Выцветшие глаза старухи замерли на его сгорбленной спине.
— Что ты такое говоришь?
— Нюся разбилась, — с трудом проронил Ерохин. — Из вагона выпала.
— Господи! — прошептала старуха и перекрестилась.
Она сделала несколько неверных шагов к сыну, хотела взглянуть в лицо, но он сам резко обернулся.
— Как разбилась? — с ужасом спросила мать. — Где?
— К Новосибирску подъезжали. Она напилась и выпала, — сказал Ерохин, и в его лице было что-то такое, что заставило мать отшатнуться и слабо взмахнуть рукой, словно она отела избавиться от наваждения.
— Горе-то какое, — всхлипнула старуха. — Как же теперь Витька без матери?
— А она у него была?! — с неожиданной злостью бросил Ерохин.
По землистым морщинистым щекам матери потекли слезы. Не слыша ответа сына, она спросила:
— Хоронить-то когда будем?
Вопрос застал Ерохина врасплох.
— Что?! — ошалело вырвалось у него, но тут же он пришел себя и отрезал: — Похоронил уже.
Лицо матери исказил страх. Ерохин вспылил:
— Что ты так смотришь?! Что смотришь-то?! Я, что ли, ее столкнул?! Сама она, сама!
— Витьку-то почему мне вручаешь? — едва слышно спросила мать.
— Ты на меня подумала, а в милиции и подавно!.. — выкрикнул Ерохин. — Они и сегодня меня пытали, что да как, глазами сверлили! А как узнают, как мы жили!.. Потому вручаю!
Кромов облокачивается на стол:
— Какая необходимость была отводить сына?.. Не пойму.
— Чего же тут непонятного? — грустно хмыкает Ерохин. — Не хотел, чтобы при нем меня в «воронок» засовывали. Ни к чему ему это видеть. Подрастет, поймет… А сейчас…
— Выходит, вы были уверены, что вас арестуют?
— Предполагал.
— Почему вы заявили в милицию, только вернувшись из поездки?
Ерохин, крутнув крепкой, загорелой до красноты, шеей, отвечает:
— Хотел Витьку до дома довезти. Раньше бы заявил, раньше бы забрали, а пацан беспризорный… Кому он в чужом городе нужен? Да и отчитаться надо было за груз…
Выслушав вопрос Кромова, мужчина провел ладонью по лысой голове, переспросил:
— Охарактеризовать Ерохина?.. Мда…
— Вы же его непосредственный начальник, — поторопил оперуполномоченный.
— Так-то оно так… Но у нас такая работа, что я своих подчиненных и вижу-то редко. Профсоюзное собрание — проблема, приказ о наказании — проблема…
— Он же почти пятнадцать лет у вас работает?
— Около того… Ни у меня, ни у моего предшественника к нему особых претензий не было. Ничего плохого сказать не могу.
— Скажите хорошее.
Мужчина крепко задумался, потом виновато развел руками:
— Работал да работал… От получателей нареканий не было. В пьянках не замечен. Вино тоже, вроде бы, из вагонов не продавал.
Кромов сдержал вздох и спросил:
— О личной жизни Ерохина вам что-нибудь известно?
— Работящий он, хозяйство большое, сад…
— После возвращения Ерохина из последней поездки вы ничего особенного в его поведении не заметили?
Мужчина с силой потер лоб ладонью:
— Документы сдал, полностью отчитался… У нас все строго. Они же материальную ответственность несут за вверенный груз.
— Ничего не рассказывал?
— Н-нет… Я и сам удивился, когда мне сказали, что с его женой такое приключилось. Он ничего не говорил.
— Отчитались за груз? — спрашивает Кромов.
Ерохин уныло кивает:
— Да… Теперь за мной никаких долгов нет…
— Вы говорили своей матери, что у вас лопнуло всякое терпение и вы на грани того, чтобы убить жену? — после паузы, внимательно вглядываясь в опущенное лицо подозреваемого, говорит Кромов.
— Что?! — вскидывается тот. — Когда?! Ничего я такого не говорил!
— Недели за две до вашей последней поездки вы пришли к матери. Ели вареники с вишней. Потом наносили воды. Мать стала интересоваться, почему вы такой мрачный…
Кромов задержался перед невысокой калиткой, вытер взмокший лоб и решительно постучал костяшками пальцев по шероховатым от потрескавшейся краски, похожим на кожу, из которой делают дорогие портмоне, доскам. Загремела цепь, послышался недовольный лай.
Глядя поверх калитки, Кромов увидел появившуюся на крыльце скрюченную старуху. Она близоруко прищурилась:
— Входите. Собака на привязи.
Из-за сарая выбежал мальчишка и с любопытством воззрился на оперуполномоченного.
Когда Кромов представился, старуха изменилась в лице и молча отошла в сторону, пропуская в дом. Мальчишка хотел проскользнуть следом, но она преградила дорогу:
— Погуляй пока, Витя, погуляй. Мне с дядей потолковать надо.
Старуха молча стояла у печи. Кромов выложил на покрытый потертой клеенкой кухонный стол свои бумаги и поднял глаза, но она опередила с вопросом:
— Из-за снохи пришли?
— Да, — ответил Кромов и, чтобы сразу поставить все на свои места, сообщил: — Я задержал вашего сына по подозрению в причастности к ее гибели. Сейчас он находится в изоляторе временного содержания. Понимаю, как вам нелегко, но очень надеюсь на вашу искренность. У них с Анной были сложные взаимоотношения?
Шаркая ногами, старуха прошла к столу, села.
