревке. Поднимаюсь со скамейки.
Широко расставив крепкие ноги, Зинаида Ивановна вытаскивает из таза огромный пододеяльник, высоко поднимает красные от стирки руки, звучно встряхивает. Прищепив углы, замечает меня:
— Здрасьте… Как здоровьице?
Отвечаю, что не жалуюсь. Дворничиха удовлетворенно качает головой:
— Это хорошо… Злодея не поймали еще?
— Как раз по этому делу хотела с вами поговорить.
Она вытирает руки о фартук и замирает, давая понять, что готова к беседе. Спрашиваю:
— Вы присутствовали при первом осмотре квартиры Стуковой. Накануне вечером никого подозрительного во дворе не встретили?
Зинаида Ивановна отвечает без запинки: