— Сотрудники милиции доставили. Мы с Селивановым ценности переписали. Подключили товароведа-оценщика из ювелирного магазина. На семнадцать тысяч с лишним было спрятано.
Печально смотрю на пробитый корпус модели:
— Неужели две человеческие жизни — Стуковой и Малецкого стоили всего лишь семнадцать тысяч рублей?..
— Хватит об этом. Готовь постановление о прекращении уголовного преследования в связи со смертью Малецкого.
Неуверенно возражаю:
— У меня еще один свидетель не допрошен, подруга погибшей. Она в больнице.
— Если это необходимо, значит, допроси, — соглашается шеф. — Только сейчас не уходи. Должен подойти Марков, с объяснением.
— С каким?
— По поводу приобретения золотых монет у Малецкого.
— Он же не признавал этого? — хмуро удивляюсь я.
Павел Петрович пожимает плечами:
— Не знаю… Он вчера вскоре после работников милиции появился. Стал рассказывать, но я велел наложить все письменном виде и явиться к тебе.
Едва слышно роняю:
— Я не могу вести дело в отношении Маркова.
— Это еще почему?
— Он близкий знакомый моей подруги.
Шеф поджимает губы, задумывается. Потом говорит:
— Селиванову передадим. Он как раз «Огнеупор» закончил. Сегодня направляю дело в суд.
— Я пошла?..
— Иди. Если понадобится съездить в больницу, возьмешь мою машину.
Возвращаюсь к своим бумагам.
Протоколы осмотров, заключения экспертиз, запросы, ответы на них, справки, протоколы допросов… Допросы, допросы, допросы… Киршин, Аркадий Федорович, Архипов-старший, Архипов-младший, Эдуард Феофанович, Карпов, сестры Путятовы, Трушников, дворничиха Зинаида Ивановна, Малецкие… Хорошие люди и не очень, и совсем плохие.
Осторожный стук в дверь. Не поднимая головы, отзываюсь:
— Войдите.
Марков в том же сером костюме-тройке, что и в первый вечер нашего знакомства. В нем убавилось внешнего лоска, появилась спокойная уверенность.
— Заявление принес.
Беру из его рук исписанный красивым мужским почерком лист бумаги. Углубляюсь в чтение.
Однажды Малецкий предложил Маркову приобрести несколько золотых монет. Тот давно хотел сделать перстень-печатку, и поэтому, не раздумывая, купил четыре штуки. Но мастера найти не смог и при случае перепродал незнакомому цыгану у ЦУМа. Через несколько месяцев Малецкий предложил еще три монеты, которые Марков купил в присутствии Карпова. Справившись о стоимости червонцев в Госбанке, понял, что Малецкий берет значительно дороже. Это заинтриговало. Марков стал потихоньку расспрашивать знакомых. Оказалось, что Малецкий развел довольно бурную деятельность по продаже монет и драгоценностей. Обиняками выяснил — торгует он ценностями своей соседки Стуковой. Деньги Маркову были не очень нужны: зарабатывал он прилично, жил один. Однако возможность обскакать Малецкого показалась забавной. Впрочем, было и другое желание — вынуть как-нибудь из кармана дорогую безделушку и произвести тем самым впечатление на знакомых. Старуха оказалась крепким орешком. Марков подошел к ней в сквере и предложил свои услуги, но она только посмеялась. Это еще больше раззадорило его. Третьего августа он заявился к Стуковой. Разговора опять не получилось, мешала какая-то старушка, которая все время гремела посудой на кухне. В подъезде Марков столкнулся с Малецким. Тот, дохнув спиртным, спросил, что Марков здесь делает. Малецкий был возбужден, смотрел подозрительно, и Марков смехом сказал, будто договорился со Стуковой, и теперь драгоценности будет сбывать он, Малецкий побледнел, бросился вверх по лестнице. Марков, наблюдая, как тот тарабанит в дверь Стуковой, немного постоял в подъезде и пошел.
— Не очень хорошо пошутили, — говорю я, откладывая объяснение.
Марков опускает голову:
— Всю сегодняшнюю ночь об этом думал. Дернул же черт за язык!..
— А ведь могли и вы запутаться в этом клубке драгоценностей…
— Мог, — отрешенно роняет он.
— Марина знает?
— Рассказал, — вздыхает Марков. — Но что толку от моей искренности, все равно сидеть.
— Ваше дело будет расследовать мой коллега. Я не имею права.
Вместе с Марковым заходим в кабинет Селиванова.
Если бы шеф и не сказал, что Евгений Борисович закончил разбираться с «Огнеупором», все равно бы догадалась. Селиванов выбрит, подстрижен и благоухает ароматами одеколона «Красная Москва».
— Валютчик, значит? — выслушав меня, оглядывает Маркова Евгений Борисович, хмыкает, придвигает пишущую машинку и, забросив в рот папиросу, оживляется.
Марков стоит насупившись. Ободряюще улыбаюсь ему и выхожу.
Возвращаюсь к себе. Меньше всего мне сейчас хочется разговаривать с Маринкой, но звонит именно она.
— Слава у тебя был?!
— Да.
— Что же теперь будет?! — чуть не плача, спрашивает Маринка.
— Хуже, чем было, не будет. Ты же знаешь, он совершил преступление…
— Его арестуют?!
— Это не я решаю. Дело ведет другой следователь.
— Ты не крути, отвечай! — взвинченно кричит Маринка.