— Плохо они жили… Не думала, что все так кончится, но и хорошего от их жизни не ждала… Молила его, не бери молодую, а он, как ополоумел… Грешно, конечно, про покойницу такое говорить, но из-за нее все и получилось. Загуляла девка… Кому же такое понравится?..
Голос старухи звучал устало и отрешенно, будто она рассказывала о том, что происходило много-много, лет назад и начало стираться из памяти.
— Перед поездкой он к вам заходил?
— Недели за две был. Я вареников с вишней приготовила, давай угощать. Редко он у меня бывает, вот и обрадовалась. Поначалу даже не обратила внимания, что он какой-то пришибленный. А потом вижу, за вареником потянулся, а вилка ходуном ходит… Что такое, думаю? Водку на дух не переносит. Неужели Нюська в это дело втянула? Пригляделась, вижу не с похмелья, а вроде, как горем убитый. Выспрашивать стала. Молчит. Он у меня с детства говорить не охотник.
— Так ничего и не объяснил?
— Сама догадалась. Слух-то давно шел, что пока он в отъездах, к Нюське мужики захаживают. Видать, прознал… Я и сказать ничего не успела, а он, как зыркнет, и язык прикусила. Потом успокаивать стала. Что ж теперь, говорю, делать? Ребенок ведь у вас. Мириться надо как-то, терпеть. Тут его и прорвало. Кончился, кричит, мой терпеж. Лучше бы удавилась Нюська! Я его останавливать, а он еще больше разошелся, мол, убью ее и все тут…
— Он мог это сделать?
— Что вы?! Что вы?! Смиренный он, работящий… Но больно уж она ему душу истерзала…
— Что сын еще говорил?
— Успокоился потом, воды мне наносил, посидел да и подался домой, — ответила старуха и, сложив на груди иссохшие руки, жалобно взглянула на оперуполномоченного: — Не он же это ее?
— Не знаю…
Восстановив в памяти разговор с матерью, Ерохин соглашается:
— Говорил, что убью… Наболело, вот и брякнул. Знаете, как бывает?.. Разозлишься, черт знает, что наговоришь… Не было у меня тогда такого и в мыслях…
— Тогда? — многозначительно прерывает Кромов.
Ерохин хочет что-то сказать, но потом с отчаянием взмахивает рукой:
— А!
— Не думайте, будто я намеренно пытался поймать вас на слове. Но все-таки, мне кажется, оговорились вы не случайно?
— Были у меня такие мысли! Были! А у кого бы они не появились?! Приходишь домой, а там!.. Да еще соседи со своими советами!
— Имеете в виду Павлюка?
Сосед Ерохина, круглолицый и рябоватый пятидесятилетний мужчина с настороженно-любопытным взглядом острых глаз, прочитав удостоверение личности на два раза, вернул его Кромову и пригласил к притаившемуся под раскидистой вишней столику.
— Вы сядайте, сядайте, — кивал Павлюк, — я сейчас.
Он быстро сбегал в дом и вернулся с маленьким складным стульчиком. Устроившись напротив оперуполномоченного, сложил ноги крестиком и выжидательно уставился:
— Слухаю вас, товарищ старшой лейтенант.
— Я по поводу вашего соседа…
— Ерохина! — не дал договорить Павлюк. — Я сразу учуял!.. Скажу без обиняков, избавился он от Нюси. Как пить дать, избавился.
Кромов вскинул брови:
— Вы в этом убеждены?
— А как же иначе? Разве она ему пара? Он — мужик хозяйственный, а она… — Павлюк скривился. — Транжирка и, извиняюсь, легкого поведения.
— Вы это утверждаете?
— А как же! Не за сто верст живу, через забор! Не захочешь, так увидишь.
— И что же вы видели?
— Мужики шастали. Я ж не дурак, понимаю, зачем к молодой бабе мужики ходят, когда мужа дома нет. Не соли же занять. Только он уедет, гулянки начинаются. И компашка-то еще та: Ирка с пятого дома да Валька из парикмахерской. Обе безмужние. И пошел дым коромыслом.
— Ерохину было известно о поведении жены?
— А то нет?! Коли слух ходит, то и до его ушей добрался. Люди-то, они все видят. А кто посмелее, так и говорят.
— Вы говорили?
— Предупреждал. Смотри, говорю, сосед, проморгаешь, весь дом по кирпичику разнесут. Несколько раз предупреждал, а потом не стал.
— Ему это не нравилось?
Павлюк поежился, словно за шиворот попало что-то холодное:
— Зубами скрипел, аж страшно становилось… Убью, говорит, собаку!
— Когда это было? — пристально взглянул Кромов.
Павлюк завел глаза, пошевелил губами и ответил:
— Давненько уже, по весне. Встретился он мне на дороге с чемоданом и давай расспрашивать о том, о сем. Как, дескать, тут без него. Понял я, к чему клонит, правду и сказал. Вот тут-то он и озлился. Убью, говорит, собаку!
Услышав имя соседа, Ерохин кривится:
— Успели уже и с этим доброхотом поговорить…
— Пришлось. Он тоже от вас слышал угрозы в адрес жены. Не так?.. Или Павлюк наговаривает?
— Не наговаривает… Я из поездки приехал, а этот у забора подловил и про Нюсю всякое… Кто же вытерпит?! Вот и вырвалось…
Ерохин подходил к дому с тяжелым сердцем. Чтобы отогнать тревожные мысли, старался представить, как обрадуется Витька, как будет заглядывать в чемодан, как загорятся его глазенки при виде гостинца.