Не люблю выдавать авансы, но, прикинув все «за» и «против», говорю:
— Думаю, сейчас его не возьмут под стражу.
Маринка долго хлюпает носом, потом прочувствованно, словно я ей чем-то помогла, выдыхает:
— Спасибо… Даже если его посадят, буду ждать.
Маринка — непредсказуемый человек. За это я ее и люблю.
В аллеях городской больницы тихо, и совсем не верится, что она расположена почти в самом центре промышленного района. Только угрюмо шумят сосны, покачиваясь от порывов ветра.
Прокурорская «Волга» тормозит у приемного покоя. Водитель откидывается на сиденье:
— Я подожду вас, Лариса Михайловна.
— Спасибо, Виктор.
Доктор Шабалин выбегает в приемный покой. Видит меня, и жизнерадостное выражение сползает с его лица:
— Что с вами? Вы плохо себя чувствуете?
Слабо улыбаюсь:
— Может женщина хоть иногда позволить себе плохо выглядеть?
Шабалин смущается, бормочет, что ничего подобного он не имел в виду, потом довольным голосом сообщает:
— Пуховой стало лучше! Можете с ней побеседовать… Но недолго. Состояние не столь стабильно, как хотелось бы…
Пухова лежит вытянувшись и не мигая смотрит вверх. Одеяло натянуто до подбородка, голова повязана белым платочком. Желтое лицо покрыто мелкими морщинами, рот слегка перекошен.
Шабалин склоняется над кроватью:
— Августа Дмитриевна… С вами хочет поговорить следователь. Вы не против?
Губы Пуховой вздрагивают:
— Не против.
Доктор придвигается ко мне:
— Спрашивайте.
Достаю из сумочки бланк протокола допроса свидетеля. Смотрю в мутные глаза больной:
— Малецкий при вас убил Анну Иосифовну?
Уголок рта Пуховой приподнимается:
— Я была на кухне.
— Между ними произошел скандал?
— Да… Он кричал, что она отстраняет его… что он стал не нужен.
— А Стукова?
— Она дразнила… Смеялась, что он плохой купец… Велела вернуть монеты, которые недавно давала, и цепочку.
— Что было дальше?
— Сказала, что будет ложиться спать… велела ему уходить.
— Он ушел?
— Я услышала вскрик, вбежала в комнату… Она лежала у кровати… Он над ней… с утюгом… Я гладила белье и оставила утюг на столе. Он вытряс шкатулку и увидел меня… Так посмотрел… Я подошла и закрыла Анну Иосифовну одеялом… Жутко стало.
— Почему сразу не сообщили?
— Боялась… Он сказал, что убьет, если скажу… Старая, а жить хочется… У него было такое лицо… Я и побежала… Пришла домой… И страшно, и будто куль с плеч сняли… Она ведь и меня всю жизнь дразнила… Смеялась…
— Как вы оказались в квартире Стуковой на следующий день?
— Не по себе было… Столько лет при ней состояла…
— Вы же разговаривали со следователем. Почему же и тогда умолчали?
— Не успела… Она про драгоценности спрашивала… Я все обсказала… Тут Малецкого увидела, мне и стало плохо… Не помню, как и попала сюда.
Пухова одними зрачками обводит палату и закрывает глаза. Шабалин смотрит на нее с тревогой, аккуратно берет меня зе локоть:
— Все, Лариса Михайловна, все… Больной необходим отдых.
Едва я появляюсь на крыльце, водитель прокурорской «Волги» откладывает в сторону книгу, предупредительно распахивает дверцу.
— Закончили? — улыбается он.
— Закончила.
В жизни бывают разные сюрпризы: приятные и неприятные.
Этот относится к числу приятных. Впервые за многие годы нашего знакомства мой любимый входит ко мне в кабинет. От неожиданности даже забываю обрадоваться.
— Лара, я билеты в кино взял, на «Трех мушкетеров». Давай скорее. Еще надо домой забежать, поужинать.
С удивлением смотрю на него. Толик никогда не был приверженцем приключенческого жанра.
— Пойдем, пойдем, — торопит он. — Уже восьмой час.
Сгребаю бумаги, заталкиваю их в сейф, и мы выскакиваем из прокуратуры.
Ветер стих. На улицах полно прохожих. Вливаемся в этот стремительный поток, и вскоре он выносит нас на остановку, Если тротуар можно сравнить с рекой, то остановка — ее дельта. Здесь так много людей, что решаем идти пешком.
Сережка встречает нас ворчливым возгласом:
— Сколько ждать?! Я тут пашу, как вол, ужин им готовлю… Остывает же!
Быстро скидываем обувь, моем руки и спешим на кухню, где посреди стола возвышается глубокая сковородка с холмиком крупно порезанного зеленого лука. Лишь какой-то очень знакомый запах говорит: под луком что-то есть.
— Яичница! — гордо сообщает Сережка. — Пятнадцать штук вбухал!
Склонив голову, Толик подозрительно смотрит на сковороду поверх очков, но от высказываний воздерживается из педагогических соображений. Нельзя душить благие намерения подростка.
Сережка с таким азартом набрасывается на собственное изобретение, что начинаю верить — все будет съедено. Толик вилкой разгребает лук и осторожно подцепляет желто-красную массу.
— Это я помидоры добавил, — с полным ртом поясняет младший брат. — Еще тут соленый огурец, зеленый горошек, какая-то старая колбаса и хмели-сунели.